Андрей Старицкий, в отличие от своего старшего брата, никакой крамолы не замышлял, совесть его была чиста, и он спокойно жил в Москве. После сорочин по великом князе Андрей уехал в свой удел, в Старицу. Уехал, однако, обиженным: вместо припрашиваемых им к своей вотчине городков, которые якобы, как поговаривали, завещал ему Василий, он получил на память о покойном брате только кое-какую рухлядь, да кубки, да несколько коней - иноходцев в сёдлах. О его обиде стало известно в Москве, и кто-то принёс оттуда слух, что князя хотят схватить. И Москва и Старица затаили взаимное недоверие. С князя взяли крестоцеловальную запись, в которой он клялся не нарушать договора, заключённого им ещё ранее со своим малолетним венценосным племянником. Этой же записью он лишён был непременного ранее права всех удельных князей принимать к себе служилых князей, бояр, детей боярских, отъехавших от великого князя. Такое условие ещё пуще разобидело Андрея. И хотя он вовсе не надеялся увидеть у себя в Старице московских отъездчиков (ещё отец его, Иоанн, отбил охоту московским служилым перемётываться к удельным), всё же уничтожение Москвой этого древнего права не могло не возмутить души князя.
В Москве, конечно, настроения старицкого владетеля были известны. Доходили туда слухи и потревожней - о том, что намерился он бежать в Литву, но слухам этим, должно быть, мало верили, потому что князь ещё добрых три года спокойно жил в своём уделе. По-настоящему забеспокоились в Москве лишь тогда, когда князь Андрей, сославшись на болезнь, не приехал на совет по случаю войны с Казанью. Великая княгиня Елена послала в Старицу лекаря - узнать о болезни князя. Воротившись, лекарь доложил, что князь лежит в постели от одной-единственной болячки на бедре. Князю был послан твёрдый наказ приехать на Москву во что бы то ни стало, но он не поехал и после такого наказа.
Старицкий боярин Фёдор Пронский, родственник нынешнего большого старицкого воеводы Петра Пронского, повёз в Москву грамоту, обращённую к великому князю. "Ты, государь, - писал с хитрой уничижённостью Андрей, - приказал с великим запрещением, чтоб нам непременно у тебя быти, как ни есть. Нам, государь, скорбь и кручина великая, что ты не веришь нашей болезни и за нами посылываешь неотложно. А прежде, государь, того не бывало, чтоб нас к вам, государям, на носилках волочили. И я от болезни и от беды, с кручины отбыл ума и мысли. Так ты бы, государь, пожаловал показал милость, чтобы холопу твоему вперёд было можно и надёжно твоим жалованием быть бесскорбно и без кручины, как тебе Бог положит на сердце".
Однако раньше Пронского в Москву пришёл донос от одного из старицких детей боярских, что князь Андрей непременно побежит в Литву. Тогда по приказу Елены к Волоку-Ламскому, на перехват князя, были посланы сильные полки, а в Старицу, к самому князю, отправились крутицкий владыка, симоновский архимандрит и спасений протопоп сказать ему от имени митрополита: "Слух до нас дошёл, что тщишься ты оставить благословение отца своего, гробы родительские, святое отечество, жалованье и береженье государя своего, великого князя Василия и сына его. Я благословляю тебя и молю жить вместе с государем своим и блюсти присягу без всякой хитрости. Да ехал бы ты к государю и государыне безо всякого сомнения, и мы тебя благословляем и берём на руки свои".
На не внявшего и этому призыву князя должно было быть наложено проклятие.
Проклятия, однако, князь Андрей избежал: посланники митрополита не застали уже его в Старице. Получив весть, что великокняжеские полки пришли в Волок, князь не стал более медлить, боясь быть захваченным московскими воеводами в своём уделе, и выступил с дружиной из Старицы.
Путь к литовской границе был отрезан, и князь двинулся на север, в новгородские земли, рассчитывая, что Новгород, не забывший ещё всех обид, причинённых ему Москвою, поддержит его. Двигаясь к Новгороду, рассылал он окрест свои грамоты. "Князь великий молод, держат государство бояре, и вам у кого служить? Я же вас рад жаловать!" - писал он в грамотах, и многие приехали к нему.
Из Коломны, тайно от великокняжеских воевод, пробрался к нему с большим отрядом детей боярских старицкий воевода Юрий Оболенский, прибавив силы мятежному войску, зато в самих старицких полках открылась измена. Много детей боярских побежало из полков, ещё более было ропщущих. При таком положении князь Андрей не решился вступать в бой с настигнувшим его московским войском и затеял переговоры с воеводой Телепнёвым, командовавшим московскими полками.
Телепнёв был любимцем Елены, облечённым ею большой властью, и князь Андрей решил не сражаться с ним, а мирно договориться. Он пообещал Телепнёву сложить оружие и отправиться с ним в Москву, ежели тот даст клятву, что в Москве его не схватят и свободно отпустят в Старицу. Телепнёв дал такую клятву, и князь Андрей поехал с ним в Москву. Но в Москве он пробыл на свободе лишь два дня, а на третий был схвачен, закован в цепи и посажен в темницу. Елена не простила ему затеянной смуты, поколебавшей многих людей не только в тех местах, где мутил князь, но даже и в самой Москве. Напуганная правительница предпочла лучше нарушить клятву, данную Телепнёвым от её имени и от имени великого князя, чем оставить хотя бы малейшую возможность повторения подобного, и двери темницы навсегда затворились за Андреем Старицким. Вместе с ним были заточены его жена Евфросиния с малолетним сыном Владимиром и несколько старицких бояр, в том Числе и Юрий Оболенский, проявивший такую завидную преданность своему господину. Новгородские помещики и дети боярские, переметнувшиеся на сторону мятежного князя, были повешены на Новгородской дороге от Москвы до самого Новгорода.
Князь Андрей не вынес тяжести заточения и вскорости помер. Но и его заточительница ненамного пережила его - через полгода прозвонили колокола и по ней. После её смерти зачались бесконечные боярские свары за власть. Глинских сменяли Шуйские, Шуйских - Бельские, Бельских опять Шуйские... Иван в ту пору был ещё мал, на девятом году, и не мог вмешаться в их усобицы, но наиболее дальновидные из бояр понимали, что скоро всё изменится: этот ребёнок вырастет и непременно заявит свои права и тогда им придётся бороться за власть уже с ним, с великим князем. Но такую борьбу, чтобы она не выглядела простым противлением и была в какой-то мере законной, можно было вести, лишь прикидываясь кем-то, - тем, кто имел бы хоть какие-нибудь права на великокняжеский престол. Этим кем-то был сын Андрея Старицкого - Владимир, продолжавший и после смерти отца оставаться с матерью в заточении. Стараниями Шуйских и Бельских Владимир и его мать были освобождены из темницы. Владимиру была возвращена отцовская вотчина, и на Руси вновь появился удельный князь, а у московского государя - соперник.
3
В далёком Пскове воевода и наместник псковский князь Дмитрий Куракин принимал нежданного гостя, - принимал с опаской, затворившись с ним в обиходных хоромах. Необычный был гость, и явился он к воеводе необычно...
Утром пришёл на наместничье подворье подьячий из таможенной избы - доложить князю, что приехал из понизовых городов купец незнаемый с кызылбашским да с иным заморским товаром, с узорочьем всяким, с жемчугом, с каменьями... Такой товар, прежде чем пускать в продажу, должен быть непременно явлен наместнику, боярам, боярыням, чтобы могли они сперва для себя отобрать всё, что им приглянется. Так ведётся исстари, о том и в судебниках записано: на Москве заморские товары первым смотрит государь, в иных городах - наместники.
Велел князь Дмитрий призвать того купца понизового. Княгиню свою позвал. Купец явился не мешкая, принёс образцы товаров, разложил их перед князем и княгиней, стал угодливо предлагать:
- Проше! Вельможна пани! Вельможный пан! Для вас найлепший товар! Проше!
Князь Дмитрий одним глазом на товар, другим - на купчину. Насторожил его этот понизовый - и выговором своим польским, и обликом. Хоть и в нерусские одежды обряжен, и безбород, как латынянин, а русское, сердцевинное, кондовое, так и выпирает наружу.
Купец слазил в свою огромную заплечную сумку, оставленную у порога, вынул из неё ларчик, из ларчика - несколько серебряных перстней с камнями. Воеводе они не приглянулись.
- Можливе, шановный князь, хце мець на своей руке таки персцень? - Купец захлопнул ларчик, рука его быстро юркнула за пазуху, и он, усторожливо вметившись в глаза князя, протянул ему массивную золотую жуковину. Воевода взглянул на неё и, не будь перед ним этих усторожливых, вонзистых глаз, наверняка не удержал бы в себе своего великого изумления: купец показывал ему их родовую реликвию - перстень с древним гербом первых Гедиминовичей, от которых вели свой род и Куракины.
Воевода взял перстень, с нарочитой внимательностью принялся его рассматривать, прикидывая тем временем в уме, что бы всё это могло значить и как ему повести себя?
- Ежели вельможный князь не може тераз заплациць, нехай вызначе иной час, - поспешил с подсказкой купец, давая понять князю, что хочет с ним встретиться в иной обстановке.
- Приходи нынче... после обедни, - решил воевода. Дольше вытерпеть он не смог бы и сам.
В урочный час купец явился. Князь Дмитрий для виду, чтоб и челядь не заподозрила чего-нибудь, потомил его в сенях, сам томясь в горнице, а когда позвал - прокрался с ним укромным проходом в обиходные, нежилые хоромы и запёрся на засов в отводной горенке.