Но он недоговорил - кто-то тронул его плечи. Он поднял голову, над ним стоял Арета. Арета улыбался довольной улыбкой.
- Встань, Ирод, - произнес он ласково, - встань. Я знаю, что ты любишь и почитаешь меня. Встань, - При этом Арета достаточно сильно давил на плечи Ирода. И Ирод сообразил, что нужно делать, и снова низко опустил голову, проговорив тихо, но достаточно четко, чтобы его услышали придворные, стоявшие за спиной царя:
- Не смею, о великий царь!
Арета распрямился и отнял руки. Повернувшись к придворным, он проговорил, указывая на все еще распростертого перед ним Ирода:
- Пусть знают все: отныне Ирод - мой любимый воин!
По толпе придворных прошел одобрительный гул, а Арета, широко шагая и невидяще глядя перед собой, прошел мимо них и скрылся в шатре.
Ирод встал и, поклонившись шатру, медленно отступил в тень. Антипатр догнал сына у входа в его палатку.
- Ирод! - позвал он. - Мне нужно говорить с тобой.
Ирод невольно вздрогнул и обернулся, а отец, обняв
его за плечи, увлек внутрь палатки. Когда они сели, Ирод проговорил, виновато глядя на отца:
- Прости, отец, но мне показалось…
Антипатр не дал ему договорить:
- Ты сделал то, что должен был сделать. Знай, я горжусь тобой. То, что ты сделал на поле сражения, есть поступок мальчишки, а не зрелого воина. То, что ты сделал сегодня, смирив свою гордость, есть поступок зрелого мужа и опытного царедворца. Арета нужен нам, - продолжил он шепотом, - и мы станем падать перед ним ниц столько, сколько будет необходимо. Мы не можем добыть власть одним лишь мечом: умение воевать - это такая малость перед умением жить. Прежде чем научиться стоять в полный рост, нужно научится преклонять колени. Я сомневался в тебе, Ирод, теперь я горжусь тобой.
Слова отца произвели на Ирода двоякое впечатление. С одной стороны, ему приятна была похвала, с другой - умение унижаться в его глазах не было уж таким достойным восхищения умением. Тогда же он сказал себе, что добьется мечом такого положения, когда другие будут унижаться перед ним, а ему самому не придется этого делать.
Армия Ареты и Гиркана, совершив последний переход, встала у стен Иерусалима. Ирод ехал во главе отряда из ста арабских всадников.
Стены города поразили его своей высотой и мощью, словно несколько лет назад он уехал из одного города, а вернулся в другой. За эти годы стены выросли так же, как вырос он сам.
Во время последнего перехода Ирод чувствовал себя победителем. Последствия удара копьем исчезли совершенно, а битва вспоминалась как приятное и волнующее военное состязание.
Всадники отряда, порученного ему Аретой, были, может быть, не самыми лучшими в армии аравийского царя, но уж, во всяком случае, не самыми худшими. Ощущать себя начальником, хотя и не таким еще, как его отец или брат, Ироду было радостно. Он ехал то впереди отряда, то позади, пристраивался то с одной стороны, то с другой. Порой обгонял все войско и, пустив коня рысью, двигался так долго, полуприкрыв глаза. В те минуты он представлял себя великим и непобедимым, а войско за спиной - шумящее, скрежещущее, топающее - казалось в десять, а то и в двадцать раз больше, чем на самом деле. Оно виделось ему таким огромным, будто передние части уже подходили к стенам Иерусалима, а задние еще не покидали предместий Петры.
Там, за спиной, не стало ни отца, ни брата, ни аравийского царя, ни иудейского первосвященника, а все воины были огромного роста, могучего сложения и - на одно лицо. Они были войском, а не людьми, и были живыми лишь в той мере, в какой Ирод чувствовал живым свой собственный меч.
И, покачиваясь в седле, впав в сладкую дрему, он ощущал себя не командиром ста всадников Ареты (почти игрушечного отряда), но повелителем великого царства, властителем всего мира. Он готов был находиться в этом состоянии сколько угодно долго, и когда по крикам за спиной понял, а подняв голову, увидел, что они приближаются к Иерусалиму и стены города вырастают с каждым шагом его скакуна, ощутил не возбуждение, а тоску. Не он командует этим войском, и не он войдет в покорно раскрывшиеся ворота победителем и царем.
Тогда эта мысль - о победителе и царе - явилась случайно. Так казалось ему самому, и он не остановился на ней ни на мгновенье.
Войско обложило город со всех сторон. Антипатр настаивал на немедленном штурме, но Арета остался неумолим - только осада. Аравийский царь не любил быстрых и опрометчивых действий, а штурм - дело ненадежное. Зачем сражаться, губить своих солдат, заставляя их лезть на стены, ведь можно спокойно дожидаться, проводя время в покое и неге, когда крепость, как перезревший плод, падет сама собой.
Лениво выслушав очередную порцию доказательств в пользу штурма, высказанных Антипатром (тот утратил свою обычную сдержанность, горячился и даже взмахивал руками в присутствии аравийского владыки), Арета проговорил со снисходительной улыбкой на лице:
- Успокойся, дорогой Антипатр, через десять дней они съедят все запасы, через двадцать - всех крыс. У них не останется ни одного мужчины, способного просто вытащить меч из ножен. Мы войдем в город, где половина жителей умрет, а другая половина будет стоять на коленях. Если не от страха, то от слабости.
- Великий царь, - сдерживая возбуждение, возразил Антипатр, - я хорошо знаю иудеев, они не откроют ворота даже тогда, когда, как ты справедливо заметил, от слабости будут стоять на коленях.
Арета громко рассмеялся:
- Вот тогда мы сами сломаем ворота. - И, обращаясь к Гиркану, молча сидевшему напротив (тогда как Антипатр стоял), спросил: - Не так ли, уважаемый первосвященник?
Гиркан мельком взглянул на Антипатра и, не найдя в себе смелости возразить, утвердительно покивал:
- Я не воин, но аравийский владыка, как мне известно, хорошо знает свое дело.
Ответ Гиркана не понравился Арете - великий владыка знает не какое-то там "дело", он знает все. Отвернувшись от Гиркана и не подняв глаз на стоявшего перед ним Антипатра, он произнес с подчеркнутой холодностью:
- Я уже отдал приказ.
Антипатр, низко склонившись перед царем, покинул шатер. Гиркан последовал за ним. Догнав своего полководца и друга, он схватил его за рукав.
- Пусть он делает как хочет. - Гиркан кивнул в сторону шатра Ареты. - В конце концов, нам некуда торопиться.
Антипатр гневно взглянул на первосвященника. Кажется, он еще никогда так не смотрел на Гиркана - тот попятился, выдохнул едва слышно:
- Что?
Антипатр быстро посмотрел по сторонам и, пригнувшись к первосвященнику, шепнул:
- Помпей.
- Помпей, - как эхо повторил Гиркан, глядя на Антипатра и испуганно и удивленно одновременно.
Антипатр пояснил:
- Еще вчера, на марше, я получил известие, что Помпей прибыл в Дамаск.
- Прибыл в Дамаск, - снова повторил Гиркан и продолжил: - Но я думал, что он еще…
- Да, - перебил Антипатр, - и я думал, что он где-то на краю света, гоняется за несчастным Митридатом. Но, наверно, к ногам его приделаны крылья.
- Но почему ты думаешь, что Помпей… - начал было Гиркан, но, произнеся имя римского полководца, вздрогнул и не смог продолжить.
- Я ничего не знаю, - Антипатр вздохнул, - но ждать чего-то определенного от Рима - все равно что стоять под нависшей над тобою скалой: то ли она защитит тебя от дождя, то ли обрушится тебе на голову.
- Но что же делать? - быстро спросил Гиркан, заглядывая в глаза Антипатра, словно ища в них ответа. - Надо что-то предпринять. Надо сообщить обо всем Арете.
- Сообщить об этом Арете - и сразу же лишиться пятидесяти тысяч воинов!
- Но почему? - жалобно воскликнул Гиркан. Его правая щека стала подергиваться, и он приложил к ней ладонь.
- Потому что Арета боится римлян, - с досадой покачал головой Антипатр. - Он никогда не признается в этом, он будет говорить, что не боится никого на свете, что он великий владыка Востока, но… - Антипатр сделал паузу и добавил едва слышно, уже как бы для себя одного: - Что его войско перед римским - горстка пыли! Помпей смахнет ее одним движением своей калиги.
Гиркан уже ничего не спрашивал, он снизу вверх напряженно смотрел на Антипатра, прижав ладонь и к левой щеке (она тоже стала подергиваться). Теперь его можно было сравнить со статуей, изображающей скорбь.
Антипатру не было жаль первосвященника, у него он вызывал одно только презрение. Разве он связал бы свою судьбу с этим ничтожеством, будь у него хоть самая малая возможность идти другим путем? Никогда! Но сейчас решалась судьба Гиркана, а значит, и его, Антипатра, судьба. Его и его детей. И потому пугать и без того вечно испуганного первосвященника не имело никакого смысла. И Антипатр произнес то, что всегда и неизменно действовало на Гиркана успокоительно:
- Не бойся, я с тобой.
Лицо Гиркана несколько прояснилось, в выражении глаз мелькнула надежда. Он проговорил едва слышно, так, будто при этом больше всего боялся быть услышанным: