В сарае что-то глухо стукнуло - похоже, будто кто-то, наткнувшись в темноте на приставленную к стене жердь, повалил ее. Вот будто шаги по тесовым ступеням… Курт невольно вскочил и придвинул пистолеты, правая рука уже сжала рукоятку острой шпаги. Но дверь не открывали. Он тихонько подошел к ней и задвинул деревянный засов. Но что это даст: дубовый брусок засова выщерблен и в двери дыра, значит, с той стороны его легко можно отодвинуть. Он уже не выпускал пистолета из рук - держа его на коленях, сидел и прислушивался, пока наконец не успокоился и ему не стало ясно, что на ступеньках никого нет, только в стодоле лошадь жует солому.
Какая все же чужая и страшная его родина - Лифляндия…
Спать он улегся, лишь когда сосны начали вырисовываться на покрасневшем от зари небе и глаза уже закрывались сами собой.
Когда Курт проснулся, сквозь верхушки деревьев в окошко пробивалось солнце, щебет птиц за окном слышался громче, нежели вчера. Корчмарь, принеся завтрак, остался у стола, улыбаясь узенькими глазками и всеми жилками и морщинками вокруг них. Ну, конечно, несмотря на засов, он все же вошел сюда.
Словно угадав тайные мысли лежащего, тот сказал:
- С краю засова надо вставлять затычку, тогда с той стороны нельзя открыть. Пан рыцарь об этом не знал.
Курту от этих слов стало не по себе.
- Да, не знал. Только зачем же затычка, если без тебя сюда все равно никто не войдет.
Поляк показал сквозь усы обломки желтых зубов.
- Никто, истинно никто. У меня спать надежно, как у Христа за пазухой. Надеюсь, пан рыцарь хорошо выспался. Ополночь, правда, приехали из-за леса с другого конца волости два барщинника. Но я им наказал не шуметь и не беспокоить пана рыцаря. Только у одного лошадь стала грызть ясли и сбросила их наземь. Лошади у них тощие. Сами как падаль и скотину морят. Вконец распустил их господин барон Геттлинг.
Казалось, его особенно интересуют пистолеты. Он взял их и повертел в руках.
- Такие, поди, стоят добрую сотню талеров за штуку. Пан рыцарь, верно, хороший стрелок. - Но затем, неизвестно почему, видимо, в какой-то связи с пистолетами, подошел поближе и тихо произнес: - Шведский офицер и с ним восемь солдат проскакали утром по большаку.
Сено на скамье неожиданно зашуршало. Может быть, потому, что Курт резко потянулся, протяжно зевнув.
- Из Риги?
- Нет, из Кокенгузена на Ригу. Офицер и восемь солдат. Я его знаю: весной ночевал у меня два раза.
- Из тех землемеров?
- Вроде того… да нет, господа, что из комиссии, без мундиров, а этот военный. Очень уж глазастый господин. Глядит - будто шилом тебя колет. Сдается, только глянет на эти самые мешки пана рыцаря и сразу скажет, что в них.
Еще ближе придвинулся, еще более понизил голос.
- Оба раза выспрашивал меня: здесь мужичье пьет - не прислушивался ли я, о чем они говорят. "О чем же им говорить, отвечаю, пан офицер сам знает речи холопов. Жалуются на свои напасти и господ костят". - "А господ шведов тоже?" Меня голыми руками не возьмешь: что я не знаю, как ему отвечать?! "Господ шведов!" - вскрикиваю, вроде с испугом. "Что вы, господин офицер! Шведские господа для них то же, что сам господь бог, спаситель наш. Только своих собственных костят, немцев да поляков. Эти с них шкуру дерут". - "Ты, поляк, хитрый, как черт", - сказал он, вроде рассердился, а я уж вижу, что улыбается и бороду гладит: "А ну, польская вошь, налей-ка мне кружку пива, только чтобы похолоднее да чтобы пены не больше трети!" Ну, так же и в другой раз. А мне ли не уметь! Как кружка наполнится, я ладонью сверху хлоп - пена через край.
Лежащий равнодушно покачивал опушенной с лавки босой ногой.
- А тот прошлый раз… что он?..
- А в прошлый раз было совсем страшное дело. Я даже и не знаю, может, пану рыцарю и рассказывать не след.
Корчмарь прошлепал по комнате кругом, - наверное проверяя, не подслушивает ли кто-нибудь, а возможно, и затем, чтобы встать в ногах и смотреть прямо в лицо лежащего.
- В тот раз был такой разговор: не слыхал ли я, что лифляндские бароны затевают заговор против шведских властей. Я прикидываюсь дураком и удивляюсь: "А зачем им бунтовать? Полная воля. Как сыр в масле катаются". Ну, масла-то становится меньше, шведские власти у них кусок хлеба и тот урезают. Крестьянам дают законы, права, суды и школы. Все устраивают, как в Швеции. А помещики упрямые, что твои козлы. Чтобы уступить - ни-ни, ни на шаг, ни на вершок. Потому-то шведские власти у этих строптивых имения отбирают. Если только бумагами не могут доказать свои права - вон из имения, а на их место - арендатора. Не слыхал ли я, сколько лифляндских имений казна забрала в свои владенья? Так… краем уха кое-что слышал, отвечаю, от этих самых наших барщинников, что сюда наезжают. Да и не так давно тот же Шульц из Лауберна здесь на восемнадцати возах переправлялся в Митаву. Вот он был один из этих "козлов". А не слыхал ли я о таком, что других на бунт подговаривает? С поляками и русскими дружбу водит, против шведов? Помощников да гонцов у того полным-полно, особенно тех, что из польской Курляндии. Моя корчма стоит аккурат на самой границе - не может быть, чтобы у меня не останавливался кто-нибудь из этих предателей. "Откуда же мне знать, пан рыцарь, отвечаю. Осенью, когда ночи темные да дороги развезет, так у меня в иную ночь стодола полна и в корчме человек двадцать спят. Разве я у кого спрашиваю, кто он да откуда? Мое дело налить пива в кружки да присмотреть, чтобы не уехал кто, не заплатив. Что я понимаю в господских раздорах?" - "Ну, гляди ты у меня, рвань католическая!" - И грозит мне пальцем… А на том пальце у него перстень с красным глазом… вот этакий, с мой ноготь. Ей-ей, не вру! "Ну, говорит он, налей мне пива, да только того, холодного!"
Его собственные глаза, точно шилья, впились в лицо лежащего. Тот вздохнул… Нет, только сдул муху, нахально норовившую сесть на губы.
- Как же он назвал того… Ну, того, который помещиков мутит?
Поляк почесал за ухом и отвернулся.
- Пусть пан рыцарь убьет меня, и то не вспомню. Я и тогда никак не мог его имя выговорить - такая совсем неслыханная немецкая фамилия. С поляками и русскими против шведов… Против шведов! Пусть попробует кто-нибудь подняться сейчас против шведов, увидит, что ему будет. Голова с плеч!.. вот что.
Корчмарь еще долго топтался, поглядывая сквозь щелочки глаз на Курта. Но тот, видно, снова задремал. И только когда поляк дошлепал до самых дверей, шевельнулся. Снова лениво и равнодушно начал потягиваться.
- Так говоришь… барон Геттлинг?
Корчмарь мгновенно обернулся, словно отброшенный пружиной.
- Это наш господин барон, да. Имение тоже на берегу Дюны. Ведь пан рыцарь и сам его знает: танненгофский кучер сказывал, что пан рыцарь в родстве с господином Геттлингом.
- В довольно дальнем. А ты не знаешь… барон Геттлинг дома?
- Дома, дома, где же ему еще быть. Наш господин всегда дома. Из своих покоев не выходит. Крестьяне четыре года его не видали. Служанки сказывают: болен. А кучер говорит: пустяки - стакан грогу, как и всегда, выпивает…
Спохватившись, словно сообразив, что заболтался, корчмарь прикрыл рот рукой и деланно-виновато улыбнулся.
- У меня ведь язык, что трепало. Какое дело корчмарю! Корчмарь - тот же холоп при имении, корчмарь ничего не должен знать. А что, пан рыцарь не наведается туда в гости? Целые сутки проторчать в этой дыре не бог весть как приятно.
"Еще как неприятно", - подумал Курт, но ничего не сказал. Долго просидел так, свесив ноги со скамьи, уткнувшись локтями в колени, подперев голову ладонями. Днем здесь, конечно, не так мрачно, даже стыдно стало при воспоминании о вчерашних страхах. И все же пережить еще одну такую ночь… Курт поежился, словно кто-то холодной рукой провел по голой спине.
Седые усы поляка вновь просунулись в дверную щель.
- Осмелюсь попросить пана рыцаря не мешкать с завтраком. Молоко вкуснее, когда оно еще парное. И чтоб лепешки не остыли - жена сегодня утром напекла. Сухих еловых дров я сам нарубил. Жена у меня большая мастерица, господа всегда хвалят ее стряпню.
Но Курт думал не о еде, а о чем-то ином.
- Что, здесь все совы так противно кричат?
Поляк осклабился.
- Разве напугала пана рыцаря? Это только в первую ночь так. Я привык, даже и не слышу. Нет, не все - только эта. У нее где-то весной гнездо разорили, ну и поселилась тут. Напугана, потому так и кричит. Я знаю, где у нее гнездо, да только спина уж закостенела, не могу забраться. Стерва, трех цыплят у меня слопала. У пана рыцаря такие дивные пистолеты - не попробует ли ее сбить? Она вон там сидит. Днем слепая - можно совсем близко подойти.
Курт не ответил. Надоел ему этот корчмарь со своей трескотней. Хитер, что сам нечистый, и обо всем знает куда больше, чем говорит. Все время возле чего-то вокруг да около ходит.
Молоко было еще теплое, с необычайным привкусом лесных трав. Теплой была и ячменная лепешка с творогом - кисловатая, колючая и терпкая после пшеничного хлеба, к которому Курт привык в Германии. Сладко пах липовый мед в посудине из бересты, только утонувшая в нем пчела отбивала вкус. Полковриги ржаного хлеба, черного и колючего от отрубей. Масло в туес корчмарка, может, руками намяла… Поев немного, Курт поднялся.
С корчмарем ему больше не хотелось встречаться. Прямо через ворота стодолы Курт вышел наружу. Но поляк, наверное, услышал, как он спускался по ступенькам, и, улыбаясь, уже стоял у дверей, указывая рукой.
- Каких-нибудь полмили до имения. Через Птичий холм, через речушку Кисум, мимо Румбавской корчмы, сразу же налево липовая аллея к замку. Любой ребенок покажет.
Курт ошеломленно обернулся.