- Со сметаной, а то разнесло бы разве так, - вон, что твой мешок с мякиной.
Холгрен слышал только отдельные слова, весь разговор разобрать не мог. Но даже взгляд этих лапотников показывал, что ничего хорошего они не говорят. Он уставился было в ту сторону, но сдержался: ведь здесь у него нет никакой власти. Холодкевич завел разговор с соседями, Холгрен стал прислушиваться.
В уголке парка на траве под вязом расположился Крашевский с тремя местными крестьянами. В действительности только двое были лиственскими - ездившие на толоку в Сосновое Кукуров Ян и Сталлажев Симанис. Третий - убежавший в лиственские леса сосновец Друст. Настоящим лесовиком он и выглядел: одежда в сплошных заплатах, волосы всклокочены, лицо обросло серой бородой так, что виден лишь нос да почерневшие скулы. Прикатив бочонок только для себя, они громко разговаривали, размахивая руками, и вообще держались как люди, над которыми сегодня никто на свете не властен. Больше всех говорил Ян-поляк, то приподнимаясь, то вновь ложась на бок, хватая собеседника за полу, грозя пальцем кому-то отсутствующему. Сегодня руки у него были сильные и гибкие, на серых скулах расцвели темно-красные пятна, глаза пылали в темных глазницах. Ян с Симанисом - его старые друзья, так что он и с их приятелем сейчас старался сойтись поближе: он ведь ему самому вроде бы сродни, поэтому ближе остальных.
- Коли ты беглый и живешь в лесу, зачем так часто выходить на люди и путаться в толпе! А если поймают?
У Друста голос как из бочки, каждое слово отдельно, точно отрубленное. От трезвого по целым дням слова не услышишь, а тут язык развязался, как у остальных.
- Меня ловить не станут. У меня здесь одни дружки.
Симанис пришел на помощь:
- Свою кружку он тоже заслужил: всю неделю проработал на покосе. Наш-то хорошо знает, что он живет за болотом в липовом логу, но не тревожит. Зачем ему трогать человека, который в его лесу ничего не крадет да еще приходит поработать, когда косари нужны позарез?
- Что же он в лесу ест?
Ян рассмеялся и хлопнул Друста по животу.
- Да что такой скотинке надобно? Разве в лесу ягод да грибов мало? За лето насолит на целую зиму. Разве в сосновских лесах нельзя ставить силки на зайцев да на лис? На добрую лисью шкуру покупатели всегда найдутся. В сосновских лесах и куница попадается. Сколько платят за кунью шкурку?
Друст довольно рыкнул - это, видимо, должно было понимать как смех.
- У него есть самодельная пистоль с собачкой и кремнем, все как положено.
Ян-поляк покрутил головой.
- Так близко от сосновской межи да еще в сосновских лесах. Эстонец тебя все равно когда-нибудь схватит.
Друст ударил кулаком о кулак.
- Живьем никогда! Пусть поймает сокола в небе, пусть поймает волка в болоте.
- Поймать не поймает, а подстрелить сможет. И тебя тоже, ты ведь тот же волк и есть. Холодкевич здесь ничем не поможет. Шведские власти тоже издали строгие законы о беглых. Ведь для их собственных имений тоже нужны крепостные - кто же землю пахать станет?
- Для эстонца я ее больше пахать не стану! Пусть сам пашет или катится ко всем чертям!
- Ты лучше не ори. Холодкевич за эстонцем поскакал. Может, тот сейчас где-нибудь здесь сидит.
Друст хотел вскочить на ноги.
- Где он? Я ему шею сверну!
Но его усадили обратно. Крашевский положил руку на его заплатанное колено.
- Ошалел, что ли? Эстонец здесь гость, с тебя шкуру спустят. Но с чего у вас вражда такая?
Друст отмахнулся.
- Чего там рассказывать - давние дела. Это еще с тех пор, как он старого горбуна Марциса велел выпороть. Мы с Юрисом старосте по черепку, старика за дверь. А этот сразу к нам, ревет, как бык. Дубинка над головой, я за ту дубинку, а Юрис шкворнем его по лбу. Ну, чего еще - я в лес, Юрис - в Ригу к шведам.
- Так и тебе бы лучше в Ригу?
- Разве я могу? Жена и дитя малое, куда их девать? С ними в Риге не берут.
- С женой и ребятами оно верно, труднее. Может, если б ты был уж особливо хорошим ремесленником, такие всегда найдут, где приткнуться. Что ты толком умеешь?
- Сказано же тебе: лис да куниц силком ловить, шкуры дубить.
- Кожевники тоже на земле не валяются. Обручи на бочки набивать, верно, тоже умеешь? Ну, уж мешки носить ты бы наверняка смог. Видишь ли, Друст, я вот как думаю. У меня в Риге есть давние хорошие знакомые. Если я дам тебе письмо, ты обязательно пристроишься там. Когда тебя здесь станет припекать, удирай. Только одежду получше раздобудь. Да и жену с дитем где-нибудь на время хорошенько укрой.
Возбужденный посулом да еще успев не раз приложиться к жбану с пивом, Друст расхвастался.
- А мои сами умеют хорониться почище меня. Девчонка и по кустам лазит, и на деревья забирается, что белка. Чем мне плохо в лесу! В лесу я человек вольный, плюю на всяких эстонцев.
- Оно, пожалуй, и так. Я и сам живу почти что в лесу, а настоящей свободой это не назовешь. Но, может, и тебе удастся выйти из лесу. Молодой Брюммер домой едет. Я его в Отроге встретил, он тут хочет править на шведский лад, тогда и вам станет полегче.
- Нам правление их ведомо. Лад шведский, а палка своя. Им все лады хороши, лишь бы мужиков получше обдирать. Старый Брюммер кузнеца Марциса велел бить, пока не покалечат. Мою мать невзлюбил, до тех пор гонял с вязанками соломы из овина в клуню, пока та не надорвалась и не померла. Думаешь, молодой лучше будет? Эту породу тянет на человечину, что козла на мочу. Меня он из лесу не выманит. Если я оттуда как-нибудь выйду, то нежданно-негаданно, и уж для него было бы лучше, чтобы я там и оставался.
- Все же лучше подумай о Риге…
Бочка с дегтем прогорела и погасла, только несколько головешек еще дымилось на земле возле шеста. Летняя ночь сразу показалась куда темнее, чем на самом деле, а верхние окна замка светлее. Вначале с досады, а потом и в охотку Холгрен выпил довольно много прославленного лаубернского пива. И впрямь все заботы показались пустячными и далекими, он уже чувствовал себя неплохо. Старики крестьяне души не чаяли в своем господине, который не был ни суровым, ни гордым. Они смеялись и рассказывали, перебивая друг друга, разные забавные шутки, которые, по правде-то, совсем не предназначались для благородных ушей. Заметив, что господин устал и не так уже веселится с ними, все примолкли. Самый бойкий из них перегнулся через стол.
- Может, барину лучше в замок пойти? Девки возле дверей толкутся и в тепле поплясать не прочь.
Второй поддержал его:
- И кой-чего сладенького испробовать.
Холодкевич кивнул головой.
- И правда, люди добрые. Молодые белки пусть еще немножко попрыгают, а вам пора по домам. Завтра день рабочий.
Поднявшись, он потянулся, точно сытый кот, у которого в плошке осталось кое-что на заедки. Музыка утихла, и танцы прекратились; толпа поредела, видно, что собираются расходиться. У дверей замка, смеясь и толкаясь, гуляли девки, несколько их, разряженных, крутилось и неподалеку в толпе. Одну, молоденькую, стройную, с длинными светлыми косами, мать сама подталкивала к остальным, а она вроде противилась. Холодкевич взял ее за подбородок.
- Почему ты не хочешь идти, коли мать посылает? Я никого не неволю, кто не хочет - пускай идет домой. Вон они с охотой и попляшут еще, и повеселятся.
Мать припала губами к рукаву барина.
- Что вы, барин, чего же ей не идти, только молоденькая еще да глупая.
- Ты глупая? Так, так. Этакие мне в замке не годятся. И работы полегче, видать, тоже не хочешь? Тебе что - больше нравится с цепом в овине возиться да сено сметывать?
Мать, совсем переполошившись, даже ткнула дочку в бок.
- Да нисколечко, барин, вот уж нет! Всю неделю она собиралась, все торопилась вот эту юбку сшить, новую рубаху и ленты от Лины Клоч принесла. А вот, когда идти пора, застыдилась. Мало где еще бывала девчонка, потому и пугливая такая. Ну, иди, Мария, коли барин велит. А то вон остальные уж зубы скалят.
И верно, те, что у дверей, поглядывая сюда, подталкивали друг дружку, слышался оттуда еле сдерживаемый смех. Мария набралась духу, высвободила подбородок из руки барина и убежала в девичий кружок. Холодкевич, да и мать тоже довольно посмотрели ей вслед.
- Она у меня, барин, шустрая девка, только с детства такая робкая. Ежели оставите у себя, то пусть уж экономка даст ей работу попроще. Потом попривыкнет, это уж я ручаюсь.
- Чего же не привыкнуть. Я вижу, она совсем не такая глупая, как вы расписывали.
Холодкевич потер руки. Мать снова припала к его рукаву.
- Да, мой старик еще велел просить барина милостивого, чтобы он не забыл о том лесном лужке. От именья он далеко, именью все равно от него никакого проку. А мы бы уж этим летом туда скотину гоняли.
- Ты, видно, своих коров кормишь, как свиней на убой. Прошлой осенью дай тебе лесу для выгона, теперь лужок… Ну, увидим, увидим.
Он так быстро повернулся к дверям, что хозяйка не успела припасть к рукаву и только чмокнула губами воздух. Это вышло до того забавно, что Холгрен даже заржал. Хозяйка, кланяясь, засеменила следом.
- Уж такое вам спасибо, барин! Уж такое спасибо!
Холодкевич обернулся.
- Послушай-ка, матушка Грива! Обеги кругом да погляди, где тут Ян-поляк пристроился. Пусть не мешкая идет наверх.
Затем растопырил руки, направляясь к девичьему кружку, точно играя в жмурки на святках.
- Киш наверх, куропатки! Киш! Киш, ноги застудите!
Те взвизгнули, отпрянули, сбились в кучу и, толкаясь, вбежали в двери, рассеялись в большой передней с высокими сводами, резвой стайкой исчезли за средней опорой, и только слышно было, как они, взвизгивая и хохоча, бежали наверх по ступеням. Очевидно, были здесь не впервые.