Теннисон открыл книгу, которую передал ему Аллен, и прочел несколько строк об испускании тепла нагретыми предметами. Он имел об этом кое-какое представление благодаря своим домашним занятиям в Сомерсби, где, запершись в библиотеке от гомона домочадцев и возни комнатных собачек, всякий раз вынужден был собирать волю в кулак, чтобы не бросить учебу раз и навсегда. Но он бы ни за что не осмелился выступать с лекциями по этой теме. Похоже, доктор - человек эрудированный и одаренный. И у них общие друзья.
- Испускание тепла, - пробормотал он, отрываясь от книги.
- Ну да, ну да, - с радостью подхватил доктор. - Мое главное утверждение в этой работе, как обычно, состоит в том, что за феноменом теплоты, да и за любым другим феноменом, я усматриваю единую первооснову, имя которой - Верховная Сила.
- Верховная Сила?
- Точно так. Общая причина, объединяющий фактор. В мире все едино. Тепло и свет - лишь проявления, равно как живые организмы и их жизнелюбие.
- И энергия. И мысли.
- Да, и мысли. Энергия мысли - в ее течении.
- Я смотрю, вы своего рода спинозист. - И Теннисон в самом деле засмотрелся: перед его взором простерлась белая материя, ослепительно светящаяся, чистейшая, текущая сквозь самое себя, вздымающаяся волнами, заряженная силой, беспредельная. И мир наполнился многообразием форм, их беспрестанным движением: устремляющиеся ввысь ветви деревьев, океанские волны, математическая выверенность морских раковин, полет стрекоз. Нескончаемая круговерть перемен. - Вот они, все метаморфозы живых существ, - сказал Теннисон, указывая трубкой на окно.
- Именно! - сияя, отозвался Аллен. - Лес - лучший пример.
Лес перетекал сам в себя, тянулся вверх, слабел, вновь разрастался. Да, да. И мысль, нестихающая волна, неустанно меняющаяся - цвета и формы, льющиеся в мир, их биение в языке.
- И неживая природа, неорганические вещества - в них ведь тоже заключена своя энергия.
- В своих философских размышлениях и я склоняюсь к этой точке зрения, - подхватил Теннисон.
- Ну надо же. Будучи поэтом, вы чувствуете…
- Будучи ребенком, - начал Теннисон, заражаясь воодушевлением собеседника и чувствуя, как пустая болтовня, обычная для шапочного знакомства, перерастает в свободное течение истинной мысли, - будучи ребенком, я умел вводить себя в транс, вновь и вновь повторяя свое имя, пока окончательно не терял свое Я. И тогда я превращался в существо, сливающееся… ну, или поддерживаемое чем-то большим, по-истине необъятным. Отвлеченное, теплое, безликое и устрашающее - вот какое оно было.
- Верховная Сила?
- Возможно, возможно. Да, разумеется, она самая. Я хочу сказать, что если наше допущение в принципе верно, то что же это еще могло быть?
Доктор Аллен не стал говорить "психический феномен". Минуту-другую они просто улыбались друг другу. Какое пьянящее, дивное чувство - увидеть в собеседнике отражение своих сокровенных размышлений о Вселенной, о самом бытии.
- Как бы я хотел, - сказал Аллен, - продолжить этот разговор. Вы ведь еще здесь у нас побудете?
- О, да. Я как раз вчера снял дом.
- Чудесно, просто чудесно! Вы, вне сомнения, украсите собой эппингское общество, даже если оно не слишком вас достойно. И опять же вы будете рядом с Септимусом, для него это сейчас очень важно!
При упоминании о больном брате Теннисон склонил голову. Былое воодушевление оставило его, сжавшись до мучительного, жгучего стыда. Так нередко бывало, когда он слишком уж перед кем-нибудь раскрывался; а сейчас стыд был еще острее из-за мысли о Септимусе. Его полные губы сжались. Заметив это, Аллен решил его подбодрить.
- Не сомневаюсь, что дела у Септимуса скоро пойдут на лад. Я обнаружил, знаете ли, что меланхолия, этот чисто английский, если угодно, недуг, вполне поддается излечению. Веселое общество, моцион, домашняя обстановка, возможность излить душу…
- Излить душу?
- Да-да, поведать о своих тревогах и несчастьях. Я нередко замечал, до чего же полезно бывает дать больному возможность, так сказать, выговориться.
Теннисон выдохнул целый клуб дыма:
- Стало быть, скоро вы услышите все о нашей семье.
- Не исключено. Однако я не делаю никаких определенных выводов из того, что рассказывают мне эти бедняги. Суть не в этом. Так или иначе, семью… - тут доктор улыбнулся, - никак нельзя назвать главным источником наших душевных недугов. Не вижу ничего дурного в том, что человек происходит из той или иной семьи. К тому же обычно у нас нет выбора.
- Погодите. Она еще себя покажет. Черная кровь Теннисонов.
- Вы хотите сказать, у вас семейная предрасположенность? К чему же - к меланхолии? Или к иному душевному расстройству? Очень часто…
- Да, семейка у нас не из спокойных. Должно быть, принимаем жизнь слишком близко к сердцу.
- Ах, вот как, - Мэтью Аллен склонил голову и замер, ожидая, что Теннисон разовьет свою мысль.
- Видите ли, я сам привез сюда брата, поскольку не исключал, что в один прекрасный день тоже могу оказаться в вашем заведении. А теперь решил пожить здесь, в этих краях, в новой для меня обстановке.
- В самом деле?
- Да. Подальше от всех. Хотя здешний лес довольно-таки мрачен.
- Всему виной осень. В другое время тут, знаете ли, всё в цвету и полно зелени. - Хотя по всему кабинету плавали густые клубы дыма, Теннисон вновь раскурил трубку. - Не вижу ничего постыдного в ваших трудностях. В некотором смысле, даже наоборот. Они служат доказательством великой душевной силы, стремящейся исчерпать себя до дна - в вашем случае, в творчестве. Полагаю, вам известны и другие подобные случаи среди поэтов.
- Разумеется. А как же. За все надо платить.
- Но не слишком дорого, - улыбнулся Аллен. - Очень рад, что вы зашли и немного познакомились с моими увлечениями. Мне следовало бы уделять им больше времени. Боюсь, в терапии душевных расстройств я уже сделал все назначенные мне судьбой открытия. А дальше - только рутинная работа, которая со временем начинает утомлять.
- Неужели?
- О, разумеется, я предан ей всем сердцем. Но в то же время ощущаю потребность в чем-то новом, что открывало бы простор для исследования и творчества. И опять же приходится все время помнить о деньгах, особенно когда у вас дом и семья.
- Правда? Не сомневаюсь, что при вашем уме вы всегда сможете что-нибудь придумать.
- Возвращаясь к тому, о чем мы говорили, мне кажется, что узкая специализация - не самый удачный выбор. Если вы ищете первооснову, то ваша умственная деятельность должна быть разнообразна. Бэкон - вот лучший пример.
- В самом деле? У меня в Кембридже есть друг, который готовит к печати его труды. Хотите, я вас познакомлю?
- Что ж, это было бы чудесно, благодарю вас, - ответил Аллен и горячо пожал молодому поэту руку. - Знаете, а не пройтись ли нам? Мне нужно проведать одного больного.
Сидя у окна с книгами наготове, Аннабелла, чтобы убить время, набрасывала портрет Ханны. Они ждали свою учительницу французского, мадемуазель Леклер, которая вот уж никак не походила на мадемуазель. Это была коренастая старая дева откуда-то из Пикардии с широким бледным лицом, длинным белым носом и срезанным подбородком. Девочкам было уже поздно учить язык, но они не переставали совершенствоваться, поскольку готовились к замужеству. Мадемуазель Леклер понимала, что их занятия - не более чем модное развлечение, и потому была добра и всячески ободряла учениц, не сердясь на них за bêtises . Ее полные плечи и кислый запах, доносившийся изо рта, когда она читала, порой вызывали у Ханны чувство неловкости.
Не то чтобы Ханна Аллен была во всем довольна собственной внешностью. В общем и целом она заслуживала одобрения: стройная, светловолосая, да и грудь вполне сносная. Хоть и поменьше, чем у ее сестры Доры, но зато и не такая грузная, не как у взрослых женщин. Однако ее бледность никак нельзя было назвать привлекательной. Пожалуй, эта бледность, которую она, конечно же, унаследовала от шотландских предков, будила желанные и даже достойные зависти ассоциации с Байроном и Скоттом, вот только губы выглядели словно окровавленные. А зубы, которые были совершенно обычного цвета, на этом фоне казались желтоватыми. Ресницы у нее были белые, а брови цвета яровой пшеницы.