Бог-всадник в плаще, с длинными волосами и бородой, волнами ниспадающими на плечи и грудь, и стоящее за ним дерево покрылись лиловыми разводами и пятнами черной сажи. Бог Высочайший и Внемлющий потерял всю свою значительность и выглядел сейчас обиженным старцем, которого покинули дети.
Дион грустно усмехнулся: "Усыновленные тобой отреклись от тебя, поклонились злейшему врагу твоему, объявившему бесами всех других богов. Оставили тебя люди, забыли…"
Дион перевел взгляд на Иисуса Христа. Распятый бог, сын бога Единого, побывав в огне, выглядел еще более жалким и беспомощным. Обещавший людям спасение, он не смог защитить даже себя. В гневе Дион пнул ногой распятие и покинул развалины своего дома.
Ноги сами понесли его в степь, прочь из города, к памятному месту у реки. Но не увидел он там больше одинокой ивы - сгорела она в кострах орды. Растоптан лошадьми могильный холмик, украдено изображение Эвтерпы. Хотел Дион склониться к земле, поцеловать прах над могилой, но вдруг услышал какой-то свист.
Словно клещами сдавило грудь, земля вырвалась из-под ног. Жесткая петля аркана захлестнула его…
* * *
Навак прождал Диона до сумерек. Эллин не явился. Сираки уже собирались отправиться на розыски, когда до их слуха долетело ржание лошадей, стук копыт, звон плохо пригнанного оружия. Они притаились, прильнув к земле. Мимо проследовал большой отряд, по крайней мере раз в десять превосходящий группу Навака.
"Роксоланы, - определил Навак по одежде и отдельным репликам воинов. - Пешими в драку ввязываться не стоит".
Когда роксоланы скрылись вдали, сираки обшарили всю крепость, но Диона нигде не было. На другой берег пришлось возвращаться без него.
Не знал Навак, что в одном из вьючных тюков проследовавших мимо роксоланов находился эллин, завернутый в шкуры, спеленутый сыромятными ремнями. Может быть, тогда он был бы иного мнения насчет драки.
Еще никогда не видели сираки, чтобы так гневалась их молодая предводительница, как сейчас, выслушав Навака.
- Это ты виновен в гибели эллина! Ты, тайный приспешник изменника! В Успе я потребую твоей смерти!
- Онесик - вождь. И я обязан был выполнять его указания. Но видят боги - в смерти Диона нет моей вины.
Зарина приказала связать Навака, а сама с большим отрядом воинов вернулась назад, переправилась через Дон, обследовала крепость и большое пространство вокруг нее. Ни роксоланов, ни Диона обнаружить не удалось.
Судить Навака собрались все жители Успы. Все роды прислали своих представителей. Его признали виновным в том, что он отпустил Диона одного и тем самым обрек на гибель. Глашатай прокричал собранию решение Совета старейшин, и ответ был один:
- Смерть!
Но недаром Навак слыл лучшим стрелком из лука. Когда собрание немного угомонилось, кто-то выкрикнул:
- Предлагаю помилование, если он собьет стрелой летящего сокола!
И тотчас же многие откликнулись:
- Жизнь за ловкий выстрел!
- Дайте ему лук!
- Сокола пускайте! Сокола!
Однако Навак гордо отверг великодушное предложение:
- От напряжения воли дрогнет рука… Да и виновен я в гибели темника. Я должен был разделить с ним его участь…
Его привязали к столбу и расстреляли из луков…
В плену у Роксоланов
Диона развязали и втолкнули в роскошный шатер. Он упал, споткнувшись о край ковра. Взглядом он успел ухватить фигуру толстого человека, восседавшего на целом ворохе голубых подушек. Его плоское безбровое лицо с узкими свирепыми глазками не обещало ничего хорошего.
Подняв голову, пленник вдруг увидел кифару, лежащую на ковре. И сразу отодвинулись куда-то события минувшего дня. Будто и не было - внезапного пленения, изнуряющей тряски в походном вьюке, грубых окриков стражников, бессонной ночи в потрепанной палатке. Дион встал, взял кифару, тронул струны.
Толстяк встрепенулся, открыл узкую щель рта с крепкими, как у лошади, зубами и заговорил по-эллински:
- Э, да ты никак грек? А почему на тебе сиракские штаны? Уж не Дион ли ты - военный советник сиракской потаскухи?
Ответом ему был лишь печальный говор голосистых струн.
- Так ты в самом деле эллин? - не унимался безбровый.
Дион молчал, опустив кифару.
- Молчишь? Это меня не огорчает. Я дарую тебе жизнь. По крайней мере, будет и у меня ученый грек. Я Мегилла - багатар роксоланов. У меня тебе будет не хуже, чем у нищих сираков.
Дион поднял голову, чтобы ответить Мегилле, и увидел на подушке рядом с царем меч. Это был "Дар Арея". Услужливые подданные успели поднести трофей своему повелителю. Дион подался было к старому боевому другу, но рука царя предостерегающе легла на меч.
- Теперь ясно: ты - Дион! Стратег из Танаиса! Бородатый Хромец! Только у одного человека в понтийских землях есть такой меч. - Мегилла взял "Дар Арея" и по слогам прочитал надпись на лезвии: - "Того не победить, кто в руки взял сей меч! Но где же тот храбрец, достойный им владеть?" Один из крупнейших полководцев Боспора в моих руках! О боги! О Митридат Великий!
Багатар залюбовался мечом. В нем чувствовался тонкий ценитель оружия.
- Я тот храбрец, что возьмет сей меч. Я объединю все сарматские племена в одно целое, и когда мир созреет для того, чтобы им повелевал один человек, выпущу на поле моих косарей. Это будет великий сенокос! Я обрушу мощь степных орд на Рим! И ты, эллин, станешь моим военным советником. Ты знаешь секрет силы римских легионов и будешь мне необходим. Ты согласен?
- Я пока не постиг всего величия твоего замысла, багатар, разреши мне подумать, - ответил Дион.
- Думай! Думай, пока не лопнет голова! Я завершу замысленное Митридатом. Степные предания сохранили и донесли до моих ушей мечту о походе степных народов на Рим. Вдоль Понта, через Фракию. Великий Митридат уже вел переговоры о том с прадедами нашими, и они принимали его предложения благосклонно. Предательство сына, подкупленного римлянами, остановило Великого. Ты будешь свободным, я подберу тебе почетную должность.
Вдруг словно ветер ворвался в шатер - откинулся полог, стремительно вошла молодая женщина. Полы ее хитона не были сшиты снизу и потому распахивались при движении и обнажали бедро. Женщина низко склонилась перед Мегиллой и, не обращая внимания на эллина, опустилась на ковер. Руки ее проворно обшарили место, где недавно лежала кифара. Очевидно, незадолго до того, как привели Диона, эта женщина сидела на ковре и музыкой услаждала слух повелителя. Не найдя кифары, она бросила взгляд на Диона Губы ее капризно изогнулись.
- Моя кифара! Зачем ты взял ее, мерзкий, вонючий раб?
- Он будет моим певцом. Кифара ему пригодится, - промолвил царь.
- Разве пение Люкиски опротивело повелителю, и он решил подменить ее этим сиракским ублюдком?
- Это твой соплеменник, Люкиска… Спой что-нибудь, грек.
И опять зазвенела кифара.
Мать моя, страна родная, о моя родная страна!
И тебя-то я покинул, словно раб и жалкий беглец!
Удивление и любопытство отразились в глазах Люкиски, когда она вновь посмотрела на Диона. Но длилось это самое короткое мгновение. Интерес к пленнику сменился прежним злым огоньком.
На погибельную Иду, ослепленный, я убежал.
Здесь хребты сияют снегом. Здесь гнездятся звери во льдах.
В тайники безумств и буйства я на горе, бедный, забрел.
Голос певца был полон страдания. Незримые слезы дрожали в нем.
Где же ты, страна родная? Как найду далекий мой край?
По тебе душа изныла, по тебе тоскуют глаза.
В этот миг короткий ярость ослабела в сердце моем.
Что же? Мне и лесах скитаться, от друзей и дома вдали?
От тебя вдали, отчизна, вдалеке от милых родных?
Мне гимнасиев не видеть, площадей и шумных палестр.
Я, несчастный, их покинул. Плачь же, горький, плачь и рыдай!
Дион имел возможность рассмотреть Люкиску, пока она препиралась с Мегиллой. Эллинка была прекрасна. Белизна нежной кожи лица ее подчеркивалась черными глазами, сверкавшими, подобно драгоценным камням. Чуть полноватые губы, все время оживляемые улыбкой или сердитой гримаской, не портили ее красоты. Быстрая смена настроений, страстная порывистость движений делали ее похожей на степной вихрь, туго закрученный грозой.
Пение Диона, видимо, не произвело особого впечатления на Люкиску.
- Голос моей бедной подружки слишком бесцветен, чтобы сопровождать пение такого аэда, мой повелитель, - сказала она Мегилле, явно насмехаясь над эллином. - Вели подобрать ему более благозвучную кифару. А эту оставь мне.
А может, она боялась потерять единственную вещь, к которой привыкла в своей золоченой клетке?
- Пожалуй, ты права, Люкиска.
С победным видом подошла она к пленнику и вырвала из его рук кифару.
- Эй! - Мегилла хлопнул в ладоши и приказал вбежавшим рабам: - Оденьте его, как подобает эллину! Да подберите ему другую кифару.
Рабы увели Диона и обрядили в греческую одежду. Поверх хитона из белого льна и фиолетовой туники ему набросили еще голубую шерстяную накидку, украшенную золотой бахромой и колокольчиками. Каждое движение эллина сопровождалось теперь тихим звоном.