Ему привиделась келья, где горели две свечи. Мрачный священник с лианой в руке слушает отца эконома, отвратительно гримасничающего и говорящего на каком-то странном языке. Криспин, дрожа и плача, озирается по сторонам, словно ищет защиты или хочет спрятаться. Но вот священник оборачивается к нему и начинает гневно допрашивать; лиана, свистя, рассекает воздух… Мальчик прячется за спину причетника, но тот хватает его и бросает к ногам разъяренного священника: несчастный ребенок отбивается руками и ногами, кричит, катается по полу, встает, бежит, спотыкается, снова падает, то закрывается от ударов руками, то с воем отдергивает их и прячет. Басилио видит, как он извивается, бьется головой об пол, видит и слышит, как свистит лиана! В порыве отчаяния малыш вдруг вскочил на ноги; обезумев от боли, он бросился на своих палачей и укусил священника за руку. Тот вскрикнул и выронил лиану; отец эконом схватил палку, ударил мальчика по голове, и Криспин свалился замертво. Увидев следы зубов на своей руке, священник стал бить ребенка ногами, но тот уже не защищался, не кричал: безжизненной массой лежал он на полу в луже крови…
Голос Сисы вернул Басилио к действительности.
- Что с тобой? Отчего ты плачешь?
- Я видел сон… Боже мой! - воскликнул мальчик, приподымаясь, весь в холодном поту. - Это был сон. Мама, скажи, что это был сон, только сон!
- Что же тебе приснилось?
Басилио не ответил. Он сел и отер с лица слезы и пот. В хижине было совсем темно.
- Сон, это сон! - тихо повторял мальчик.
- Расскажи мне, что тебе приснилось. Иначе я не засну! - сказала мать, когда сын вновь лег.
- Мне… - начал он едва слышно, - мне приснилось, будто мы пошли собирать колосья… на поле росло много цветов… У женщин были корзины, полные колосьев… У мужчин тоже были корзины, полные колосьев… и у детей тоже… Дальше я не помню, мама, не могу вспомнить!
Сиса больше не расспрашивала сына, она не верила в сны.
- Мама, сегодня вечером я кое-что придумал, - сказал Басилио, немного помолчав.
- Что же? - спросила она.
Робкая со всеми, Сиса робела даже перед своими детьми; она считала их разумнее себя.
- Я уже не хочу быть служкой!
- Как же так?
- Послушай, мама, что мне пришло в голову. Сегодня приехал из Испании сын покойного дона Рафаэля, он такой же добрый, как и его отец. Так вот, мама, завтра ты возьмешь Криспина, заберешь мое жалованье и скажешь, что я не хочу быть служкой. Как только я поправлюсь, пойду к дону Крисостомо и попрошу, чтобы он взял меня пасти коров или буйволов; я ведь уже большой. Криспин сможет учиться у старого Тасио, - он не дерется, он добрый, хотя священник считает его дурным человеком. Чего нам бояться священника? Разве он может сделать нас беднее, чем мы есть? Поверь, мама, старик Тасио - хороший. Я часто видел его в церкви, когда там никого не было. Он становился на колени и молился, поверь мне. А я, мама, не буду служкой, нет. Платят там мало, да к тому же что получаешь, все уходит на взыскания. У других тоже так. Я стану пастухом, буду хорошо пасти коров, и хозяин меня полюбит. Может, нам позволят доить одну корову и брать молоко - Криспин так любит молоко! Кто знает, может, нам потом подарят телочку, если увидят, что я стараюсь. Мы за ней будем ходить и откормим, как нашу курицу. Я буду собирать в лесу плоды и продавать их в городе вместе с овощами с нашего огорода, и у нас будут деньги. Буду ставить силки и ловушки для птиц и зверей, ловить рыбу, а когда совсем вырасту, стану ходить на охоту. Я смогу и дров нарубить на продажу, а не то станем их дарить хозяину, и он будет доволен. Когда я научусь пахать, я попрошу у него кусочек земли, мы посадим сахарный тростник или маис, и тебе не надо будет шить до полуночи. К каждому празднику будем покупать новую одежду, будем есть мясо и крупную рыбу. Я буду жить на свободе, мы будем видеться каждый день и вместо обедать. Старый Тасио говорит, что у Криспина светлая голова. Мы пошлем его учиться в Манилу; а я стану зарабатывать деньги правда, мама? И он выучится на доктора, да?
- Разве я могу сказать "нет"? - ответила Сиса, обнимая мальчика.
Она заметила, что сын, говоря о будущем, даже не упомянул об отце, и тихо заплакала.
- Басилио продолжал говорить о своих планах с уверенностью молодости, которая видит только то, что хочет видеть. Сиса на все отвечала "да", все ей казалось прекрасным. Сон опять одолел усталого мальчика, и на этот раз Оле Лукойе, о котором нам поведал Андерсен, раскинул над ним свой чудесный зонтик, разрисованный веселыми картинками.
Басилио уже видел себя пастухом, рядом с братиком; они собирали гуайяву, альпай и другие лесные плоды, прыгали с ветки на ветку, легко, как бабочки; входили в гроты и смотрели на сверкающие стены; купались в источниках, где песок был из чистого золота и галька сверкала, как камешки в короне святой девы. Рыбки плясали и веселились вокруг, деревья протягивали детям свои ветви, увешанные фруктами и монетами. Потом ему привиделся колокол, висящий на дереве, и привязанная к нему длинная веревка, к другому концу веревки привязана корова, у которой на рогах свили гнездо птицы, а в колоколе сидит Криспин… Такие сны видел Басилио.
Но его мать не могла уснуть: ей было побольше лет и не довелось бежать целый час, спасаясь от преследования солдат.
XVIII. Страждущие души
Было часов семь утра, когда отец Сальви закончил последнюю мессу; в течение часа он успел отслужить три службы.
- Падре, наверное, болен, - говорили богомолки, - жесты его не так размеренны и красивы, как обычно.
Он сбросил с себя облачение, не вымолвив ни слова, ни на кого не глядя, не сделав ни единого замечания.
- Тише! - шушукались служки. - Он гневается! Теперь денежные взыскания градом посыплются, и все из-за этих двух мальчишек!
Священник спустился из ризницы в прихожую, служившую школой; там его поджидали, сидя на скамьях, семь или восемь женщин и один мужчина, который расхаживал из угла в угол. При виде священника все встали, а одна женщина поспешила было вперед, чтобы поцеловать его руку, но святой отец отмахнулся от нее с таким нетерпением, что она застыла на месте.
- Верно, он потерял реал, этот скупец! - насмешливо воскликнула женщина, оскорбленная таким невниманием. Не дать приложиться к руке ей, надзирательнице братства, самой сестре Руфе! Это было неслыханно.
- Сегодня утром он не остался в исповедальне! - присовокупила сестра Сипа, беззубая старуха. - А я хотела исповедаться, чтобы причаститься и получить индульгенции.
- Сочувствую вам! - ответила девушка с наивным лицом. - За эту неделю я получила три полных индульгенции и предназначила их для спасения души моего мужа.
- И плохо сделали, сестра Хуана, - сказала обиженная сестра Руфа. - Одной полной хватило бы, чтоб вызволить его из чистилища. Зачем понапрасну растрачивать святые индульгенции? Поступайте так, как я.
- А я думала - чем больше, тем лучше! - ответила, улыбаясь, простодушная сестра Хуана. - Но скажите, как поступаете вы?
Сестра Руфа ответила не сразу: она сначала попросила буйо, пожевала его, оглядела присутствующих, взиравших на нее со вниманием, сплюнула в сторону и заговорила:
- Я не выбрасываю на ветер ни одного святого дня! С тех пор как я принадлежу к братству, я добыла четыреста пятьдесят семь полных индульгенций, то есть отпущение грехов на семьсот шестьдесят тысяч пятьсот девяносто восемь лет. Я записываю каждую индульгенцию, потому что люблю в делах точность: не хочу ни обманывать, ни быть обманутой.
Сестра Руфа умолкла, продолжая жевать табак; женщины смотрели на нее восхищенно, но мужчина, который ходил из угла в угол, остановился и сказал с некоторым презрением:
- Ну, а я только за этот год приобрел на четыре полных больше, чем вы, сестра Руфа, и вдобавок еще на сто лет; молился же я в этом году не так уж много.
- Больше, чем я? Больше восьмидесяти девяти полных, то есть девятьсот девяносто четыре тысячи восемьсот пятьдесят шесть лет? - повторила немного обескураженная сестра Руфа.
- Вот именно, на восемь полных да еще на сто пятнадцать лет, и всего-то за несколько месяцев, - подтвердил мужчина, на шее которого болтались ладанки и засаленные четки.
- Ничего нет удивительного, - сказала Руфа, признавая себя побежденной. - Вы - человек ученый, один из первых в провинции.
Мужчина, польщенный, улыбнулся.
- И впрямь, ничего нет странного в том, что я заработал больше вашего; я, право, могу сказать, что даже во время сна приобретаю индульгенции.
- А что вы с ними делаете, сеньор? - спросили четыре или пять голосов сразу.
- Пс! - ответил мужчина, состроив гримасу, выражавшую надменность и презрение. - Я их раздаю направо и налево!
- Вот за это я вас не похвалю, сеньор! - заметила Руфа. - Вы попадете в чистилище за такое мотовство! Вы же знаете, что даже за каждое попусту оброненное слово придется жариться сорок дней на медленном огне, как говорит священник; за каждую пядь нитки - шестьдесят; за каждую каплю воды - двадцать. Попадете в чистилище!
- Я-то уж сумею выбраться из него! - ответил брат Педро с величайшей уверенностью. - Я столько душ вызволил из огня! Столько их сделал святыми! И кроме того, если захочу, я еще могу заработать "in articulo mortis" не менее семи полных и спасти других, умерев сам!
Сказав это, он гордо удалился.