Договорить ему не удалось; он в ужасе отшатнулся, увидев лицо Крисостомо, который бросился к нему, схватил за плечи и стал трясти.
- И ты это сделал? - воскликнул юноша в неописуемом волнении.
- Не сердитесь, сеньор, - ответил тот, бледнея и дрожа, - я не положил его среди китайцев! Лучше утонуть, чем быть среди китайцев, сказал я себе, и бросил покойника в воду!
Ибарра сжал руками его плечи и долго смотрел ему в глаза с таким выражением, которое невозможно передать словами.
- Несчастный! - проговорил юноша и поспешно направился к выходу, попирая ногами кости и могилы, натыкаясь на кресты, словно помешанный.
Могильщик потер себе плечо и пробормотал:
- Сколько хлопот с этими мертвецами! Большой священник отлупил меня за то, что я дал похоронить его, когда был болен, а этот сейчас чуть не сломал мне руки за то, что я выкопал его. Вот они каковы, испанцы! Так и место свое потерять недолго.
Ибарра быстро шагал, устремив взор вдаль; старый слуга, плача, следовал за ним.
Солнце уже клонилось к горизонту; свинцовые тучи затягивали небо на востоке; резкий ветер раскачивал верхушки деревьев, бамбуковые заросли стонали.
Ибарра шел с обнаженной головой, ни одна слеза не выкатилась из его глаз, ни один вздох не вырвался из груди. Он спешил, словно бежал от кого-то, - быть может, от тени отца или от надвигавшейся грозы. Юноша пересек город, направляясь к окраине, туда, где стоял старый дом, порог которого он не переступал столько лет. Окруженный оградой, внутри которой росли кактусы, этот дом, казалось, приветствовал его: все окна были открыты, весело шевелились усыпанные цветами ветви иланг-иланга, голуби кружили над остроконечной крышей голубятни, стоявшей посреди сада.
Однако Ибарра не обращал внимания на эти милые приметы родного очага; его глаза впились в фигуру духовного лица, шедшего навстречу. То был священник городка Сан-Диего, тот самый задумчивый францисканец, которого мы уже знаем, враг альфереса. Ветер пригибал широкие поля его шляпы, ряса из гингона обвивалась вокруг тела и тонких, немного кривых ног. В правой руке он держал посох из паласана с набалдашником слоновой кости. Ибарра и он впервые столкнулись лицом к лицу.
Юноша при встрече на секунду остановился и пристально взглянул на священника; отец Сальви отвел глаза, будто не замечая его.
Но замешательство длилось лишь мгновение: Ибарра шагнул к священнику и остановил его, с силой схватив за плечо.
- Что ты сделал с моим отцом? - сдавленным голосом сказал юноша.
Отец Сальви вздрогнул и побледнел, поняв по лицу молодого человека, какие чувства того обуревают, но не смог ничего ответить: он словно оцепенел.
- Что ты сделал с моим отцом? - снова спросил его Ибарра глухим голосом.
Рука юноши, все крепче сжимая плечо священника, пригибала его к земле.
- Вы ошибаетесь, я ничего не делал вашему отцу! - с трудом проговорил тот.
- Не делал? - продолжал юноша, нажимая ему на плечо с такой силой, что отец Сальви вынужден был опуститься на колени.
- Нет, уверяю вас! Это был мой предшественник, это был отец Дамасо…
- А! - воскликнул юноша, отпуская его и хлопая себя по лбу. Бросив бедного отца Сальви, он поспешно направился к своему дому.
В это время к месту происшествия подоспел слуга и помог монаху подняться.
XIV. Тасио, чудак или философ
Странный старик брел с рассеянным видом по улицам. Он был когда-то студентом факультета философии и оставил это поприще, подчинившись желанию своей старой матери; произошло это, однако, не из-за недостатка средств или отсутствия способностей, но именно потому, что мать его была богата, а его все считали талантливым. Добрая женщина, опасаясь, что сын ее станет ученым и забудет о боге, предоставила ему выбирать: быть ли ему священником или оставить колледж Сан-Хосе. Он был в ту пору влюблен, а поэтому выбрал второе и женился. Овдовев и осиротев менее чем за один год, он стал искать утешение в книгах, чтобы спастись от тоски, от петушиных боев и безделья. Но он так пристрастился к науке и книгам, что совершенно забросил хозяйство и в конце концов разорился.
Хорошо воспитанные люди называли его "дон Анастасио" или "философ Тасио", а дурно воспитанные, которых было большинство, - "чудак Тасио", за его удивительные суждения и странное отношение к людям.
Как мы уже сказали, под вечер собиралась гроза; редкие молнии озаряли свинцовое небо бледным светом; воздух был тяжелый и душный.
Философ Тасио, казалось, уже забыл о дорогом ему черепе; он улыбался, глядя на темные тучи.
Неподалеку от церкви ему повстречался человек в куртке из альпака, державший в руках связку свечей и жезл с кистями - знак власти префекта.
- Вы, кажется, чему-то радуетесь? - спросил он старца по-тагальски.
- Вы угадали, сеньор капитан; я радуюсь, ибо лелею надежду.
- А! Надежду на что?
- На бурю!
- На бурю? Вам, наверное, захотелось искупаться? - спросил насмешливо префект, взглянув на скромный костюм старика.
- Искупаться… это неплохо, особенно если приходится иметь дело с грязью! - ответил Тасио невозмутимым, хотя и несколько презрительным тоном, глядя собеседнику в лицо. - Но я жду кое-чего получше.
- Чего же?
- Таких молний, которые поразили бы людей и сожгли бы дома! - серьезно ответил философ.
- Накличьте, кстати, и потоп на нашу голову!
- Мы все его заслуживаем, и вы и я! Вы, сеньор префект, несете связку свечей, купленных у китайца, а я уже более десяти лет предлагаю каждому новому капитану купить громоотвод. Все только смеются надо мной и покупают петарды и ракетницы да платят деньги за то, чтобы звонили в колокола. Более того, вы сами на следующий же день после моего предложения заказали литейщикам-китайцам колокол для святой Варвары, хотя наука доказала, сколь опасно звонить в колокола во время грозы. Скажите-ка мне, почему в семидесятом году, когда молния ударила в Биньян, она попала как раз в башенку и разбила часы и алтарь? Где же был тогда колокол святой Варвары?.
В этот момент сверкнула молния.
- Иисус, Мария, святой Иосиф! Молись за нас, великомученица Варвара! - забормотал префект, бледнея и крестясь.
Тасио разразился хохотом.
- Вы достойны имени вашей святой покровительницы! - буркнул он по-испански, повернулся к нему спиной и зашагал к церкви.
Там причетники сооружали катафалк, окруженный свечами в деревянных канделябрах. Два стола были поставлены один на другой и накрыты черным холстом с белыми полосами, разрисованным черепами.
- Ради спасения душ или сожжения свечей все это делается? - спросил Тасио. Заметив двух мальчиков - лет десяти и семи, - старик подошел к ним, не дожидаясь ответа причетников.
- Идемте со мной, мальчики, - сказал он. - Ваша мать приготовила вам такой ужин, что пальчики оближете.
- Отец эконом не отпускает нас до восьми часов, сеньор! - ответил один из них. - Я жду, пока дадут жалованье, чтобы отнести его матери.
- Так. А куда вы сейчас идете?
- На башню, сеньор, звонить в колокола.
- Вы идете на башню? Берегитесь, не подходите к колоколам во время грозы.
И старик направился к выходу, бросив полный тревоги взгляд на двух мальчиков, которые поднимались по лестнице на хоры.
Тасио потер себе глаза, взглянул еще раз на небо и прошептал:
- Сейчас бы я не хотел, чтобы ударила молния.
Опустив голову, он поплелся в раздумье к окраине городка.
- Не зайдете ли к нам? - вдруг окликнул его по-испански чей-то голос из окошка.
Философ поднял голову и увидел улыбавшегося ему человека лет тридцати - тридцати пяти.
- Что вы там читаете? - спросил Тасио, указывая на книгу, которую тот держал.
- Весьма злободневное произведение: "Муки, претерпеваемые неприкаянными душами в чистилище"! - ответил тот с улыбкой.
- Ах, ах, ах! - воскликнул старец, меняя тон. - Автор, верно, порядочный плут, - добавил он, входя в дом.
На лестнице он был радушно встречен хозяином дома и его молодой супругой. Хозяина звали дон Филипо Лино, а хозяйку - донья Теодора Винья. Дон Филипо имел чин лейтенант-майора и был главой партии, почти либеральной, если ее можно так назвать и если в филиппинских городах вообще существуют партии.
- Не встретили ли вы на кладбище сына покойного дона Рафаэля, недавно вернувшегося из Европы?
- Да, я видел, как он выходил из экипажа.
- Говорят, он пошел искать могилу своего отца… Наверное, это был для него страшный удар.
Философ пожал плечами.
- Вас не трогает чужое горе? - спросила молодая сеньора.