Говорил тысяцкий взволнованно, радостно, и его праздничное возбуждение и гордость за Землю, Божьей волей и властью Владимира Всеволодовича Мономаха порученную княжичу Юрию, невольно передавались мальчику. И уже без прежней почтительной робости провожал глазами Юрий уплывающий за корму стольный град Киев. Вот ведь как оказалось: не с Киева начиналась Русь, а с Новгорода, с Ростова...
Неожиданной стороной предстал вдруг перед Юрием дядька-кормилец Георгий Симонович. Никогда он такого не говорил - ни в Чернигове, ни в Переяславле. А вот по дороге в Ростов сказал...
Может, потому сказал, что теперь считает Юрия сопричастным к Ростову, что пришло время посвятить княжича в свои сокровенные мысли, о которых при дворе батюшки Владимира Всеволодовича говорить было невместно, а ныне - необходимо для княжения?
Было о чём подумать юному ростовскому князю. Недаром Георгий Симонович дважды повторил:
- Думай, княже, думай...
5
На первую большую днёвку ладьи остановились в Любече, в Великом Затоне, где со времён первых киевских князей Олега Вещего и Игоря Старого ладьи-однодневки собирались в караваны для хождения за море, в Царьград.
Княжича Юрия встретил любечский наместник Дедевша, с ним ещё какие-то мужи, одетые нарядно. Рослый отрок в кольчуге и дружинном шлеме держал чёрный стяг с ликом Богородицы, заступницы Русской земли. Больше оборуженных людей на берегу не было: показывал наместник, что княжича встречают по-мирному, по-семейному. Своя же вотчина!
У бояр, конечно, мечи у пояса. Но какой княжеский муж покажется на людях без меча? В баню - и то мужи без меча не хаживали!
Дедевша склонился в большом поклоне. Нелегко было кланяться Дедевше при таком необъятном чреве, но поклонился глубоко, истово, только лидом побагровел да задышал надсадно. Уважительный муж!
Гостеприимно раскинул руки:
- Пожалуй, княже, в отчину свою Любеч!
Отроки подвели спокойную белую лошадь.
Юрий всел в седло без посторонней помощи, лихо; наместник только стремя успел поддержать. Больше коней на берегу не было, наместник и Георгий Симонович пошли пешком, тяжело ступая по рыхлому песку. Неровной чередой потянулись следом другие бояре, гридни-телохранители, княжеские слуги. Переяславским купчишкам и прочим подлым людям ходить в город было не велено: ночуйте на берегу, в шалашах, или на ладьях под палубами.
Епископ Ефрем на берег сойти не пожелал. То ли занедужил, то ли нелюбопытен ему Любеч, то ли просто уклонился от неизбежного почестного пира. Пирований епископ не любил, в еде был умерен, а хмельного вовсе не принимал.
Посад в Любече был скромным, ничем не примечательным: рубленые избы в глубине дворов, огороженных глухими частоколами, жердевые мостовые, колодезные журавли у перекрёстков, пыль. Но вот Детинец...
Подобного Детинца княжич нигде больше не видел.
Властвовал Детинец над всем посадом, венчая стенами и башнями своими высокую Замковую Гору. С трёх сторон обрывалась гора неприступными крутыми откосами, и только с четвёртой, посадской, стороны, можно было подняться на неё. Но там преграждал дорогу глубокий ров, через который был перекинут подъёмный мост из дубовых плах, скреплённых железными скобами. Подтянет стража железными цепями мост к воротной башне, и нет ходу дальше. Преодолеешь глубину рва, а там ворота, такие крепкие и тяжёлые, что четверо дюжих мужей едва раздвигали створки. Попробуй пробейся!
Но если вдруг случится, что оплошает стража, не поднимет мостовой настил и не сомкнёт ворота, до Детинца всё равно далеко. Дорога наверх пролегала между двумя стенами, сдвинутыми тесно, а на стенах - боевые площадки для лучников. Как в западне, окажутся в этом захабне нападающие, меж стен беззащитные, обречённые на заклание стрелами.
А впереди, у вершины холма, ещё Главная башня с двумя сторожевыми главками, с тремя крепкими заплотами в воротном проёме, со многими бойницами. Как глаза прищуренные, стерегут бойницы единственную дорогу на Замковую Гору, готовые низвергнуть смертоносные стрелы. Не дай Бог войти незваным гостем в такой захабень!
Только миновав Главную башню, путник попадал на первый - малый - двор Детинца. Здесь в каморках у стены жили воротные сторожа, зловеще отсвечивала железными полосами крышка подземной тюрьмы - поруба. А по другую сторону двора - кузница, чтобы недалеко было ослушников в цепи ковать и в поруб всаживать. Был ли кто в порубе, Юрий не знал. Вспомнил к месту рассуждения кормильца Георгия Симоновича, что сила поруба не в том, кто в нём сидит, а в том, что он есть, сидельцев принять готовый...
Рядом с кузницей, за высоким частоколом - клети для припасов, товаров, разной готовизны, медуши и пивоварни. За тыном их не было видно, но пряные запахи готовизны так плотно висели в межстенном безветрии, что догадаться было не трудно, тем более что наместник Дедешва, гордясь своей хозяйственностью, подробно перечислял княжичу тамошнее вкусное изобилие.
А впереди была ещё одна мощная башня, и единственная дорога ко второму - княжескому - двору уводила прямо под неё, как в глубокую пещеру. Такие высокие, отдельно от стены стоявшие башни назывались на Руси "вежами", а в немецкой земле "донжонами".
Вежа - последний оплот защитников Детинца. Здесь, в подземельях, хранилось главное, без чего не выдержать осады, - запасы хлеба и воды. Под вежей пересекались все замковые дороги. Минуя вежу, нельзя было пройти ни к клетям с готовизной, ни на княжеский Красный двор, к дворцу. Кто владел вежей, тот владел всем Детинцем. Недаром на верхнем ярусе вежи поселился здешний наместник, славный муж Дедевша. Отсюда были видны обе площади Детинца, стены и башни, улицы и крыши посада, дороги, отбегавшие в стороны от Любеча, Днепр и Великий Затон. От всевидящих глаз наместника ничего не могло укрыться, сидел Дедевша, как орёл в гнезде, над всем Любечем, и с опаской поглядывали любечане на чёрные окна-бойницы вежи...
Наместника Дедевшу поднял князь Владимир Всеволодович Мономах из полной безвестности и крепко надеялся на его верность.
Дедевша сначала был комнатным холопом при князе, потом тиуном в сельце, потом подъездным княжеским, что уроки и дани по всей волости собирал - дело, которое лишь верным людям доверялось. Из подъездных в огнищанины выбился, всем дворовым хозяйством управлял. Это уже взлёт немалый: в Законе Русском жизнь огнищанина по вире с боярской жизнью уравнена, за того и другого по восемьдесят серебряных гривен.
В любечском наместничестве - вся жизнь и судьба Дедевши. Потому для Дедевши восхищение княжича благоухоженностью Любеча слаще мёда. Его, Дедевши, неустанными трудами и заботами Любеч стоит неприступно. Как тут не гордиться наместнику?
Сразу и навсегда принял Дедевша княжича Юрия в суровое и верное сердце своё. Откликнется когда-нибудь на крутых поворотах судьбы это благорасположение добром для Юрия...
После сумрака воротного проёма вежи Красный двор показался Юрию особо светлым и просторным. Посередине двора - большой шатёр для почётной стражи. Рослый дружинник ударил в медное било. Из шатра высыпали отроки в одинаковых синих кафтанах с красными овальными щитами и копьями в руках. Мигом вытянулись в рядок, копья вверх подняли - приветствуют князя.
Наместник Дедевша улыбается, довольный расторопностью своих ратников. И Юрий тоже доволен. Празднично-то всё как, гостеприимно!
Перекрестился на церковку, крытую свинцовыми листами. Небольшая была церковка, домашняя, только для своих. И это Юрию понравилось.
А вот трёхъярусный княжеский дворец поражал своими размерами. Чуть не треть Детинца была под дворцом, а вокруг дворца ещё и широкая галерея - сени. Сразу понятно, что град сей только княжеский, даже для боярских хором места в Детинце не нашлось. Только для себя самого обустраивал Мономах Замковую Гору - как военную твердыню и место княжеских съездов, где он, Владимир Переяславский (а, может, когда-нибудь и Киевский?), будет чувствовать себя единоличным владетелем...
Возле Красного крыльца Юрия встретили бояре, любечские и из окрестных сёл, воеводы, тиуны, дворцовая челядь. Посадских людей немного, из тех, кто побогаче.
Бережно поддерживая под локотки, повели княжича во дворец.
Двери в княжескую гридницу двухстворчатые, высокие, с резными косяками и венцом под притолокой. И внутри великолепие. По стенам висят многоцветные майоликовые щиты, турьи и оленьи рога, ковры, богатырское оружие, что не для битвы выковывают умельцы кузнецы (столь тяжелы, что не поднять), но для нарядности дружинной гридницы. Длинный стол от дорогой посуды ломится. За такой стол и сотню гостей можно усадить, но наместник Дедевша допустил до пированья много меньше. Переяславские гости и нарочитая чадь Любеча расселись за столом вольготно, локтями друг другу не мешали.
Зашипело, запенилось разливаемое по кубкам вино.
Впервые Юрий сидел во главе дружинного стола, на высоком княжеском кресле. Все взгляды на нём скрещивались, все здравицы к нему обращены. Держат мужи в руках кубки с вином, ждут, пока князь первым пригубит.
Приятно было Юрию, но как-то неловко, не привык ещё верховодить на пированье.
Пированье скоро Юрию надоело. Шум, гомон хмельных голосов, стук посуды, кухонный чад. Дедевша заметил, что княжич поскучнел, шепнул:
- Не выйти ли на двор, княже? Детинец поглядеть?
Юрий кивнул, соглашаясь.
Поднялись из-за стола тихо, вышли через неприметную дверцу позади княжеского кресла. Не для таких ли случаев сия дверца прорезана, чтобы можно было незаметно покинуть пиршество?