Призыв Юрия к неприкосновенности наследственных владений не понравился ни Мстиславичам, ни Ольговичам. Многие из них считали себя обделёнными, одно было желание - переиначить с пользой для себя. Кривились недовольно, перешёптывались, однако напрямую, открыто против закона не выступил никто. Неприлично было прилюдно к беззаконию звать.
Уже прощаясь, Юрий перехватил скользящий, ненавидящий взгляд Изяслава Мстиславича. Ничего не забыл Изяслав, ничего не простил: ни уплывшего из рук Переяславского княжества, ни позора прерванного на половине пути ростовского похода...
В глубоких раздумьях возвращался Юрий на двор старого боярина Ольбега Ратиборовича, где остановился с боярином Василием и ближними гриднями-телохранителями на время княжеского съезда (дружины, сопровождавшие на съезд князей, осторожный Ярополк в город не допустил, велел сидеть в воинских станах или пригородных деревнях).
Совсем дряхлый был Ольбег Ратиборович, с постели почти не поднимался - сидел, обложенный подушками, но разумом оставался ясен, в хитросплетениях межкняжеских отношений разбирался досконально, посоветоваться с ним было полезно.
Неторопливо, спокойно текла беседа мужей, и не чувствовал Юрий разницу в летах, будто ровня с ровней разговаривали. А может, с приближением старости стирается эта разница, ибо не телесное видят друг в друге собеседники, а духовное, размысленное?
Изредка в ложницу приходил тиун Ольбега, склонялся к уху своего господина, что-то шептал. Ольбег молча выслушивал его и отпускал едва заметным кивком головы.
Сгущались за оконцем ранние осенние сумерки. Холопы принесли свечи.
Снова вошёл тиун, но не как прежде, скользяще и беззвучно, а торопливыми, устремлёнными шагами, склонился к Ольбегу Ратиборовичу. Что шептал тиун и что ответил ему старый боярин, Юрий не расслышал, тихо оба говорили, но по тому, как метнулся тиун к двери (даже поклониться мужам забыл!), как нахмурился Ольбег Ратиборович, Юрий понял: что-то случилось, и наверно - недоброе...
Так и оказалось.
- Вот что, княже, - начал Ольбег. - Злоумышляют против тебя. Кто - называть не хочу ("Изяслав, кто же ещё?" - догадался Юрий). Нынче же ночью отъезжай из Киева. Тайно отъезжай, с одними гриднями, а дружине передашь, чтобы следом шла, отдельно. Думаю, к Любечу тебе лучше путь держать. Наместник Дедевша был твоим доброхотом, защитит...
Заметив сомнение на лице князя, успокоил:
- Жив ещё Дедевша, жив! Старец вроде меня, но град Любеч в руках держит крепко...
Гридни торопливо увязывали во вьюки невеликую поклажу (телеги решили оставить на дворе у Ольбега), тихо седлали коней. Встали молчаливой кучкой у заднего, негостевого крыльца.
Темень была такая, что не разглядеть было вытянутой руки.
Близко к полуночи на крыльце появился князь.
Следом за тиуном пошли в дальний угол двора (коней вели в поводу). Тиун долго возился с проржавевшим замком: видно, потайной калиткой в частоколе давно не пользовались.
Как ни осторожничали, калитка приоткрылась с пронзительным визгом - видно, петли сильно проржавели, слепились.
Вышли за частокол, прислушались.
Вокруг было тихо.
Тиун шептал последние наставления:
- По этой тропке меж огородами - на другую улицу. Направо повернёте, и прямо к воротной башне. Сторожам скажете: "Ольбег Ратиборович приветное слово послал!" Сторожа ни о чём расспрашивать не будут, выпустят за ворота. А дальше путь к Любечу известный, вдоль Днепра. Только не по большой дороге езжайте, а пообочь, полями. Да хранит тебя Бог, княже!
Ночь укрыла беглецов.
К вечеру следующего дня, оставив коней, на ладье переправились через Днепр против Любеча. Пешком, под удивлёнными взглядами прохожих прошли по посадским улицам к Замковой Горе. Сторожа в проёме воротной башни склонили головы перед красным княжеским корзно, высокой бобровой шапкой и золотой цепью на груди Юрия (какой-то отрок побежал вверх по захабню - предупредить наместника о нежданных, но, судя по обличью, почтенных гостях).
Только когда за спиной захлопнулись ворота внутреннего Красного двора, а навстречу вышел наместник Дедевша, Юрий почувствовал себя в безопасности.
Одно было желание - повалиться на постель и спать, спать...
Дедевша прослезился, растроганно прижал Юрия к груди. И Юрий обнял старика по-родственному. Дороден был когда-то наместник Любеча, а ныне будто усох, потерялся в толстой, на меху, накидке.
- Зрелым и мудрым мужем стал, княже. Издали за деяниями твоими слежу - властвуешь достойно. А про меня, видно, Господь забыл, не зовёт к себе и не зовёт. Зажился я на этом свете. Порой жизнь не в радость, в тягость, но живу...
За скромным, наскоро накрытым столом Дедевша пожаловался:
- Раньше было кому служить. Князья великие, грозные: Всеволод, сын Ярослава Мудрого! Владимир Всеволодович Мономах! А ныне?
Не жаловал, видно, наместник нынешнего великого князя Ярополка, а князей Мстиславичей - и того меньше.
Долго за столом не засиделись, хотя чувствовал Юрий, что хочется старику поговорить, отвести душу. Слипались у Юрия глаза, устало клонилась голова. Понял Дедевша, что не до разговоров сейчас князю, сам предложил:
- Ступай, княже, в ложницу. Мы с боярином Василием и без тебя сообразим, как дружину встретить и где воинский стан разбить. Думаю, что на этом берегу, выше по реке. Есть там в лесу малый градец, мой тиун в нём сидит, а посторонних людей нет. О больших ладьях и плотах, чтобы твою дружину и коней через Днепр переправить, уже распорядился, хлопочут люди. Почивай спокойно, княже...
Но всласть отоспаться Юрию не пришлось.
Едва предрассветно засерело за оконцем, явился тиун Дедевши, осторожно потеребил Юрия за плечо:
- Обудись, княже. Чужие люди у града. Дедевша Иванович передаёт, что лучше б ты на стену к нему поднялся...
Разом отхлынула сладкая сонная одурь.
Подскочил Илька - помогать своему господину одеваться. И старший над гриднями, боярский сын Фёдор Опухта, уже здесь стоит, ждёт княжеского приказа.
- Боярин Василий где? - поинтересовался у тиуна Юрий.
- С ночи, княже, как поехал встречать твою дружину, так и не возвращался.
Плохо сейчас без Василия, плохо...
Юрий торопливо зашагал через Красный двор к лазу на стену: гридни за ним - в кольчугах и шеломах, со щитами. Успели оборужиться!
Взбежал Юрий на стену, а наместник Дедевша к стрельнице прильнул, что выходит в сторону Днепра, напряжённо высматривает что-то.
Посторонился, уступая место Юрию:
- Окружили град - ни войти, ни выйти свободно. Сам посмотри, княже.
Под стеной, едва различимые в рассветной мути, проскальзывали незнакомые всадники. Порой останавливались, смотрели, задирая головы, на стрельницы, ехали дальше.
- И с другой стороны тако же ездят, - подсказал Дедевша.
- Чьи люди?
- Доподлинно не знаю. Но догадаться можно. Мыслю - от Мстиславичей. Кто ещё осмелился бы гнаться за тобой, княже?
Так оно и есть, наверное...
А тут ещё Дедевша держится непонятно, таким Юрий его ещё не видел. Тяжело вздыхает, переминается с ноги на ногу, посматривает на Юрия виновато - будто сказать собирается нечто, для Юрия огорчительное, но не решается...
Наконец решился:
- Чужих-то воев я в град не пущу. Но если великокняжеский боярин с грамотой или кто из Мстиславичей самолично явится, ворота придётся открыть. Любеч - вотчина Мономаха и потомков его, а я лишь сторож при вотчине, человек подневольный. Не осуди, княже...
Ловушка, значит, для Юрия...
Медленно тянулись часы. Кружился вокруг Любеча зловещий хоровод чужих всадников.
Близко к полудню в любечский затон вбежали воинские ладьи, вонзились острыми носами в песчаный берег.
С ладей ссыпались воины в доспехах, и было их много; по доскам свели на берег белого коня.
Полком - впереди всадник на белом коне под княжеским стягом, за ним воины плотными пятками, - двинулись прямо к граду.
- Беда, княже, - приглядевшись, вымолвил Дедевша. - Сам Изяслав пожаловал.
А суздальская дружина неизвестно где...
А Василий ещё не возвратился...
А выхода из града для Юрия нет...
Получалось, что после виноватого Дедевшина признания оказался Юрий беззащитным!
- Друг мой любезный, Дедевша Иванович, неужто выдашь меня Мстиславичу? - горько усмехнулся Юрий.
Сплетались в голове старого наместника мысли, мучительные своей противоречивостью. Нельзя было держать Изяслава перед запертыми воротами. Но и отдавать ему в руки князя Юрия, природного Мономаховича, тоже было нельзя. Ни по сердцу, ни по совести, ни по клятве верности - служить всему княжескому роду Мономаховичей - нельзя. Злодейство могло произойти, ведь распалён Изяслав погоней и от природы жесток. А кто виноват будет, если недоброе случится? Он, Дедевша...
Юрий обречённо ждал.
Нашёл всё-таки старый мудрец выход, посветлел лицом. Сказал Юрию, указывая рукой на тиуна:
- Сей муж, княже, безопасно выведет тебя из града. Но чтоб забыли твои гридни, как из Любеча выходили. Крестоцелованием скрепи молчание их!
Юрий пообещал, ещё не представляя, как Дедевша исполнит обещанное. На крыльях, что ли, перенесёт через враждебное кольцо?
Уже вдогонку наместник посоветовал:
- Вели гридням щиты здесь оставить. В пути, которым ты пойдёшь, щиты только помеха.
Тиун повёл суздальцев к церковке под свинцовой кровлей.
Юрий догадался: к земляной дыре, к лазу за стены!
Четыре десятка лет прошло с того памятного пированья в Любече, когда наместник принимал мальчика-князя, а Юрий ничего не забыл. Даже вспомнил, из какого притвора церкви начинается потайной лаз.