Приятным и успокоительным оказалось переяславское гостевание, и не только пирами и весёлыми забавами - душевным облегчением. Будто сбросил Юрий с плеч тяжкое бремя княжеской власти, постоянного гордого обособления от прочих мужей, что тешило гордыню, но делало жизнь скованной и скучной. За каждым своим словом следи, поступки с обычаями соразмеряй, блюди княжескую честь ежечасно...
Разве легко это человеку, даже если он - потомственный князь?!
А здесь кругом ровня, единоутробные и двоюродные братья, племянники. Легко с ними, раскованно. И лестно, что в глазах мужей он, Юрий Владимирович Ростовский и Суздальский, среди братии не последний. За ним, Юрием, самое обширное по землям княжество. Да и по силе и богатству Ростов с Суздалем мало кому уступят!
Самое же главное - уже привыкли на Руси считать, что князь Юрий Владимирович не в подручных князьях ходит, а сам по себе, самовластцем. Соответственно и обращались с ним - уважительно.
К тому же был Юрий уже не отроком, но зрелым мужем. Двадцать лет - возраст мужеской зрелости. Теперь в отроках меньший брат ходит, Андрей, всего восемь годков ему. Смирный оказался младень, ласковый, очень Юрий к нему привязался. А Андрей и вовсе за ним ходил неотступно, как жеребчик за маткой.
Семейно было Юрию в Переяславле, уютно.
Поэтому и задержался он в отцовском гнезде, когда разъехались другие князья. И Мономах из Переяславля уехал, позвали князя беспокойные киевские дела.
Великого князя Святополка Изяславича киевляне не любили. Жадным был Святополк и корыстолюбивым, не гнушался давать серебро в рост и резы брал немилосердные, а плательщиков кабалил в холопы или именье отнимал. Но пуще всего недовольны были горожане, что мирволил Святополк жидовинам, от которых имел немалый доход. Измывались жидовины над христианами, как хотели, и ничего с ними нельзя было поделать - под великокняжеской защитой. Кто открыто восставал против несправедливости, тех княжеские гридни хватали и всаживали в земляную тюрьму - поруб. Немало было таких, но ещё больше тех, кто зубами от обиды скрипел, но помалкивал.
Ставили в вину Святополку и жёнку-наложницу, через которую льстецы многие выгоды приобретали в обход честных людей.
Неудачный поход на половцев любви к великому князю не прибавил - нелюбимому ведь ничего не прощается!
Глухо роптал Киев. Бояре собирались на тайные вечери и толковали между своими, что пора-де великого князя менять. Доброжелатели Мономаховы доводили их опасные речи до Переяславля.
Владимир Всеволодович Мономах считал переворот преждевременным. Только-только наметилось военное единачальство сильных князей для конечной победы над Степью. Великий князь Святополк, хоть сам палец о палец не ударил, чтобы объединить князей, но и не мешал. Больше от него ничего и не требовалось, обо всём, что требуется для святого дела, Мономах похлопочет. А освободится киевский великокняжеский стол - быть новой усобице. Князья Святославичи просто так великое княжение не отдадут. Сам же Мономах чувствовал, что ещё не вошёл в полную силу, чтобы ни у кого из князей сомнений не оставалось - только Мономаху, единственному оставшемуся Всеволодовичу, принадлежит великое княжение...
Вот и поспешил Мономах с дружиной в Киев, мирить великого князя с боярами и нарочитой городской чадью. Не в первый раз он это делал, умел и киевлян утишить, и Святополковы дурости умерить. Даже капризная и злая жёнка-наложница его побаивалась и слушалась.
Остались на княжении в Переяславле три брата - Вячеслав, Юрий и Андрей. Правда, была ещё новая княгиня, но та больше в тереме отсиживалась, на людях показывалась редко. Да и люди к ней с делами обращались редко - знали, у кого власть.
Поэтому гонцы из пограничных градов на реке Суле, Воиня и Лубен свои гонцовские вести говорили перед братьями Владимировичами.
Тревожные были вести. Половцы в великой силе перелезли реку Сулу и ворвались в Переяславское княжество. Летучие загоны степняков разбойничают по всем дорогам, далеко опередив орду. Гонцы не надеялись даже, что доедут живыми до Переяславля: по оврагам пришлось хорониться, по рощам. Половцы идут широкой облавой, хватают людей на дорогах и в полях, жгут деревни.
Выходило по посольским речам, что гонцы опередили орду совсем ненамного.
- Насколько опередили? - строго спросил Вячеслав.
Гонцы переглянулись - кому первому говорить?
Тот, кто был постарше - бывалый полянин с сабельным шрамом поперёк щеки, - ответил неуверенно, как бы с сомнением:
- На половину дневного перехода, наверно, а то и помене...
Второй гонец подтвердил:
- Чаю, поганые уже Супоем бродятся.
То оно и выходило. От реки Супоя до реки Трубеж, на которой стоял Переяславль, тридцать вёрст, половина дневного перехода.
Местности у реки Супоя считались безопасными, прикрывали их от Дикого Поля сторожевые заставы, расставленные вдоль пограничной реки Сулы. И крепости там были крепкие. Значит, нагрянули половцы внезапно, протекли между крепостями, и люди их не ждали, не успели попрятаться или в грады уйти.
Беда, беда...
Братья прикинули, что у них было под рукой.
По сотне смоленских и суздальских дружинников. Вячеслав и Юрий ведь только малые дружины с собой привели - для сбереженья и почёта, не для войны. У Андрея ратных людей вовсе не было, жил при отце. В Переяславле тоже малая дружина осталась, большую дружину Мономах с собой в Киев увёл. Бояре по вотчинам разъехались, ратники разошлись по деревням - полевая страда была в разгаре. Городовым полком только бы стены прикрыть. Не с кем было князьям в поле выходить, Переяславль бы оборонить - и то ладно.
Порешили: тотчас послать гонцов в Киев к великому князю Святополку и Владимиру Всеволодовичу Мономаху и в Чернигов к князю Давиду Святославичу, а самим садиться в крепкую осаду.
Много утруждать себя осадными хлопотами князьям не пришлось. Воеводы в Переяславле были опытными, к осаде привычными, сами всё сделали. Да и горожанам не было нужды подсказывать, как в осаду садиться. Переяславль - град пограничный!
Созвонили большой сбор.
Часа не прошло, как собрались переяславские ратники на соборной площади в полном оружье, со стягами и трубами. Быстро разобрались по десяткам и сотням, выровняли ряды.
За ворота выскользнули легкоконные дозоры - досматривать подходы к городу, и тоже - без княжеской подсказки. Князьям только и оставалось что на крылечко выйти, на стройную рать посмотреть и призвать воев крепко стоять за град Переяславль, за Землю Русскую и Веру Христианскую.
Речь перед ратниками держал князь Вячеслав, старший среди Владимировичей. Ратники откликались весело и уверенно. Вячеслава в городе знали, гостил он у отца часто.
Отслужили молебен о даровании победы над нечестивыми агарянами, и ратники тихо разошлись по стенам. Кому у какой стрельницы становиться, было расписано заранее. Ни суеты не было, ни спешки.
Переяславль изготовился к бою, хотя горожане надеялись, что дело до прямого приступа не дойдёт. Навряд ли половцы полезут на стены, не в их лукавых обычаях крепкие грады копьём брать. А вот Земле разор будет злой...
Так и получилось.
Роились половцы многими тысячами всадников на другом берегу Трубежа, но за реку не переходили. А за ними, сколько видно было с воротной Епископской башни, - дымы, дымы. Не осталось за Трубежем непожженных деревень. И людей не осталось.
Князья видели с башни, как тянутся по дорогам печальные вереницы пленников (половцы нарочно проводили их вблизи Переяславля), в бессильном гневе сжимали кулаки.
Но что они могли поделать?
Без помощи из Киева и Чернигова выходить в поле было безрассудно...
Пожалуй, впервые в своей жизни ощущал Юрий такое гнетущее бессилие, такую незащищённость перед чужой враждебной силой. Видеть своими глазами злодейство и быть не в состоянии воспрепятствовать ему, что может быть позорнее для князя?!
Тогда-то и дал себе Юрий зарок, которому неукоснительно следовал всю дальнейшую жизнь: если доведётся наезжать в Днепровскую Русь, то только с сильными полками, чтобы враги боялись, а князья-союзники уважали. Не те уже Ростов и Суздаль, что были в отрочестве Юрия, любого могли заставить себя уважать. Так и будет!
После захода солнца вспыхнули на левом, пологом берегу Трубежа бесчисленные костры половецкого стана. На стенах Переяславля сторожа зажгли факелы.
Так и противостояли друг другу: реденькая цепочка факельных огней, а за рекой - море разливанное половецких костров, и, казалось, не было им ни числа, ни края.
В темноте летучие половецкие загоны перебродили Трубеж и ездили под самыми стенами, дразня сторожей и выкрикивая оскорбительные слова. Даже стрелы пробовали пускать - не видя цели, наугад. Но и переяславские лучники не могли их поразить. Даже не зыбкие тени проплывали под стенами, а так - шевеленье какое-то во тьме.
На третий день осады всполошился половецкий стан. Потянулись в сторону Дикого Поля обозы, табуны. А к вечеру и конница снялась с места. Поняли защитники Переяславля, что подмога близко. Суздальские и смоленские удальцы-дружинники попросились за ворота проводить незваных гостей. Князья не препятствовали. Вынеслась дружинная конница в поле, по известным бродам перешла реку Трубеж, в коротких злых сшибках порубила половецкие заставы и устремилась дальше, за отступавшей ордой. Хоть немного пленников, но отбили - в утешенье. А как Шарукан начал поворачивать навстречу большие тысячи - отскочили обратно за реку.
Постояли половцы на берегу, а как стемнело - тихо ушли.
Осада Переяславля закончилась.