2
Для генерал-майора Евдокима Алексеевича Щербинина назначение главой комиссии по переговорам с татарами явилось приятной неожиданностью.
В то время, когда другие генералы стяжали лавры на полях сражений, получали ордена, чины, поместья, сорокадвухлетний Щербинин занимался рутинной, малозаметной работой, присущей всем губернаторам: выбивал налоги и недоимки, строил казенные дома и дороги, следил за торговлей и рекрутскими наборами, заботился об обеспечении армии провиантом и припасами, подписывал кипы рапортов, ведомостей и прочих, часто не стоящих внимания, бумаг.
У себя на Слобожанщине, которой он правил шестой год, Евдоким Алексеевич был, конечно, царь и бог - деспотичный, громоголосый, он наводил страх на всех чиновников и обывателей. Но губерния - это не Россия! А Харьков - не Петербург!.. Хотелось большего: жить в столице, вращаться в высшем свете, бывать при дворе, - хотелось признании, славы, почета. А их не удостоишься, сидя в губернской канцелярии почти на окраине империи. Потому-то без робости принял он волю Екатерины. И подумал с благодарным волнением: "Значит, ценит меня государыня, коль такую службу вручила…"
Из писем, полученных от Петра Панина, из присланных высочайших рескриптов и указов Иностранной коллегии он уяснил положение дел, сложившееся на начало зимы, и стал действовать энергично, без раскачки.
Прежде всего надо было спасать отторгнувшиеся ногайские орды от грозившего им голода. (В рескрипте Екатерины подчеркивалось, что он, как генерал-губернатор, должен внушить местным жителям "обходиться с ними дружески, производить потребную им теперь торговлю и привозить к ним все к пропитанию и к житью нужное".)
Сделав необходимые указания по губернии, Евдоким Алексеевич и сам проявил усердие: в считанные недели раздобыл и отправил в приграничные крепости, откуда шла торговля с ордами, десять тысяч четвертей хлеба и тысячу четвертей просяных круп.
И ободряя ордынцев, крепя их веру в покровительство России, написал Джан-Мамбет-бею:
"Все попечения и старания с непорочнейшей верностью и усердием обращать буду к тому, каким лучшим и надежнейшим образом поспешествовать непоколебимому на все будущие времена утверждению всех тех оснований и предложений, в какие вы изволите вступить…"
К этому времени султан Мустафа, потрясенный сокрушительными летними поражениями своего пешего войска и падением Бендер, потерявший почти весь флот при Чесме, опозоренный предательским отторжением ногайских орд, перестал доверять Каплан-Гирею. Опасаясь, что хан вместе с крымцами может последовать ногайскому примеру, Мустафа сместил его. Знаки ханского достоинства снова получил Селим-Гирей.
Узнав о перемене ханов, Щербинин спешно отправил в Бахчисарай своего переводчика Христофора Кутлубицкого, прежде часто наезжавшего в Крым и знавшего многих татарских мурз. Через них, по мнению генерала, он мог разведать намерения нового хана.
В Бахчисарае Кутлубицкий отыскал обитавшего там едисанского Темир-мурзу, приласкал подарком и долго выпытывал о настроениях крымцев, ханских чиновников, самого Селим-Гирея.
Темир-мурза, раздувая впалые щеки, поглаживая шелковистый лисий мех, успокоил переводчика:
- О чем вредном против России могут помышлять татары, если после ухода орд они ослабели вконец?.. В разномыслии нынче все, в смятении… Я затем здесь и живу, чтобы склонить их к принятию условий, на коих прочие орды в дружбу и союз с Россией вступили…
Вернувшись в Харьков, Кутлубицкий доложил о разговоре с мурзой Щербинину. У того гневно запрыгали мешки под глазами, густые брови сломались углом:
- Плевал я на твоего мурзу! И на его сказки плевал! Мне ханский умысел надобно знать… Пошел вон, дурак!..
В Крым поехал другой посланец - переводчик Константин Мавроев. Он вез приватное письмо для калги-султана Мегмет-Гирея, брата хана Селима.
- Братья чаще мысли одинаковые имеют, - благоразумно рассудил Евдоким Алексеевич. - Стало быть, что калга скажет - то и хан думает…
Мавроев въехал в Бахчисарай двадцать седьмого января.
Вместе с ним были Мелиса-мурза и Али-ага, выделенные для сопровождения предводителем Едисанской и Буджакской орд Джан-Мамбет-беем при посещении переводчиком едисанских кочевий.
Мегмет-Гирей, которому утром доложили о прибытии русского гостя, не зная ни его чина, ни полномочий, принял переводчика за важную персону и устроил весьма торжественную встречу: Мавроева посадили на богато убранного коня и с почетным эскортом в сорок гвардейцев повезли по главной улице, запруженной любопытствующими бахчисарайцами.
И лишь когда на аудиенции переводчик назвал себя и цель приезда, калга понял свою оплошность. Приняв письмо и коротко расспросив о новом главнокомандующем Долгорук-паше, он приказал отвезти гостя назад.
Отобедав, отдохнув часок, Мавроев под вечер собрался погулять по городу, потолкаться у кофеен и лавок, послушать, о чем говорят татары. Но едва вышел из дома - был остановлен тремя стражниками.
- Вернись назад! - грубо крикнул один их них. - И не смей покидать дом!
Мавроев оторопело посмотрел на татарина:
- Я гость калги-султана!
- Ты не гость. Ты пленник калги… Вернись!
Поскучнев лицом, шумно засопев сизым носом, не ожидавший такого поворота дела Мавроев понуро шагнул к двери…
Пока русский посланец, томясь от неизвестности, коротал дни под арестом, Мегмет-Гирей отправил к Джан-Мамбет-бею и Хаджи-мурзе четырех мурз, приказав им уговорить орды предпринять нападение на российские войска, стоявшие на винтер-квартирах на Украине. За это калга обещал ногайцам много денег от Порты и султанское помилование за предательское отторжение.
Мурзы вернулись в Бахчисарай мрачные: едисанцы и буджаки не только не дали согласия участвовать в набеге, но и посоветовали калге не дожидаться вторжения армии в Крым, бросить Порту и направить в Россию знатных послов для постановления договора о дружбе.
Взбешенный таким ответом, Мегмет-Гирей исступленно кричал в диване, что людей, которых посылает Россия для возмущения крымского народа, следует брать под стражу и вешать.
- И этого Мавроя я велю повесить! А предателей едисанских, приехавших с ним, прикажу сжечь живьем!
Его неожиданно и дерзко перебил султан Шагин-Гирей, один из многих наследников ханского престола.
- Глупые поступки не украшают калгу!
- Что-о? - опешив, протянул Мегмет.
- От гибели одного российского человека и двух едисандев никакого ущерба ни России, ни орде не последует, - сказал Шагин. - Но избавит ли это от великих бедствий Крым?
Калга, прищурив желтые глаза, недоуменно посмотрел на молодого султана. Он мог бы понять протест беев могущественных крымских родов - но что побудило дерзить этого мальчишку?
- Посмотри кругом, калга, - раздался тихий голос кадиаскера Фейсуллах-эфенди. - От сильных морозов пал почти весь скот. Хлеба мало, и он дорогой. Народ наш в страхе перед русским вторжением. А турок в крепостях едва ли до семи тысяч будет. И неизвестно, прибавятся ли их гарнизоны. Кто встанет на защиту Крыма?.. Если мы по-прежнему будем неприятелями России - милости от нее не жди!
Взгляд Мегмета стал колючим… "Кадиаскер заодно с султаном?.. Неужели заговор?" - мелькнула тревожная мысль… Но самообладание он не потерял, бросил коротко:
- Что вы хотите?
Шагин ответил однозначно, с вызовом:
- Мы желаем жить в союзе с Россией!.. И скоро пойдем из Крыма к Джан-Мамбет-бею.
Кадиаскер, подтверждая слова султана, часто закивал узколицей головой.
"Они сговорились, - решил Мегмет. - Но кто еще?"
А Шагин, осмелев вконец, прикрикнул:
- Прикажи освободить Мавроя! А я доставлю его к русской границе…
Двадцатипятилетний Шагин-Гирей-султан рано лишился отца. Но это печальное событие, как ни странно, благотворно отразилось на судьбе юноши, избежавшего нудного однообразия жизни, свойственной почти всем ханским детям. Он уехал в Европу, где несколько лет жил и учился в Венеции, в Фессалониках, и вернулся в Крым только по зову своего дяди - грозного Керим-Гирея, - назначившего племянника сераскиром едисанской орды. Некоторое время Шагин находился на виду, но после скоропостижной смерти хана надолго ушел в тень.
Хорошая образованность Шагина, его знакомство с блестящей европейской культурой, светским образом жизни со всей очевидностью показали пытливому и просвещенному юноше дикую, архаичную структуру Крымского ханства. Он скрывал неприятие сложившихся за века порядков, но когда среди татарских народов произошел раскол, когда ногайцы подались к России, а у крымцев забродили умы, Шагин понял: надо выступить в диване еще до похода Долгорукова, в успехе которого он не сомневался, и заявить о себе как о верном стороннике России.
Молодой султан понимал то, что было недоступно закостеневшим мозгам старых беев и мурз - Крым обречен!.. Сдержать сильную русскую армию, вдохновленную многочисленными победами, не смогут ни турецкие гарнизоны, ни тем более сами крымцы. Падение ханства неизбежно! И оно падет - падет при первом же ударе! А вот тогда Шагин получал шанс, о котором тайно и давно мечтал, - шанс стать ханом.