При выходе из Успенского собора, как венчание на царство окончилося, нового государя князь Федор Мстиславский золотыми монетами осыпал. Только не его - врагов своих давних, Романовых да Бельского, удостоил царь самых больших милостей. Старые подьячие зашептали: не к добру, ох не к добру! Оглянуться не успеешь, быть боярам в ссылке - иначе на Москве никогда не бывало. От дедов-прадедов слыхали. Хоть и дал царь клятву никаких казней боярских не совершать, обет тайный - пять лет кровушки не проливать. Тайный-то оно тайный, да так, чтобы все узнали и опасения в отношении государя не имели.
А уж грамоту избирательную сколько разов подчищали да переписывали - не счесть. Что ни день, новые поправки. В окончание когда пришли, царь Борис повелел дважды набело перебелить. Одну грамоту под золотой да серебряной печатью в казну для сохранности большей спрятать, другую - в патриаршью ризницу в Успенском соборе. Патриарху и того мало показалося. Гроб Чудотворца Петра, святителя московского, приказал вскрыть и обок мощей чудотворных грамоту положить. Не то что чернецы, миряне содрогнулися, верить не хотели. Ради своей гордыни святость нарушать - не бывало такого на Москве, как град наш стоит, не бывало.
- Пармен Васильич, чего задумался? Новость-то слыхал? Человек с Бела озера объявился. Сказывает, царица постриженная, нонеча инока Марфа, николи за сына своего царевича Дмитрия свечей на канун не ставит, заупокойной молитвы не творит.
- Это как же понимать прикажешь, Порфирий Евсеич?
- Как хошь, так и понимай. Сказывал человек-то этот приезжий, поначалу будто все путем было, как положено. А в недавнем часе переменилося. Как поп царевича за упокой поминать станет, отплевывается царица, только что уши не затыкает.
- Не врут? Людишкам-то завсегда чего поинтересней сочинить надо.
- Какой уж тут интерес! Донести ведь могут, а тогда…
- Могут, еще как могут, да гляди, как легко до Москвы дошло. Чай, от Белоозера не ближний свет. Хотя, знаешь, чего вспомнилося…
- Будто грамотки прелестные от царевича по городам появляться стали? Так и на Белоозеро залететь могли.
- Мочь-то могли, только вот как инока смиренная им поверила.
- Вот о том и подумай лучше, чем о выборном нашем царе.
- Глянь-ка, глянь, Порфирий, никак строители пошабашили, в дорогу собрались. Ко времени, ничего, не скажешь.
- Какие строители?
- Да те, что с Лобным местом торопились, в белом камне его выкладывали.
- И то правда. Будет теперь откуда выборному царю речи держать.
- Ему ли, другому ли, нам что за печаль.
- Погоди, погоди, Пармен Васильич! Что это ты сразу о многих царях толковать начал? Услыхал ли что? На царевича Углицкого большую надежду имеешь?
- Откуда бы, Порфирий Евсеевич. Все в руце Божьей. Как Господь решит, так и будет. Только ненадежен новый царь-то. Куда как ненадежен.
- Это почему же?
- Не слыхал, что ли? Хворый он, дюже хворый.
- Да вроде из себя плотный такой. Коренастый. Лицом круглый. Полный. Крепкий мужик.
- То-то и оно не крепкий. Так болезнь его крутит, что с постели встать не может. Народ-то глазастый - все приметит: из обители сестриной в Москву когда ездил, его, голубчика, не то что в калгану подсаживали - как есть вкладывали, ногами вперед.
- Господи, помилуй! Как же это ногами вперед? Как покойника, выходит?
- Покойника не покойника, а когда ноги не гнутся, что делать будешь. Сказывали в Кремле, когда из каптаны вынимали, только что не криком кричал. Лицо все потом от боли залито. Смотреть - и то жалостно.
- Оклемается, может. Известно, хворь входит пудами, а выходит золотниками. Подождать надобно.
- Может, и оклемается. Да только не первый год он так. В Успенском соборе, как его венчали на царство, стоял шатался. Этим годом на богомолье к Троице не поехал. Сказывали, царевич Федор Борисович за него письмо извинительное братии писал и хворобы отцовской скрывать не стал. Мол, невмоготу государю в такой путь пускаться.
- Ишь, ты. С лекарями советоваться надобно.
- Умный какой выискался. Да у нового царя их полон двор. Каких только нету, из каких стран ни наехали, а уж если судьба решила, никакой лекарь не спасет.
- Это верно, все от Бога. Да только вот что мне подумалось, Пармен Васильич. Не знамение ли это какое недоброе? Вспомни, как с делом Углическим было. Тут тебе и пожар через две недели, помнится, по всей Москве расплескался, и крымчаки будто бы в поход на нас собрались.
А нынче того хуже. Сушь какая воцарилась. После таких-то крутых морозов. Пропадет урожай, как Бог свят, пропадет.
- Пропасть может. Только новый царь клятвенно обещался, сколько у кого в закромах припрятано, в случае чего, народу, раздать- для поддержки.
- Это что - грабить что ли людей будут? Силой-то отымать?
- Коли надо.
- Как надо? Мой хлебушка. Хочу продам, хочу в яму закопаю. Каждому хозяину расчет подороже добро свое продать. Часто ли такой случай бывает. Да и государь-то нынешний выборный - не настоящий. Кто ж его слушать станет!
- Государыня царица! Мария Григорьевна! Где ж ты делась? Ровно затаилася ото всех - голосу не подаешь. Царевич не сказал, нипочем бы не сыскал тебя, Марьюшка. И в церкву эту ходить ты не охотница - чего ж ее выбрала?
- Так и есть, государь, затаилася. Знаю, толковал ты с Шуйским, долго толковал, а мне ни словечка. Сразу уразумела, не к добру! Да разве с Шуйским проклятущим добро какое быть может. Он, Василий-то, чисто оборотень. Хоть бы на кресте клялся - ни в жизнь не поверю. Одна злоба да хитрость в нем, как сусло дьявольское, бродит. Не говори, Борисушка, ничего не говори, сердечушка своего не рви. Тут без него надобно что придумать. Неужто ж не сумеешь, господине мой ненаглядный!
- Пожалуй, и придумал. Вот как только ты, царица, на то посмотришь. Твое слово в таком деле мне надобно.
- Мое? Господи! Да я, как ты, государь, я…
- Погоди, погоди, Марьюшка. Как бы тебе от слов своих не отречься. О царевне нашей разговор, о Ксеньюшке нашей.
- О дочке? Это-то почему, государь?
- Сейчас поймешь. Помнишь, король польский Зигизмунт III овдовел недавно?
- Как не помнить? Ты еще никак ему соболезновал.
- И то верно. Так вот бесперечь ему жениться сейчас надобно.
- Что за спех? Иезуиты что ли его заставляют?
- Нет, царица, не то. Нрава он сам куда какого, строгого. Баловства ни в ком не терпит, да и себе потачки не дает. А человек он еще молодой, как есть в силах. Коли полюбовницы принять нельзя, остается под венец идти.
- Погоди, погоди, государь!
- Догадалася? Ты у нас, царица, умница, другой такой не сыскать! А уж коли догадалася, как судить будешь?
- Царевну за него отдать… Ой, не лежит у меня сердце. Не лежит, государь. Каково-то ей, голубке нашей, в басурманском-то гнезде придется?
- А ты и о другом, царица, подумай: как его-то, короля польского да шведского, к браку такому склонить? Еще удастся ли?
- Тебе, государь, виднее. Раз заговорил, значит, и способ придумал. Ты на ветер слов никогда не бросал, мне ли не знать!
- Зорюшка ты моя темноглазая! Что ни скажешь, как елей на душу прольешь. А за дочку нашу не тревожься. Не красная девица замуж пойдет - царевна русская. Ей не потрафить - с государством нашим в прю вступать. Кто ж на такое пойдет! Все заранее оговорим, всем Ксеньюшку укрепим. Да и она себя в обиду никому не даст. Обхождению дворцовому обучена, на чужих языках, гляди, как изъясняться может. И петь, и на инструментах разных что сыграть - на все мастерица. Нрава легкого, веселого. Иногда подумаешь, откуда бы чудо такое? Ей ли в королевском дворце затеряться! Все едино сватать царевну надобно - не сидеть же ей сиднем в теремах, век свой заживать. Не прав я?
- Не мне с тобой спорить, государь. Только, помнится, сам говорил, будто Зигизмунт этот к немцам прилежит. Так ли оно?
- Мне ли короля этого не знать! Прошлый король Стефан Баторий как преставился, тут мне покойный государь и повелел всеми делами заморскими заниматься. Мы-то за другого наследника хлопотали, за Максимилиана, эрцгерцога Австрийского. Не захотел Господь усилий наших укрепить. Мало, что шляхта Зигизмунта королем видеть пожелала, так еще эрцгерцога под Бычиной побили, в плен взяли и отречься от престола на веки вечные понудили. Вот и появился Зигизмунт.
- Угодил, значит.
- То-то и оно, не угодил. Где там! Теперь его "иезуитским королем" сами же зовут.
- Видишь, государь, видишь!
- А дочке-то что за печаль? Она при нашей вере останется - никто и спорить не станет. С патриархом толковал, все как положено сделать обещался.
- Уже и с патриархом… Ты бы, государь, кроме меня, с кем толковым посоветовался. Где мне все усмотреть в делах ваших.
- С кем прикажешь, Марья Григорьевна? Кому верить собираешься? Одна ты у меня для советов - не предашь, не изменишь. Зигизмунт, он люторцев ненавидит. За ними что твой выжлятник за зайцами повсюду гоняется. А жена - дело другое. Весь расчет у меня на то, что спит и видит Зигизмунт королем шведским стать. В этом деле ему куда как поддержка московская нужна. Был женат на жене из Габсбургов, теперь будет - из Годуновых. Слышь, царица?
Борис тайно велел распространить слух о своем обете не проливать крови в течение пяти лет, и что делал он явно по отношению к татям, ворам, разбойникам и простым людям; но тех, кто был знатного рода, он дозволял обносить клеветою и по ложным обвинениям жестоко томить в темницах, топить, умерщвлять, заключать в монастырь, постригать в монахи - все это втайне, для того чтобы лишить страну всего высшего дворянства и на его место возвести всех родичей и тех, что ему полюбились.