Отдельный казачий корпус Платова перед самой войною входил в состав Первой Западной армии. Но почему-то в канун самого вражеского нашествия корпус направили в район Гродно, и он сразу же оказался отрезанным от своей армии. А хуже того - приказ ему был дан и впрямь нелепейший: ударить нашествию во фланг. Это - полумиллионному Наполеонову войску! Платову ничего другого не оставалось, как примкнуть к армии Багратиона. Однако не зря в народе говорится: "Нет худа без добра". Еще с турецкой войны сошлись они вместе - Багратион и Платов. И теперь Матвей Иванович считал за великую честь, что судьба вновь свела его с душою-генералом.
- Ваша правда, князь Петр Иваныч, - пригладив усы, произнес Платов. - Только извольте приказать - все сполним честь честью. Куда ни прикажете - на Даву так на Даву…
Теперь уже сам главнокомандующий, хитро прищурясь, посмотрел на атамана.
- Хвалю за всегдашнюю твою готовность, Матвей Иваныч. То мне любо: получил приказ - и уже в седле, - сказал Багратион. - Только на рожон и я не полезу - накось выкуси, Барклай! Сам бежишь, только пятки сверкают, а меня с атаманом Платовым отрядил всю Россию защищать. Да было бы чем - тут бы всю границу заслонили грудью. Ныне же по тупости, если не по предательству вашего высокоблагородия, вынужден буду иную тактику избрать - спасать свою армию. И от Наполеона с его войском, и от глупейших Барклаевых рескриптов.
Взгляд Багратиона с лица Платова перешел на Сен-При.
- Есть такая русская сказка. Все, кто ни попадается навстречу Колобку, норовят его съесть. А Колобок им, не боясь: "Я от дедушки ушел, я от бабушки ушел, а от тебя, серый волк, подавно убегу…" Так и мы скажем в сем тоне этому лысому черту Даву.
- Однако, ваше сиятельство, - осмелился осторожно заметить Сен-При, - Даву опередил нас с севера. К Новогрудку же, чтобы подрезать нас с юга, со своими корпусами идет Вестфальский король Жером.
Багратион смешно взмахнул руками:
- Ах, какой ужас: король Ерема в поход собрался, наелся кислых щей! А знаете, как там дальше, что в дороге с ним случилось? А если серьезно, Эммануил Францевич, тут нам в самый раз уподобиться Колобку, чтобы зараз и от черта лысого, и от Наполеонова братца - раз, и улизнуть!
- Да как же, ваше сиятельство? - возразил Сен-При. - У одного маршала Даву семьдесят тысяч войска, у Жерома и Понятовского - более пятидесяти тысяч! Да еще дивизии Груши и Латур-Мобура. Я, как начальник вашего штаба, обязан вам донести: против наших менее чем сорока тысяч - сто тридцать шесть тысяч вражеских сил! Ну, сбросьте тридцать тысяч на больных и отставших - все равно перевес. Куда ни уходи, а они настигнут.
- Так что же вы, как мой начальник штаба, имеете мне предложить? - Багратион даже не сделал малейшего усилия, чтобы скрыть пренебрежение к своему, по должности, первому помощнику.
Изящный, подтянутый генерал-майор поначалу слегка стушевался, но все же твердо заявил:
- Нам остается один путь - назад через Неман к Несвижу.
Багратион с готовностью подхватил:
- Благодарю вас, граф. На сей раз наши мнения не разделились, а решительно сошлись! Прошу вас тотчас отдать от моего имени приказ: всем сниматься и идти в Несвиж. Там же, в сем городе…
- Совершенно верно, ваше сиятельство, - решился дополнить главнокомандующего начальник штаба, - я уже изволил набросать проект диспозиции: занимаем в городе оборону и поджидаем подхода неприятельских сил, чтобы дать им беспощадный бой.
Сен-При вдруг запнулся. Наступило неловкое молчание, по которому и Платов, и подошедшие во время разговора Николай Николаевич Раевский, князь Васильчиков и некоторые другие генералы армии поняли: нет, не угадал начальник штаба намерений главнокомандующего и они опять, увы, разошлись.
- Говорите, держать оборону? - взорвал тишину Багратион. - Да, дозоры вокруг города и по всем дорогам от него - к Новогрудку и Миру! И лишь для того, чтобы дать всей армии отдыха ровно на сутки. А засим - операция под именем "Колобок". Отрываемся от Жерома к югу, по направлению Слуцк - Бобруйск. И далее - на Могилев. Всем ясно, господа?
Всю дорогу к Несвижу и затем там, в городе, Сен-При не мог прийти в себя.
"Опять, выходит, не попал в точку с главнокомандующим. Но ведь сие не потому, что я плету супротив него козни, как полагает сам милейший Петр Иванович. Расхождение у меня с ним - в ином. В разности наших с князем дарований. Он - гений, я - не более чем добросовестный и честный исполнитель, невзирая на мой Гейдельбергский университет. Князь не может меня, верно, принять потому, что я - иностранец, к тому же - француз. Но Святые Отцы! Как его убедить в том, что я вот уже более двадцати лет нахожусь в русской службе и с малых лет живу в России, которая и стала моею настоящею родиной! Всему же виною - злые языки. Хотя бы тот же Ермолов, что считает меня при Багратионе тайным царским осведомителем. Как сие низко и недостойно Алексея Петровича, храброго и умного генерала! Теперь государь назначил его начальником штаба Первой армии. Вот он-то не преминет вставить палку в колесницу Барклая! Да окажись он здесь, на моем месте, и супротив обожаемого своего кумира, князя Багратиона, плел бы козни. Таков уж характер сего Геркулеса с головою льва: извечное недовольство и борение. Я же - всею душою с тем, кому служу и в гений коего верю беззаветно".
Знал: с момента назначения на должность начальника штаба Второй Западной Багратион не раз в сердцах бросал кое-кому из самых ему близких: "Я пишу государю, и Сен-При тоже ему пишет. Только я - по-русски, а он - по-французски. Черт его знает, о чем он в сих письмах строчит?"
Так ведь как было не состоять в переписке с государем, коли по званию Сен-При - генерал-адъютант? А звание, оно обязывает. Только надобно знать, о чем в тех письмах - хула ли на своего непосредственного начальника или, напротив, ему поддержка.
Вот и теперь Эммануил Францевич передал флигель-адъютанту Чернышеву письмо по-французски. На сей раз, правда, не государю адресованное, а родному брату Луи Мари, находящемуся на службе в Первой армии.
С превеликой охотою показал бы князю Петру Ивановичу сие послание его автор. Да разве прилично, когда в том письме чуть ли не каждая строчка о том, как он единодушен со своим командиром. И как он глубоко, всем сердцем разделяет печаль и тревогу князя, и как всеми силами души готов разделить его священную любовь к отечеству.
"Мой дорогой Луи! - спешил Эммануил Францевич сообщить брату о положении дел в своей армии. - Не удивляйся, что я не писал тебе в течение некоторого времени, ибо был занят другими делами. Если вы отступаете, то ведь и мы тоже отступаем. Однако какая разница! Ваши фланги и пути отступления свободны, тогда как нас преследует и почти что окружил Даву, вплотную за ним идет армия Жерома… Мы стремимся соединиться с вами, а вы от нас убегаете… Мы не рассчитываем больше на благоприятные для нас действия Первой армии. Эта кампания хороший урок для военных и составит эпоху в истории. Лишь одно наступательное движение Первой армии может привести к поражению всех корпусов неприятельской армии, а ее нынешняя бездеятельность послужит причиной не только гибели нашей армии и армии Тормасова, но также и ее самой! Окруженная с флангов, она будет вынуждена отступать из своего укрепленного лагеря к Пскову - и все это без единого выстрела. Все, что мы можем делать, это - отвлечь армию Даву, в то время как австрийская и саксонская армии идут от Пинска к Мозырю на соединение с вестфальской армией, которая прикрывает Бобруйск, чтобы, перебросив свои силы на Житомир, заставить Тормасова отступить без боя к Киеву. Волынь и Подолия взбунтуются и восстанут и отрежут снабжение провиантом Молдавской армии, которая будет счастлива, если успеет достичь Днестра. Вот, мой дорогой Луи, плачевный результат, к которому приведет ошибочное движение Первой армии на Свенцяны, что есть не что иное, как следствие ее дислокации. Предпринятое ею поспешное отступление к Дриссе еще более ошибочно, потому что сделало невозможным наше движение к Новогрудку и было затруднено характером местности. Я не говорю об оставлении страны без единого выстрела, о всех уничтоженных запасах - все это неизбежное следствие первоначальных передвижений. Те, кто посоветовал подобные действия, виноваты в этом перед потомством. Но во всем этом наиболее достоин сожаления император, положение которого ужасно. Я не осмеливаюсь ему более об этом писать, поскольку я ему предсказал все, что теперь с нами происходит, и уверен, что он сим очень огорчен. Ты можешь показать мое письмо генералу Толстому и сказать ему, что если он потрудится изучить неприятельские силы, нас окружающие, то сможет судить, нам ли делать диверсии в помощь Первой армии с 40 тысячами человек против 120 тысяч, или Первая армия должна нас выручать, имея 120 тысяч человек против, самое большое, 100 тысяч плохих войск.
Я думаю, что ты бы не узнал меня, если бы увидел: я худею на глазах и страдаю невыносимо душевно - как за себя, так и за других. Князь сам очень огорчен всем этим, и я его поддерживаю как могу…"
Сутки в Несвиже пролетели как одно мгновение. Сен-При сам спал мало и плохо. И когда встал, нашел в углу на сене пустое место: знать, князь совсем не прилег.
Багратион же и впрямь, разослав начальникам дивизий и командирам полков указания, где и как размещаться и какие выставить охранения, поначалу объехал город.