После кинбурнской победы миновало уже более полугода, а подготовкой к штурму Очакова и не пахло. Более походило на то, что Потемкин делает вид, будто предпринимает решительные меры. Над самим городом изо дня в день вился густой дым - то по приказу светлейшего охотники выжигали сады, что подступали к окраинам, то разрывались на очаковских бастионах ядра, пушенные русскими артиллеристами. В расписных же шатрах гремела музыка итальянских, привезенных в обозах, квартетов, давали балетные спектакли из Петербурга же танцовщицы, в спальнях самого светлейшего и окружавших его вельмож курились ароматные смолы.
В сей поход взял с собою Потемкин и двух своих племянниц. Санечка Браницкая находилась в свите как бы вместе с супругом. Только супруг имел свою, отдельную, палатку, Санечка же все время пропадала в дядином шатре.
Там же, все дни проводя в приятной лени, валялась на кушетке и Катенька. Ее муж, граф Скавронский, был отсель далече - в Неаполе, при месте чрезвычайного и полномочного посла, даже для пущей важности имеющего звание министра.
Катенька не то чтобы оставила супруга. Родив в первый же год после свадьбы дочь, которую тоже назвали Катенькой, она после назначения мужа побывала у него в Италии. Но вскоре заскучала по Санкт-Петербургу, многочисленным знакомым и родне. А в первую очередь - по любимому дяде.
Знала: благодеяния дяди в ответ на ее ласки - безмерны. Так, еще в Петербурге, встав однажды поутру в спальне дяди, она кокетливо подошла к зеркалу и прицепила к своему платью портрет императрицы с многочисленными бриллиантами, что лежал на туалетном столике. Заметив, что дядя увидел ее жест, тут же поспешила снять с себя медальон.
- Не спеши, - остановил ее дядя. - Оставь все как есть и так поднимись по этой вот лестнице в покои императрицы.
А дело было в Зимнем дворце. Покои Потемкина как раз были подо спальнею государыни.
- Куда, зачем? - перетрусила Катенька. - И с этим алмазным изображением, которое подарено вам?
- Вернешься статс-дамою. И портрет точь-в-точь такой же тебе подарит матушка. Подашь ей записку.
И дядя, тотчас набросав несколько строк, вручил листок Катеньке.
Произошло все так, как и предрекал Потемкин. Екатерина Вторая, прочтя послание, сначала нахмурилась: требование светлейшего было невиданно дерзким. В таких молодых летах самые-приближенные к царице дамы не смели и заикнуться о подобном благодеянии. Но делать было нечего: отказать такому могущественному фавориту не могла даже, она, самая властная императрица российская…
Налаженное житье очаковского лагеря однажды оказалось взбудораженным до крайности. Всех точно громом поразило известие: Суворов, не спросись, не получив приказа, самовольно повел войска на штурм и чуть не погубил всю армию!
То действительно приключилось двадцать седьмого июля 1788 года, в самый разгар сидения под очаковскими стенами.
В два часа пополудни казачьи дозоры доложили Суворову: полсотни всадников и до двух тысяч человек пехоты вышли из ворот крепости и, скрываясь в лощинах, движутся вдоль лимана к русскому лагерю.
Что было делать? Суворов приказал выстроить четыре каре из двух гренадерских батальонов и принять бой.
Турецкая орава дрогнула и откатилась назад, к земляной насыпи перед крепостным рвом. Тогда гренадеры ударили в штыки и на плечах отступающих ворвались на одну из стен бастиона.
К Потемкину полетела просьба: необходимо подкрепление! Но светлейший приказал передать: отходить, немедленно отходить!
Приказ с военной точки зрения - наиглупейший. Победа - вот она! Еще усилие - и штурм увенчается успехом. Мог ли Суворов бросить на полдороге так внезапно заладившееся дело? Он только отмахнулся на одно, второе и даже третье требование светлейшего. И в голову ему не могло прийти, что в помощи откажут, что горстку храбрецов готовая к бою армия оставит без поддержки.
Ядром из крепости под Суворовым убило лошадь. Его самого, еще не оправившегося как следует от кинбурнских ран, пулею садануло в плечо. Гренадеры стали отходить. Тогда залитый кровью командующий повалился на землю с криком:
- Орлы! Вас не отбили, а меня убили… Неужто не отомстите? Стойте! Поднимите меня и, с Богом, вместе со мною - вперед.
Он вскочил на ноги:
- Оживили! Оживили!
А в это время из ворот - новые сотни и тысячи янычар. Впереди же атакующих - громадные собаки. Голодные. Злые. Специально содержавшиеся для травли на людей…
Следовало спасать обреченных. В ставке князь Репнин стоял перед Потемкиным.
- Ваше сиятельство, момент наитрагичный! Коли вы не дали подмоги, не берите на душу грех до конца - выручайте Суворова и его смельчаков. Не себя же ради генерал-аншеф пошел на сие предприятие.
- Этот сумасброд и ослушник? Нет, он меня пред государынею решился посрамить, всю славу победы себе одному забрать. Мало ему Кинбурна! Но я не дурак. Я не дам ему отличиться.
Репнин терял терпение.
- Не минуты - секунды ускользают, сыплются, как песок в песочных часах. Еще промедление - и некого будет выручать; Прикажите взять кирасирский полк.
Ценою своих жизней кирасиры остановили гибель и зверские расправы над смельчаками. В сей последней схватке Суворов получил вторую рану… А после боя - гневное послание Потемкина.
Светлейший решился на штурм лишь шестого декабря 1788 года, когда уже в армии не осталось, сил ждать. Начались болезни, голод. Чтобы спастись в степи от стужи, на кострах жгли телеги. А на очаковских стенах каждый день появлялись новые и новые отрубленные головы русских солдат. Так янычары отмечали каждую свою вылазку из городских ворот, забирая в плен тех, кто в русских окопах и так умирал от истощения, ран и жгучих морозов.
Подпоручик Багратион с солдатами своего Кавказского мушкетерского полка оказался в первой линии идущих на штурм.
Собственно говоря, мало было полков, что не участвовали в деле в самых первых рядах. Так, где-то рядом с кавказцами шла пехота ярославцев. Они прибыли под Очаков недавно, и вел их полковник с нерусской вроде бы фамилией де Лицын.
Александр Александрович - так звали этого офицера - в первый же день разыскал князя Багратиона и отрекомендовался мужем Анны Александровны.
Господи, тетя писала, что вышла замуж и что муж ее - побочный сын князя Александра Михайловича. Отсюда и такая странная фамилия Лицын, сокращенно от Голицына.
Встретились. Обещали после штурма увидеться вновь и уж тогда наговориться всласть о близком обоим.
Крепость огрызалась ожесточенно - пулями, ядрами. Летели из-за стен даже огромные каменья, выливались на головы атакующих котлы кипятка и нечистот. Однако и натиск штурмующих был неистов - в бой вели гнев и отчаяние.
Подготовились к схватке основательно. Смельчаки охотники, прикрываемые стрелками, подбирались под стены, закладывали заряды, делали проходы и лазы.
В один из проходов и прорвались мушкетеры Багратиона. Сам он - впереди со шпагою. За ним, не отставая, - вся рота.
Дым ест глаза, огонь прожигает дыры в мундирах, уши ловят громкие хлопки гранат и свист пролетающих пуль.
Кто-то падает рядом, кто-то пошатнулся впереди. Неужели Тихоныч?
- Прощевайте, вашбродь… Не поминайте лихом.
Склонившись над капралом, князь Петр не слышит, а скорее разбирает по движению синеющих губ прощальные слова.
- Прощай, друг капрал. Мы не забудем тебя, - крестит его князь и целует в лоб.
И - снова вперед. А это чья же смерть? У ног - отрок. В груди - острый нож. Кто же его и за что?
- Она, она! - выкрикивают рядом солдаты, цепко ухватив под руки женщину. У нее безумные, налитые страхом и отчаянной решимостью глаза. Кивком головы женщина показывает чуть в сторону, где еще один мальчик и одна девочка в луже крови.
- Это она их сама, мать,-- объясняет один из солдат.- Я разбираю по-ихнему…
Осада… Вот она, осада. Когда смерть настигает одних - от пули, других - от голода. Этих вот - от безумия.
К Багратиону подводят старца. Изрезанное морщинами лицо, грязная на голове чалма.
- Священный имам? - спрашивает у него по-тюркски Багратион.
- Слуга Аллаха, - отвечает старец. - Веди меня к вашему главному паше. Пусть велит остановить кровопролитие. Мы отдаем вам наш город и нашу крепость. Себя же и свои жизни поручаем Аллаху. Аллах акбар - Аллах велик!..
Сколько дней подряд на морозе, до потери сил русские и мусульмане только и делали, что разыскивали и раскапывали в завалах трупы, раскладывая их штабелями во рвах - на своих и чужих, на "праведных" и "неверных". А из чудом уцелевших солдат заново формировались поредевшие роты и полки.
В этой суматошной, изматывающей страде дежурный адъютант с трудом разыскал Багратиона.
- Ваше сиятельство - к их светлости!
Потемкин сидел за столом. На плечах - небрежно наброшенный парадный фельдмаршальский мундир.
Князь Петр невольно скосил глаза на бурые пятна от чужой крови и гари на своих рукавах.
- Наслышан о твоей удали. Первым ворвался в крепость - за мною награда не пропадет. Поздравляю тебя капитаном, князь. Так сказать, через один чин - поручика. Но доброе - всегда в обнимку с горем. В прошедшей баталии - ты знаешь - тяжело ранен полковник Лицын. Я тотчас отпишу его отцу князю Александру Михайловичу и княжне Анне Александровне. Надеюсь, она непременно приедет к мужу. А разрешат лекари везти его в Москву, предоставлю тебе отпуск. Твоя помощь будет им, Голицыным, крайне потребна. Случится худшее - рядом окажешься, утешишь. По себе знаю, что такое родная кровь, - и несподручно бывает, а племянниц все ж иногда при себе держу…
Уже перед прощанием Потемкин встал:
- Где хотел бы далее служить?