Так что ж, для того необходима близость к трону? Нет, дворцовый паркет не для князя Петра. Внимание монаршей власти - начало твоей собственной власти над твоею собственною родною стихией - войском.
И пока будет так - таланты от Господа, а должности - от монарха, мы не станем обходить эту данность.
А в это время по Петербургскому тракту, заметаемому февральскими сугробами, летел и летел к столице разбитый, стонущий на каждом ухабе возок.
"Быстрее! Быстрее! - стучала в висках Багратиона тревога. - Лишь бы успеть, лишь бы не дать Суворову умереть!"
На почтовых станциях не спал. Не помнит даже, ел ли. В возке лишь проваливался в дрему и тут же открывал веки, удивляясь, что прошло минут пять, а казалось - вечность.
А вот и город. Невский проспект, Зимний. Но нет, не сюда. В Летний сад, к Михайловскому замку!
Парадная лестница с гранитными ступенями. Направо от нее - апартаменты императора. Военный Губернатор Санкт-Петербурга граф фон дер Пален растворяет дверь приемной, в которой книжные шкафы красного дерева с бронзой. И откуда-то из глубины - самодержец.
- Я немало наслышан о вас, князь Багратион. - Павел Петрович подошел совсем близко, высоко вскидывая ноги в ботфортах. На плечах - узкий мундир. Лицо с коротким носом вздернуто вверх. - Великий князь, мой сын и сподвижник генералиссимуса Суворова, - самых лестных о вас отзывов.
Багратион еще раз поклонился:
- Мнение о моей особе вашего императорского величества и его императорского высочества для меня - высшая награда. Что же касается его высочества… Цесаревич всю прошедшую многотрудную кампанию изволил преподать образцы совершенного мужества, отваги и великодушия.
- Да-да, - перебил его император, - о храбрости моего сына мне не раз писал любезный Александр Васильевич. И о том, как советы великого князя, своевременные и смелые, помогали избежать поражений в беспримерных баталиях. Но вы, князь, еще один, причем самый непосредственный, свидетель доблестей моего сына. Он, насколько я знаю, большую часть времени провел при авангардном деташементе, коим вы, князь Багратион, предводительствовали.
- Так точно, ваше величество, - произнес Багратион. - Но вернее было бы сказать, в те дни, когда великий князь был при авангарде, все, от меня до нижнего чина, знали: вот кто наш настоящий шеф, наш ангел, несущий нам всем победу.
Голова императора чуть склонилась набок, носик сморщился, отчего сделалось впечатление, что Павел Петрович будто принюхивается к гостю, словно хочет выведать, насколько гость правдив и искренен. Но слова о сыне были так приятны, что он тут же отбросил всякую подозрительность.
- Я польщен вашими словами, князь, и если не возражаете, передам их Константину.
Имя вырвалось неожиданно, и сие показало, как он, монарх, любит своего отпрыска.
Эти чувства в конце прошедшей осени он выразил в своем рескрипте, когда, вопреки здравому смыслу и собственному же указу, присвоил второму своему сыну титул цесаревича. В рескрипте, говорилось: "Видя с сердечным наслаждением, яко государь и отец, отличные подвиги храбрости и примерное мужество, которые во все продолжение нынешней кампании против врагов царств и веры оказывал любезнейший сын наш, его императорское высочество великий князь Константин Павлович, во мзду и вящее отличие жалуем ему титул Цесаревича".
И вот теперь - ласковые слова о Багратионе.
- Не нахожу выражений, ваше величество, чтобы оценить вашу доброту ко мне, кою я вряд ли в такой мере мог заслужить, - вырвалось у Петра Ивановича.
- Нет таких наград, коих я, император, пожалел бы для тех, кто верен мне и престолу. И первый пример - князь Италийский и граф Рымникский Суворов. Генералиссимус! Иные при дворе, не скрою, готовы сказать: не много ли для одного? Отвечу: другому было бы много, ему, Суворову, - мало. Он - ангел! Так когда же его ждать с почетом и триумфом в Санкт-Петербурге? Что, он выслал вас, как всегда, авангардом? Сам - следом?
И помрачнел, услыхав о болезни.
- Граф фон дер Пален, граф Кутайсов, вы тут? Немедля в Кобрин - моего лейб-хирурга Вейкарта. И вы, Кутайсов, - с ним. Да-с, поднять, поставить на ноги! А вам, князь, велю остаться при мне. Вы что-то произнесли о шефстве великого князя… Так вот, приказываю вам, князь, сегодня же стать шефом лейб-гвардии егерского батальона…
Уже вошел в свои права март - первый предвестник природных перемен. И в Михайловском замке, главной столичной резиденции императора, неожиданно стали рождаться свои, дворцовые, перемены.
- Надеюсь, указания вашего величества о встрече Суворова по-прежнему остаются в силе? - однажды в конце обычной аудиенции спросил граф фон дер Пален.
Павел Петрович резко обернулся:
- У вас родились сомнения?
- Никаких, ваше величество. Просто, как военный губернатор столицы, я хотел бы быть всегда в полной готовности, ежели воспоследуют какие-либо хотя бы отдельные дополнения…
Возбудить настороженность Павла было, как все ведали, делом простым, не требующим никаких ухищрений. Достаточно было посеять в его голове сомнения, не слишком заботясь об их даже малейшей правдоподобности.
- Так вы о подписанном мною регламенте по встрече генералиссимуса? - впился глазами в непроницаемое лицо военного губернатора самодержец. - Быть так, как я повелел!
- М-да, - протянул граф Пален. - Страшусь, ваше величество, не случилось бы смуты.
- Это какой же? - возмутился император. - Отдать почести герою - крамола?
- Ежели бы так! - вздохнул военный губернатор. - Но почести сии - вровень с царскими! И жить вы повелели Суворову в половине Зимнего дворца. И принимать там парады вверенных ему войск. А он, как значится в высочайшем рескрипте, - генералиссимус войск. Кто же в таком случае окажется выше - особа императорская или он, герой войны? Вот что может нежданно возникнуть в неких буйных головах! Что меня, ваше величество, и страшит. А еще… - Пален склонился к императорскому уху. - А еще, ваше величество, страшно и вымолвить: вдруг этому герою в голову ударит повернуть войска против, скажем, вашей священной особы?
Все внутри Павла Петровича похолодело: вот, вот угроза, о которой, видно, говорит уже весь Петербург! Не о Суворове идет речь как о заговорщике - о ненависти к нему, императору, в кругах даже придворных. А он, фельдмаршал-генералиссимус, разве не недавний смутьян и затейщик в неповиновении и дерзостном неуважении ко всему тому, что начал в России император? Пален - старая лиса. Но разве в словах его нет резону?
- Ты, Петр Алексеевич, особо меня не стращай предположениями своими. Не с той стороны чую себе угрозу, не с той! Но для смуты любая искра - начало пожара. Так что обещаю подумать. Может, в слишком помпезном масштабе встрече и не бывать, ты прав. Особливо - ему навстречу в карете, из которой я, император, сам первым выхожу. Тут нарушение этикета, мною введенного: не я перед кем бы то ни было, а все другие передо мною - ниц!..
Двадцатого апреля, в десять часов пополудни, "герой всех веков" прибыл в столицу без всяких торжеств. Он разместился в доме своего племянника Хвостова и вскоре впал в беспамятство. В таких случаях ему терли виски спиртом, давали нюхать нашатырь, и он на какое-то время приходил в сознание.
Кутайсова, графа, бывшего государева брадобрея, а ныне главного шталмейстера двора; не узнал. Вернее, как часто делал, разыграл из себя дурачка.
- Вот, Прошка, - сказал, указывая на графа, - человек, коей примерною службою с самых низов достиг недосягаемых вершин. Перестанешь и ты пить, воровать и сквернословить - тож выйдешь в люди.
На вопрос Кутайсова, когда предстанет Суворов пред государем, уже серьезно ответил:
- Меня ныне к себе призвала особа более священная - я готовлюсь отдать отчет о содеянном самому Господу. На иное у меня уже, боюсь, недостанет сил…
Еще раз попытался вступить в разговор, когда объявили о новом посланце императора.
- Это ты, князь Петр! - тихо, но вполне внятно проговорил Александр Васильевич и захотел что-то еще обрадованно добавить, но силы оставили его.
"Князь, видать, обласкан государем, - успел отметить про себя. - Дай ему Бог удачи! Только об одном хотел бы его предупредить: не запутаться в заговоре. Знаю: плетется он всерьез. А во главе сего отвратного дела - мой славный зятек Николай Зубов да его братец Платон совместно с генералами Паленом и Беннигсеном… Мелкие души и крупные мерзавцы! Имя мое намерены были замарать своею затеей. Зятя ко мне подсылали… Да только мы с тобою, князь Петр, солдаты - не душегубы и не убийцы. Кем бы ни был монарх, но никогда рука защитника отечества не должна подняться на него. Никогда! Вот о чем бы я хотел теперь сказать князю Багратиону. Однако, полагаю, он и сам не сделает шага, не угодного Богу. Слава тебе, князь Петр! И теперь уж - прощай навсегда. Далее Тебе идти без меня…"
Девятого мая гроб с телом генералиссимуса гренадеры Итальянской армии внесли в Александро-Невскую лавру. Проход, ведущий к последнему пристанищу великого полководца, оказался слишком узким. Но тут из сотен уст вдруг раздалось: "Суворов должен пройти всюду!" И, подняв гроб на руки, суворовские чудо-богатыри пронесли его до могилы.
Среди тех, кто на руках нес гроб покойного, был и Багратион. В процессии не оказалось лишь императора. Говорили, что Павел Петрович будто бы поклонился гробу, стоя скрытно на углу одной из улиц.