Суворов остановился и оглядел своих сподвижников. Прямота его слов взволновала всех. Но особенно потрясло генералов, когда фельдмаршал вдруг упал на колени и обратил свой взор на Константина Павловича, воздев к нему руки:
- Спасите же честь России и государя! Спасите сына нашего императора!
Первым бросился к фельдмаршалу великий князь и, красный от смущения, со слезами на глазах, поднял его и стал обнимать.
На глаза присутствующих навернулись слезы. Багратион почувствовал, как закипела в нем кровь и сердце готово было вырваться из груди. Все поняли вдруг, как предельно серьезна трагедия, которая всех их постигла, и что отныне каждый должен взять на себя груз высочайшей ответственности. Поистине, слава и честь, жизнь и смерть сплелись воедино. И теперь от тех, кто находился в маленьком доме в Муттентале рядом со своим главнокомандующим, действительно зависело настоящее и будущее России, ее государя, их самих, а также жизни сотен и тысяч русских людей с ружьями в руках, вверивших им, генералам, свою судьбу.
И каждый из собравшихся понимал: не чудо, а их собственные усилия, их подвиги должны сотворить невероятное. Но что же скажет Суворов, какое он сам принял решение?
- Теперь идти нам к Швицу, куда выводит дорога, нельзя, - произнес Суворов. - Там ждет нас Массена. У него - более шестидесяти тысяч солдат, у нас нет полных и двадцати. Один путь - к северо-востоку, на Гларис. Там, в долине озера Кленталь, - конец горам и конец испытаниям. Там - провиант, там - дрова, чтобы обсушиться, там найдем все свежее и теплое, чтобы переодеться. Но чтобы достигнуть желанного, потребен еще один, но последний переход через гору Брагель. И определенно - не один еще бой с преследователями. Готовы ли вы, мои товарищи, к сим трудностям, в кои я вас поставил?
Дружные возгласы одобрения были ответом.
- С тобою, отец, мы хоть в ад!
- Нет, не в преисподнюю - я поведу вас к новой славе! - воскликнул Суворов. - Русский штык прошел сквозь Альпы. Верю вам и всем нашим солдатам: орлы русские облетят орлов римских! Кто там у меня сегодня в дежурных? Велю писать диспозицию.
Первым в путь на Гларис Суворов назначил идти Ауфенбергу с бригадою австрийцев. Его задача - выгнать французов с горы и ущелья при озере Кленталь и, если сможет, взять Гларис.
- Ты, князь Петр, со своими выступаешь завтра. Даешь пособие Ауфенбергу и гонишь врага за Гларис. За князем Багратионом идет Вильгельм Христофорович - и я с ним. Корпус Розенберга остается здесь. К нему в помощь полк Ферстера. Зачем, спросишь, Андрей Григорьевич? Когда передние части Массены начнут атаковать - гнать их до Швица, не далее! Все вьюки, все тягости Розенберга отправить с нами, под прикрытием. Тяжко раненных везти не на чем: собрать всех, оставить здесь с прислугою, лекарями и офицером, знающим по-французски. Он смотрит за ранеными, как отец за детьми. Снабдить оставленных деньгами на первое содержание. А Массене написать: тяжко раненные, поручаются по человечеству покровительству французского правительства.
Фельдмаршал остановился и глянул на Милорадовича.
- Тебе, Михайло, в корпусе Андрея Григорьевича быть впереди, лицом к врагу!
И, переведя взгляд на Ребиндера:
- Тебе, Максим, слава! Все, все вы русские! Не давать врагу верха! Бить и гнать его по-прежнему. С Богом! Идите и делайте свое дело.
И вновь - поход и бои. Семитысячный отряд встретил у Глариса Багратиона. Подошвы ботфортов разбиты вдребезги, ноги его обернуты обрезанными полами мундира. Но - в штыки, в штыки! И в одной из атак - рана в бедро левой ноги.
И все же Гларис взят! Но сей марш - не последний. Сил драться более нет. И выбран маршрут дальний, но безопасный - через последний горный хребет Панике, где на вершинах уже снег и лед. Но за ним - долина Рейна. Там - и пища, и дрова, и во что переобуться…
А Милорадович и Розенберг держались против войск самого Массены все четыре первых дня октября. Последний бой был особенно жестоким. И в том бою чуть не попал в плен сам французский главнокомандующий.
Когда соединились с Суворовым, Андрей Григорьевич передал золотой эполет.
- Чей? - спросил Суворов.
- Унтер-офицер Махонин выбил французского офицера из седла, - объяснил Розенберг. - Но тот в свалке изловчился и все ж удрал. А эполет остался. Видать, генеральский.
- А это мы проверим. Пригласите Лекурба!
Генерал Клод Жак Лекурб, взятый в плен после разгрома его дивизий, всмотрелся в трофей.
- Эполет Массены, - твердо сказал он.
- Вот! - воскликнул Суворов. - Вам, генералам Франции, следовало бы выучить русские слова, прежде чем вступать с нами в сражения. У нас есть поговорка: не скажи гоп, пока не перепрыгнешь. А Массена уже видел меня у себя в плену. Как бы не так! У меня в плену вы, Лекурб. И в моих руках - сей знак отличия главнокомандующего целой вашей армии, который он потерял на поле брани. Ну да теперь спор окончен - я свершил все, что мог. А смог, что и человеческим силам не поддавалось…
Глава пятнадцатая
В Чехии, под ее столицею Прагою, Суворов сделал смотр войскам.
- Помилуй Бог! - объезжая полки, с полудетским восторгом говорил он своим офицерам. - Солдаты побывали в преисподней, а какими молодцами видятся!
"Молодцы" было, конечно, преувеличением. Любой придирчивый взгляд, особенно отточенный на парадах в Гатчине и Санкт-Петербурге, мгновенно усмотрел бы уйму нарушений, особенно во внешнем виде войска. Прожженные у костров, изорванные о камни, а то и не раз простреленные пулями и осколками ядер мундиры, разбитые в пути и кое у кого подвязанные шнурками подошвы сапог, обрезанные косы и, как при Потемкине, у многих постриженные в кружок кудри… Фельдмаршал знал, что все это обернется ему монаршим укором и он вновь поплатится суровой опалой. Но никакой царский гнев не мог хотя б на йоту остудить его непосредственной восторженности, величайшей любви к русскому солдату, который в сей кампании показал такую силу духа, коей не знала, наверное, ни одна армия во всей всемирной истории!
Не изъеденные мышами старые прусские уставы, с коих брал пример для русской армии император Павел, но сама жизнь ныне утверждала, каким следовало быть русскому солдату и по каким правилам ему вести войну.
- Спаси, Господи! - ворчал себе под нос Суворов. - Я там, в Италии, начал поход, имея под ружьем людей, по виду чистых немцев. Теперь веду домой толпу оборванцев. Но и тогда, в начале кампании, и особенно теперь, в ее конце, предо мною один и тот же русский солдат. Храбрый, выносливый, ловкий и смекалистый, коему на марше и в сражении сам черт не брат! И сие моя главная радость: я завершаю свой долгий военный путь вместе с ним, русским солдатом. Совершив небывалый поход, в коем не ведаешь, чему отдать предпочтение - беззаветной отваге или же беззаветному терпению и стойкости. Однако имеются и такие, кто сего не поймет, у кого иная мерка и иное понятие высшей воинской доблести.
На днях генерал Дерфельден подал рапорт об отставке. Вручая бумагу, милейший Вильгельм Христофорович так и выразился:
- Не могу предводительствовать более шайкою воров и разбойников.
Благо бы фыркнула какая-нибудь девица из Смольного института. Тут же раздухарился храбрый генерал, и в прошлом и ныне проявивший немало ратной доблести.
Что ж, чем ближе к ответу пред царскими очами, тем лучше к нему надобно каждому себя подготовить.
- Князь Петр, в твоих полках воруют? - фельдмаршал неожиданно обратился к Багратиону.
- Не замечал, ваше сиятельство, - тут же ответил он.
- Вот и я, - прикрыв ладонью глаза, продолжил Суворов, - стараюсь не замечать. А мне суют под нос газеты: русские варвары свалились с Альпов на головы мирных швейцарцев, германских и чешских жителей. Дескать, грабят дома, истоптали виноградники, извели сады… Мы знаем с тобою, князь Петр, на войне в любом войске случается всякое. Потому и первые меры командиров - противу мародерства. Но как назвать тех, сердобольствующих теперь, особенно в Вене, кои этих вот живых людей бросили среди скал без пропитания и без последнего прутика, дабы развести огонек?
Багратион вспомнил случай с Лукиным, и горькая судорога пробежала по лицу, что не ускользнуло от взгляда фельдмаршала.
- Деньги свои все извел на солдат? - спросил вроде бы между делом. - Знаю, все роздал. А по твоему, князь, примеру императорский отпрыск тож проявил щедрость - артельную солдатскую казну поддержал своим золотишком.
- Можно, любезный Александр Васильевич, подумать, что вас сие не коснулось, - усмехнулся Петр Иванович. - Послушать старшие возраста - явится полный реестр ваших субсидий на солдатский кошт сначала из полковничьего, потом генеральского, фельдмаршальского, а ныне вот из жалованья генералиссимуса.
- Так ведь чины-то эти хотя и по императорскому указу дадены, но как бы солдатскими руками мне врученные! - подхватил Суворов. - Однако движение твоей души, князь Петр, - то поступок как бы особый. Тут - не пополам с солдатом, а все ему, без остатка ты отдал. Признайся, так ведь?
Только на какое-то мгновение Багратион смутился и тут же быстро нашелся:
- Налегке - веселее шагается!
- Вот она, правда, что каждому нашему военачальнику следовало усвоить! - подхватил Суворов. - А то как барышня-институтка… Нет уж, коли стоишь во главе их - все с ними пополам: и смерть и славу. А коль солдат голоден - отдай свое. Тогда он ни у соседа, ни у обывателя брать не станет.
И - без перехода: