Глава девятая
Полковник граф Романов ехал в Италию к русской армии. На всем пути следования, от Санкт-Петербурга до Вены и далее, ему оказывались поистине царские почести. В польских, а затем и в австрийских городах навстречу выезжала местная знать, в его честь давались обеды и балы, а на подставах и почтовых станциях всегда ожидали сильные и сытые лошади.
Поезд необычного путешественника состоял из нескольких огромных, украшенных российскими гербами карет. В одной из них ехал он сам с двумя генералами, назначенными к нему вроде дядек-воспитателей, в других - его адъютанты, пажи, секретари и слуги. А впереди кавалькады скакала чуть ли не рота личного конвоя.
Почет и радушие, которые проявлялись на всем пути следования, его радовали. Высокий, атлетически сложенный, со светло-голубыми глазами, он не скрывал значения своей персоны и еле заметною, но довольною улыбкою отвечал на подобострастно-почтительное к нему отношение.
Полковник был молод: через несколько дней там, в Италии, куда он направлял свой путь, ему исполнится ровно двадцать лет. Потому все в нем бурлило и кипело, подчас прорываясь наружу не просто подчеркнутым проявлением значимости собственной персоны, но в отдельных случаях даже бурными проявлениями крутого нрава, хотя, в сущности, в душе он был добр и незлопамятен.
Полковничий чин, как и положение, которое он должен был занять в армии - волонтер, были для Него наскоро придуманы в Санкт-Петербурге. Дело, собственно говоря, было в том, что великий князь Константин Павлович уже несколько лет находился на генеральских Должностях. Сначала, по вступлении на трон его отца, Павла Первого, он был назначен шефом лейб-гвардии Измайловского полка, затем инспектором всей кавалерии.
Великий князь с детских лет мечтал о военном поприще. Занятия за книгою он презирал. Потому на уроках или засыпал, или под тем или иным предлогом норовил их пропустить. Зато уже на плацу он преображался - овладение ружейными приемами, построениями, парадным шагом поглощало его целиком и полностью.
Старший брат Александр тоже с детства был привержен военной науке. Но разница сказывалась в том, что наследником престола более занималась бабушка, императрица Екатерина Великая, желавшая видеть в своем любимце в первую очередь утонченную натуру.
Предметом для подражания Константин выбрал отца, более всего на свете любившего вахтпарады и маневры. Потом в распоряжение отрока Константина отец отдал полтора десятка настоящих, живых гренадеров, как иным мальчикам в том возрасте дарят, положим, оловянных солдатиков. И как те, иные, строят где-нибудь в своей комнате игрушечное воинство и отдают им, бесчувственным, приказания, иногда за непослушание подвергая их наказанию, - так отрок Константин поступал с солдатами одухотворенными, гоняя их без устали и сострадания с утра до ночи по плацу, ставя в караулы у собственных покоев и на всех тропинках Царского Села.
Великий князь проявил себя крайне усердным служакою. К своим подчиненным он был требовательным в каждой мелочи. Как и его отец, он мог впасть в немилосердный гнев, обнаружив у солдата или офицера неверно прилаженную буклю или косу. Тогда, в ярости, он мог вырвать у фельдфебеля усы, что называется, с мясом, велеть прогнать солдата сквозь строй, а поручика посадить на гауптвахту.
От него не раз во время учений можно было услышать:
- Офицер и унтер-офицер есть не что иное, как машины. Все, что высший командир приказывает своему подчиненному, должно быть в точности исполнено, хотя бы сие была жестокость.
В ту пору, когда по приказу Павла русский экспедиционный корпус Розенберга отправлялся в заграничный поход, великий князь высказал горячее желание принять участие в сем предприятии.
- Мне очень приятно иметь сына с такими чувствами, как ваши, - не скрыл своей радости император.
Однако он заявил, что корпус Розенберга состоит на жалованье у Австрии и он, император России, не хочет, чтобы русский великий князь отправлялся в поход на чужой счет. Когда же во главе всех войск в Италии стал Суворов, положение изменилось: деньги деньгами, но хозяйкою положения, так сказать первою Скрипкою, отныне становилась Россия. Приглашая Суворова в качестве защитника своего собственного трона, Австрия отныне сама оказывалась в зависимости от русской армии и русского военного гения. И подчеркнуть эту изменявшуюся роль державы, послав к Суворову своего сына, Павел теперь нашел не только возможным, но даже в определенном смысле необходимым.
Двигало Павлом Петровичем и другое чувство - хотя и запоздалая, но все же отместка его родной матери. Когда-то, еще во время турецкой войны, он просил у нее позволения отправиться в армию Потемкина в скромном звании волонтера. Но Екатерина не дозволила ему этого под предлогом скорого разрешения от бремени его супруги и выразила к тому же опасение, что Южный климат может повредить его здоровью. То же повторилось и во время шведской войны.
- Что скажет Европа, видя бездействие наследника престола в военное время? - вскипел Павел.
- Она скажет, что ты послушный сын, - спокойно и холодно возразила ему императрица.
Но какое же горькое чувство обиды пережил он, когда вслед за этим она, его мать, сочинила комедию под названием "Горе-Богатырь" и приказала ее разыграть в Эрмитаже. В пьесе был выставлен неразумный сын-царевич, просившийся у матери-царицы на войну. Мать отпустила его неохотно. Он же, вместо того, чтобы проявить в бою образцы мужества и отваги, только смешил всех своими чудачествами и неумными забавами.
Говорили, что своим насмешливым произведением Екатерина хотела высмеять шведского короля Густава Третьего, затеявшего неудачную войну с русской державой. Но более прозорливые тут же без труда догадались, что мишенью, в которую императрица направляла свои стрелы, был ее собственный сын. "Горе-Богатырь" был как бы еще одним подтверждением того решения, что она давно уже вынашивала: не сыну Павлу, который суть слабоумное существо, а ее внуку Александру следовало передать трон.
Теперь Павел мог доказать всем, как чудовищно жестока была к сыну почившая в Бозе императрица и как справедлив к сыну собственному и по-государственному дальновиден он.
Меж тем сражения - не смотры пред окнами дворца. И солдафон не значит солдат. Сии различия до Павла вряд ли могли дойти. Однако о них знал австрийский император Франц, который с распростертыми объятиями принял августейшего гостя, кстати говоря, своего будущего родственника. В те дни как раз уже был подписан договор о браке великой княжны Александры Павловны, старшей сестры Константина, с братом австрийского императора - эрцгерцогом Иосифом.
Великому князю были приготовлены апартаменты в Бурге, императорском дворце, где он и расположился. Обедал постоянно с его величеством, а свита его - за гофмаршальским столом. И почти каждый день - парады и смотры войск. Голова шла кругом у великого князя от такого гостеприимства. И если бы не напоминания Дерфельдена о том, что Суворов в Италии одерживает победу за победой, неизвестно, сколько бы еще дней длилось пребывание в Вене.
Генерал от инфантерии Вильгельм Христофорович Дерфельден был давним сподвижником Суворова, хорошо знал его натуру и близкую ему по духу "науку побеждать". Отправляя его в Италию в свите собственного сына, Павел даже полагал, что старый генерал, коли что случится с самим главнокомандующим, сможет его заменить.
Настойчивость Вильгельма Христофоровича наконец дошла до великого князя, и он заторопился.
- Ваше величество, как ни чудесно у вас в Вене, но долг повелевает мною, - Константин стал прощаться.
- Мой долг сделать все, чтобы воспоминания о Вене и венцах стали самыми приятными в вашей жизни, - произнес император. - Однако долг у нас, августейших особ, всегда должен быть на первом месте… Кстати; а почему бы вашему высочеству вместо Италии не отправиться на Рейн? Ваш будущий зять эрцгерцог Иосиф как раз назначен мною главнокомандующим моею армиею, действующей там против Франции.
"Действующая армия" - то сказано было с некоторым преувеличением. Армия скорее стояла на биваке, не прибегая к активным действиям, ожидая лишь подхода корпуса Корсакова да стремительного прорыва Суворова через север Италии и Швейцарские Альпы.
Что же было в тех словах? Умысел: а вдруг что-либо непредвиденное случится с великим князем там, где войска не просто маршируют, а где льется кровь? И не уберечь, а благословить сына императора-союзника на возможную смерть - сия мысль не могла не беспокоить австрийского императора.
Справедливости же ради следует сказать, что великий князь хотя и начал службу с солдафонства, оказался не робкого десятка. И в дальнейшем Суворову не раз приходилось хвататься за голову и причитать:
- Господи, не дай случиться непоправимому. Коли что произойдет с великим князем, я его не переживу.
Впрочем, подчас отвага ходит об руку с безрассудством. Второе качество даже перевешивает первое. И тогда не знаешь, чего же пуще остерегаться в таком, с позволения сказать, смельчаке.
Выступив из Милана, союзная армия двадцать первого апреля достигла берегов По. А через пять дней уже перешла реку.
Этим стремительным наступлением Суворов спешил вбить клин между войсками Моро и Макдональда. Сейчас же крайней точкою клина, его острием оказался отряд Багратиона, укрепившийся в Вогерах. Сюда, на самый ответственный участок, прибыл фельдмаршал, а следом за ним и полковник граф Романов, иначе - великий князь Константин.
- Какая досада, милейший Александр Васильевич, - обратился к фельдмаршалу сын Павла, - я только что узнал: пала крепость Пескиера. И такой успех союзных войск: взято девяносто орудий и восемнадцать канонерских лодок. Прав был отменно знающий вас Вильгельм Христофорович: мы явились к шапочному разбору.