Три года назад в Милан с триумфом въезжал молодой, с длинными, до плеч, жгучими черными волосами и желтым неподвижным лицом угрюмый генерал. То был Бонапарт. Его ждали. Но весь его вид, небольшой к тому же рост, совершенно не соответствующий ореолу победителя, скоро охладили пыл горожан.
Русского фельдмаршала ожидали увидеть под стать его казакам - бородатым капуцинам в черных длиннополых кафтанах. И вдруг увидели неряшливо Одетого тощего старичка на низенькой, неказистой лошаденке. Чулки его были приспущены на невысокие, давно не чищенные сапоги, пуговицы на панталонах расстегнуты. К тому же он как-то нелепо размахивал руками и что-то выкрикивал на своем варварском языке.
Перед собором он слез с лошади и пал ниц, прокричав:
- Пособи мне, Пресвятая Дева, покарать цареубийц и врагов Бога!
Из дворца, где он должен был остановиться, уже вынесли почти всю богатую мебель и зеркала и нанесли в его опочивальню сена.
Чуть в стороне от свиты находился Багратион, на лицо которого иногда набегала небольшая тучка.
- Знаю, князь Петр, о твоей ране. Ноет нога? Велю Прошке сменить тебе повязку да промыть настоем трав. Меня он не раз так выхаживал. А пока не затянется рана, будешь жить у меня. Сам рвусь с орлами далее, да проклятый гофкригсрат велит погодить до получения диспозиции.
В самой большой комнате дворца собрались русские и австрийские генералы. Среди них - француз, генерал Серюрье. Он поклонился Суворову:
- Ваша атака Адды была бесподобной, ваше сиятельство маршал Суворов! Однако - слишком уж смелой, если не сказать рискованной.
- Что делать? - не скрывая иронии, произнес полководец. - Мы, русские, воюем как умеем - без правил и без тактики. Я еще из лучших. А вон князь Багратион, которому вы отдали свою шпагу… Помилуй Бог, у него - ни планов, ни проектов заранее. Воюет, словно маэстро музыку слагает - как Господь на душу положит. А вот с одним полком и горсткою казаков расколошматил целую дивизию, коею вы, генерал, предводительствовали.
Быстро, с благословения Суворова, сколотив авангардный отряд, Багратион начал свой первый бой в Италии атакою крепости Брешиа. Двенадцать: часов он штурмовал стены замка и взял город в штыки. Более тысячи французов попали в плен, среди них оказались полковник и тридцать четыре других штаб- и обер-офицеров. Среди же боевых трофеев - сорок шесть пушек. И совсем уж чудо: с русской Стороны - ни одного раненого и убитого!
Но голова, не поджидая хвоста, двигалась все вперед. Князь Петр уже был у Бергамо, преследуя неприятеля, в панике оставлявшего свои позиции.
В самом деле, он, русский генерал, принимал решения на ходу. Так, чтобы упредить бегущих и перерезать им путь к отступлению, Багратион повелел казакам взять к себе на лошадей по одному егерю-стрелку. Расстояние было небольшое, лошадей не загнали двойною ношею, а поспели к делу вовремя.
Но и дивизия Серюрье то и дело останавливала свою ретираду, чтобы ощетиниться штыками и свинцом. Крепким орешком оказался город Лекко. Багратион уже ворвался в его стены, но французы, собрав вокруг до трех тысяч солдат, решили окружить город. Они установили пушки на склонах гор, там же рассыпали стрелков.
И через Адду рвались к Лекко французы. Их остановил, а затем и рассеял артиллерийский огонь Багратиона.
Третья или четвертая началась атака, когда остатки своей дивизии возглавил сам Серюрье. Французы двинулись с юга и севера и с северной стороны ворвались в Лекко.
Тут к осажденным в четыре часа дня подоспел гренадерский батальон, который привел Милорадович. Он окружил ворвавшихся на окраину французов и бросился на них в штыки.
Генерал Милорадович проявил себя рыцарем:
- Ты, князь Петр Иванович, блестяще начал бой, тебе его достойно и завершать. Вон видишь, к тебе среди пленных направляется сам генерал Серюрье. Тебе, победителю, и принять у него шпагу.
- Переправа через реку Адду, взятие Брешиа, а затем Лекко оказались и впрямь огромною победой. Получив донесение Багратиона, Суворов ему отписал: "Надлежит начинать солидно, а кончать блистательно. Ты, князь Петр, помог мне блистательно начать Италийский поход…"
Сам Багратион в том бою получил ранение пулей в правую ногу, в мякоть, выше колена, но ни в бою, ни после него не захотел покинуть строя. Лишь теперь с радостью согласился подлечиться и отдохнуть, когда ему предложил сие Суворов…
- Еще первый наш император Петр Великий учил нас воздавать должное мужеству и отваге своих врагов. - Суворов обратился к генералу Серюрье, а затем быстро повернул голову в сторону Багратиона. - Князь Петр, я полагаю, это сделает вам честь, если вы, победитель, возвратите достойному вас противнику его шпагу.
И когда Багратион вручил оружие побежденному, фельдмаршал произнес:
- Я отпускаю вас, генерал, в Париж. Но хочу взять с вас слово, что в сей кампании вы не станете более воевать с нами и нашими союзниками.
Серюрье переменился в лице, но, взглянув на золотой эфес своего оружия, выдавил из себя:
- Слово офицера. Однако, отпуская меня, ваше сиятельство могли бы поступить так же великодушно и по отношению к моим солдатам.
- Сия забота о подчиненных делает честь вам, - усмехнулся фельдмаршал. - Но война, увы, еще далеко не окончена. Посему пленных нельзя отпускать. Одно могу обещать: с солдатами, сложившими оружие, у нас будет хорошее обращение. Теперь же, господин Серюрье и господа русские и австрийские генералы, разрешите откланяться. Князю Петру следует отдохнуть - рана. Да и мне, старику, не мешало бы погреть свое тело, несчетно такоже ранами изъязвленное и умученное…
- А дух-то какой! Чуешь, князь Петр, как вдруг родным, нашим русским духом потянуло в древней хоромине миланских герцогов. Сено! - Ноздри Суворова жадно втягивали воздух в комнате, куда они прошли после ухода генералов.
Лукаво подмигивая, Александр Васильевич рассказал, как приехал в Вену. Сначала - к нашему послу Андрею Кирилловичу Разумовскому, затем - аудиенция у императора Франца. Так себе, лет тридцати, видать, не острого ума господин. Зато манеры, этикет у него на первом месте: вокруг гофмаршалы, камергеры, пажи… Одним словом, цирлих-манирлих.
- Ну, сразу мне звание ихнего фельдмаршала. Будто я эрцгерцог какой. У меня же, слава Богу, свой, русский фельдмаршальский чин, еще матушкою царицею Екатериною, светлая ей память, даденный. Но дальше, дальше, князь Петр, что случилось на том приеме! - Маленькие, голубенького раскраса суворовские глазки задорно заблестели.
Оказалось, ему, как важной особе, выделен в Вене дворец. Какие будут его, фельдмаршала, пожелания по убранству покоев, есть ли у него какие-нибудь особые вкусы?
- Имеются, говорю, ваше императорское величество, пристрастия и вкусы: всю мебель - кровати, шкафы разные, комоды и зеркала - вон. На пол же в спальне настелить свежего сена. И желательно - с лугов, самого, значит, духовитого…
Засмеялся и захлопал в ладоши, как ребенок. И вдруг прямо на глазах Петра Ивановича помрачнел. Щеки - впалые, острая кость на скулах - прорезались глубокими морщинами, идущими от ноздрей ко рту, лоб собрался гармошкой.
- Таким вот макаром я в первую же брачную ночь и свою жену удивил. Она, значится, на кровати, а я тут же, в опочивальне, только на полу, на охапке сена. "Ты что же, вроде бы в генералах ходишь, а беден? На соломе спишь?" Ответил ей: для закалки характера начал спартанскую жизнь с малых лет, еще отроком. Вот, дескать, до сорока трех лет дожил - никакая простуда и иная хворь не берет. Иди, мол, ко мне, женушка, спробуем на сене, как оно мило и приятно в связях с матерью-природою себя находить… Да только, знать, против природного естества обернулась женитьба - был бобылем до пятого, считай, десятка, бобылем и кончаю свою жизнь. Ты, князь Петр, чаю, еще не женатый?
- Тоже уже не первой молодости жених, ваше сиятельство, тридцать четыре года имею от роду, - ответил Багратион. - А время, когда бы семью заводить, растрачено на походы. Впрочем, почему же растрачено? Так говорить, коли походы и вся военная жизнь - в тягость. А ежели походы и сражения - желанная моя судьба? Тогда полк - вот она, моя планида. И выходит, как в солдатской припевке, "наши жены - ружья заряжены, вот где наши жены".
Суворов положил желтую, всю в синих жилах руку на Багратионово плечо.
- Вот что я в тебе сразу, с первой же встречи под Очаковым, углядел - военную кость! Таких Господь производит на заказ, поштучно. Иного с пеленочного возраста записывают в сержанты, и сам он, повзрослев, вытягивается на всяческих вахтпарадах - и, глядишь, в царевых уже адъютантах. А - тонка кишка! Не тот, брат, калибр. Мы же с тобою начали прямо с нижних чинов. Зато каждый закоулочек солдатского житья-бытья высмотрели, всю тонкость службы нелегкой вынесли на собственных плечах. И это уж точно: нашими женами, видать, до конца наших дней останутся ружья заряжены… Только, князь Петр, все же существует на свете счастье, что ни полком, ни ружьями не заменить. Для меня такая радость - моя Суворочка, Наташенька, доченька моя…
Нелепо, считай, с самой той брачной охапки сена сложилась семейная жизнь Александра Васильевича. Самому недосуг было - все войны и войны, так что невесту сыну подыскал отец, Василий Иванович. Красавица русского типа - статная, кровь с молоком, лишь умом ограниченна и избалованна. Мать - из рода Галицких князей, родня - тоже князей Куракиных, графов Паниных. Отец - отставной генерал-аншеф Иван Андреевич Прозоровский, тоже князь.
Варваре шел двадцать четвертый год, жених оказался мало того что на двадцать лет старее - некрасив, малорослый, весь кожа да кости. И пошла молодая женушка заглядывать по сторонам, на рослых да пригожих.