Других, законных, не было. Впрочем, как родные, жили в доме дети брата Андрея, рано почившего, - Михаил, Борис и Алексей.
К той поре, когда случилось горе, Михаил, старший, был уже женат на графине Шуваловой. Выбор пал на Бориса, Мишиного погодка и еще холостого, - пусть сочетается со вдовою, все же родной племянник.
Свадьба состоялась на третий год после смерти Лицына. Петр Багратион тогда уже был снова на войне, на кавказской своей линии. Но, провожая его перед тем в полк, вице-канцлер произнес в присутствии бывшей своей невестки и молодой вдовы:
- Мы, Голицыны, многим будем обязаны, вам, князь Петр.
Имелось, скорее всего, в виду, что чрез всю Россию привез к ним, в Белокаменную, смертельно израненного сына и мужа, а спустя месяц разделил их семейное горе.
Позже случился поворот и в его, Багратионовой, судьбе. И несомненно, теперь уже с помощью Бориса Андреевича - вытребовал к себе в полк, как только введен был в должность полкового командира.
Однако и нынче припомнились в разговоре те же, когда-то сказанные старым князем Голицыным слова. И с новым как будто обещанием: мы о тебе помним, не забудем.
Сразу как-то кольнуло в сердце: "Разве не я сам до сей, петербургской, поры стоил свою судьбу? И не искательством, не с помощью протекций, а собственною отвагою, умом и радением по службе, какой бы она - легкою или тяжелою - ни была, творил свой путь"..
Тетиной радости не было границ, когда он появился в новой квартире на Миллионной.
- Теперь я тебя не отпущу, пока ты всем сердцем не разделишь со мною моего счастья. Смотри, какая просторная, светлая и удобная у нас квартира! Нет-нет, Петр, ты не делай вежливое и нарочито довольное лицо - ты радуйся со мною! Гляди, вот это - детская. Она - для наших старших мальчиков.
Изящная, легкая, вся - сгусток энергии, Анна Александровна провела племянника в просторную, с двумя большими окнами квадратную комнату. Навстречу маме и гостю выбежал пятилетний Андрюша, а за ним - его погодок Саша.
- Мальчики, мальчики, что надо сказать вашему дяде, которого вы давно уже не видели и, верю, по которому ужасно соскучились?
Андрюша с Сашей с восторженными криками бросились к князю Петру и повисли у него на шее, для чего он нарочно пригнулся.
- Здравствуйте, дядя Петя!
- Как же они выросли! - воскликнул Багратион. - Особенно Саша. Он скоро догонит Андрея.
- Ладно, мальчики, идите к Иоганну Ивановичу - у вас сейчас классы.
Князь Петр перевел взгляд на Анну Александровну: Боже, как подлинно счастлива и как хороша его тетя! Лицо ее светилось, глаза, всегда такие живые, будто они вобрали в себя всю ее огромную душу, были особенно лучезарны.
- Ну вот, теперь - комната Коленьки. Хочешь на него посмотреть, моего самого младшенького?
- Ему уже, должно быть, около года?
- Что ты, Петенька! Второй уже пошел! Мои сыновья растут. Тут ты прав - один обгоняет другого…
Из комнаты в дальнем конце слышались звуки клавесина.
- Не будем мешать Лизаньке - у нее уроки. Только третьего дня она начала их брать. Здесь, в Петербурге, несравненно удобнее, чем в Москве, дать детям образование. Учителей всякого рода - не оберешься. Вот почему я так счастлива переезду. Но дети, ух учеба и развитие - одна причина, которая делает меня счастливой. Другая - возможности, которые столичная жизнь открывает мне самой. И что - скажу прямо - льстит моему самолюбию.
Они прошли в гостиную и сели на кушетку.
- Ты знаешь меня: никогда и ни у кого я не искала для себя никакой протекции. Я жила в Москве, где у меня и так была масса знакомых и очень близких мне людей, которых любила я и которые отвечали мне теми же искренними чувствами. Вот за что я так любила и продолжаю любить родную Москву. Но здесь, в Петербурге, я открыла для себя такую сторону жизни, которую до сих пор не знала.
- И в чем же эта новая сторона? - поинтересовался Петр.
- В том, мой друг, что я по-новому увидела себя самое.
- Сие необыкновенно.
- Вот именно! Я увидела, Петр, что я на самом деле стою и что я - мой ум, мое воспитание и образованность, наконец, мое очарование, что для женщины немаловажно, - все это ни в коей мере не уступает перед теми, кто здесь - столичные круги и высший свет.
- Высший свет это, конечно, двор. Увы, мне сие трудно представить. Давний мой визит вместе с вами, тетенька, во дворец князя Потемкина - моя единственная встреча с теми, кто хотя бы приближенно мог относить себя к свету. А что касается императорского двора - его совершенно не представляю.
- И я до сих пор никогда не была при дворе. В том-то все и дело, что оказалась впервые на вечере в Эрмитаже, в присутствии самой императрицы. И нашла, что я достойна того, чтобы пользоваться вниманием, которого многие в том, высшем, кругу добиваются по десяти и пятнадцати лет.
Анна Александровна просто, но так, что за каждым ее словом чувствовалась гордость собой, поведала племяннику, как была представлена государыне и как ее величество удостоила ее ласковыми словами.
- А ведь я, мой друг, повторю еще раз, никак и ничем не добивалась высочайшего внимания к своей особе.
Князь Петр тотчас поведал тете о своем разговоре с ее мужем Борисом Андреевичем. И о сомнениях, которые вызвал у него тот разговор.
Петр сходился с тетею в том, что должно высоко нести свое достоинство, никогда не заискивая пред сильными мира сего. Но стоит ли в таком случае находить достойным твоего восхищения их, стоящих высоко над тобою, внимания к твоей персоне? И более того - считать сие мерилом твоей собственной значимости.
- Ты служишь чему и кому? - Царственная повадка княжны Грузинской вдруг явно проявилась в том, как Анна Александровна вскинула свою красивую голову. - Жизнь свою ты, князь Багратион, готов отдать отечеству и монарху, что блестяще уже успел доказать не раз. В таком случае разве государыня, великие князья не вправе знать о твоих поступках? Разве сие не их обязанность - отдать должное твоей одаренности, твоему искусному и достойному похвал поведению на поле боя, наконец, твоей преданности престолу?
- Награды не выпрашивают. Разве не вы, тетя, только что говорили о презрении к искательству? - остановил ее племянник.
- Друг мой! - Анна Александровна взяла его руку. - Верно и в свое время оценить содеянное означает поощрить к свершениям новым. Как бы одарить крыльями того, кто только и ждет, чтобы подняться еще выше. А свершения подданных - могущество и слава монархов. Разве твои ратные подвиги не к сим великим понятиям устремлены? Всею душою я чувствую: ты - горный орел. И ты обязательно обретешь крылья, с помощью которых непременно поднимешься в такие выси, которых до тебя еще никто не достигал. И тебе вовек будет благодарна Россия.
При последних словах тети в гостиную стремительною походкой вошла средних лет дама и, приветливо улыбаясь, произнесла по-французски:
- Я вам не помешала?
- О, как я вам рада, мадам Лебрен! Представьте, я только что собиралась рассказать о вас моему племяннику. Горю желанием представить вас друг другу.
Анна Александровна сказала, что Виже Лебрен - самая превосходная, самая известная в Петербурге парижская художница. Князя же Петра отрекомендовала как героя недавней войны.
- Будь добр, не смущайся, - обратилась она к нему по-русски, - ты ведь довольно знаешь французский, чтобы не только понять наш разговор, но и принять в нем участие.
Петр и вправду вначале смутился. Когда-то, впервые приехав в Москву, он по настоянию тети стал брать уроки французского, которого до той поры не знал.
Учителем оказался старый француз, живший в доме Дарьи Александровны. Изо дня в день застенчивый, но упорный юноша постигал тайны чуждой речи, которая все более и более его завораживала. Вскоре он стал хотя и с ошибками, но говорить уже бойко. А читать - даже успешнее, потому что здесь его никто не мог смутить тем, что он в чем-то ошибся.
Однако сколько с той поры воды утекло? Лишь изредка ему попадалась случайная французская книжка да иногда встречался кто-то из говоривших на сем языке.
Со знающими отменно он не решался говорить, но понимал почти все, что при нем произносилось. Так вышло и на сей раз: он понял разговор, но сам предпочел говорить по-русски, надеясь, что тетя переведет его ответы, а гостья извинит.
Виже Лебрен и впрямь оказалась художницей, которой в Петербурге, как сказала Анна Александровна, не было прохода - каждый приличный дом старался ее заманить, чтобы заказать портреты. Особенно преуспевали дамы из высшего света.
- Мадам Лебрен обладает одной удивительной способностью, - с милой улыбкой объяснила Анна Александровна Петру, - она нас, свои модели, делает более очаровательными, чем мы есть в жизни.
- О нет! - не согласилась Виже. - Князь Петр может подумать, что я таким образом всем вам льщу. Ничуть не бывало! Просто в каждом лице я отыскиваю ту черточку, что составляет главное существо характера моей, как выразилась княгиня Анна, модели. Не правда ли, любой человек, особенно если это женщина, - превосходен, если в лице его выражается все то лучшее, что в нем самом заключено?
- Ах, как вы правы, мадам! - вырвалось у Багратиона, и он покраснел, заметив, что сказал это по-французски.
В комнате, которая временно была отведена под мастерскую, на мольберте стоял холст в подрамнике. Голова Анны Александровны была уже вчерне прорисована. Но лицо еще не было окончено.
- Угадайте, князь, над чем я бьюсь, чтобы выявить главную сущность княгини? - обратилась художница к Багратиону.
- Душа. А душа - эфемерна, ее не отобразишь на полотне. Не так ли?
- Браво! - воскликнула мадам Лебрен. - Вы угадали, князь. Но глаза, глаза! Разве они не зеркало души?