- Походи, походи по лесам, не бойся залезать, если сможешь, в дикие трущобы. А больше сдадутся тебе в плен - меньше и ихней, и нашей крови прольется. Хоть большею частью они не православные, но все же - христиане.
Условились: армия спешным шагом идет к Варшаве, а те, кто очищает леса от заблудших и напрасно рискующих жизнью, соединятся с главными силами в Праге.
Прага - это место на правом берегу Вислы, супротив самой столицы, а на самом деле - часть Варшавы. Но та ее часть, что вся - бастион, вся - неприступная крепость.
Суворов предложил сдаться. Прага еще более ощетинилась пушками.
Кто-то из старослужащих вспомнил язвительный стишок, пущенный Суворовым про Потемкина, когда тот на год затянул осаду Очакова: "Я на камушке сижу, на Очаков все гляжу".
- Нет! - тряхнул седым хохолком на голове Суворов. - Три дня учиться, в день - овладеть штурмом!
Там, в крепости, тридцатитысячный гарнизон, более ста пушек. А перед цитаделью - высокие валы с глубокими рвами, тройные заграждения - палисады, из камня сложенные; дополнительные башни, построенные на горах; наконец, волчьи ямы со вкопанными на дне тонкими, словно бы спицы, бревнами остриями вверх.
Как пройти сии преграды, как овладеть замком, который открывает путь в саму Варшаву?
Полки, батальоны, роты разбились на команды. Одни сооружают деревянные лестницы, по которым - вверх, на гребень крепостных стен, другие вяжут плетни, что надо бросать поверх волчьих ям, третьи учатся плетни сноровисто подносить, не боясь встречной ружейной и пушечной пальбы. У четвертых задача - первыми по этим плетням, фашинам и лестницам вскарабкаться на бастионы и с них - на головы врага уже по ту, неприятельскую сторону крепости.
То здесь, то там вдруг появляется он сам, Суворов:
- Все усвоили, все понятно? Тогда повторяй за мной, как сказано в моей памятке, что я назвал наукою побеждать. Итак, бросай плетни через волчьи ямы, быстро беги по ним, прыгай через палисады, кидай фашины, спускайся в ров.
Переход к другой группе - и прямо с ходу:
- Стрелки-стреляй по головам, лети через стену.
Неприятель бежит в город. Его пушки обороти по нем, бегущему. Коли неприятеля на улицах штыком. Конница - руби. В дома не ходи. Обывателя не обижай - солдат не разбойник. Ставь гауптвахт, расставляй вмиг пикеты к воротам, погребам, магазинам…
Двадцать четвертого октября ровно в пять утра - штурм. Гул, грохот, залпы с обеих сторон. Первые десятки шагов отвоеванного у неприятеля пространства. Вот и первый ров. Накрыли волчьи ямы плетнями, закидали ров фашинами, связанными в огромные пучки прутьями - и перебрались на вал.
Сшиблись в штыки. Первая оборона прорвана, вторая, следом - третья… "Ура!" не смолкает, перекатывается волнами все далее вперед и вперед.
Все укрепления - наши! И тут взрыв огромнейшей силы потрясает все вокруг. Камни - в воздух, от неприступных стен остаются искромсанные зубцы. То наши артиллеристы меткими выстрелами взорвали неприятельские запасы пороха…
Чуть свет на следующий день от варшавского берега - лодки. С белым флагом. Депутация с ключами от столицы.
Суворов принял посланцев:
- Больно смотреть на погибших и на остатки крепостных стен? Много мы положили здесь, в Праге, ваших сынов-поляков. Но разве вы не видели, что мы не щадили и своих жизней? И все для того, чтобы окончилось кровопролитие, которое вы развязали. Да, иногда случается так - войною надо кончать войну. А условия мои такие…
Депутация не поверила своим ушам - русский полководец просит: исправить мост через Вислу, свезти, из Праги все пушки за город и там их побросать. И еще: оказать тотчас всеподобающую честь своему королю.
- Всем сдавшимся - волю. И никто не пострадает от произвола русских солдат, ибо мы - принесли вам мир…
Багратион ходил возле крепостных стен. Думал, высматривал, что-то про себя отмечал.
Лучшим ли маневром действовали наступающие? Сам он со своим эскадроном врубился в драку, когда, поставленный Суворовым в резерв, вдруг заметил, как конница противника вырвалась из ворот, чтобы ударить штурмующим во фланг.
Сей замысел князь Петр угадал сразу. И, выждав, когда все всадники выйдут из ворот и окажутся на открытой местности, бросился им наперерез. Замысел врага был сорван, весь отряд уничтожен.
После штурма, уже в Варшаве, Суворов вызвал к себе Багратиона. И в присутствии многочисленного окружения произнес:
- Знал, что ты отважен и храбр. Не ведал другого: что терпелив, холоден как лед в опасности.
Многие переглянулись, не совсем понимая смысла сказанного. Только сам Багратион еле заметно усмехнулся.
- Ага, догадался, князь Петр, о чем я? В любой схватке есть момент, как ахиллесова пята, известный одному Господу. Вот его и надо выждать! Выждать, как бы ни разрывались: нервы и как бы коварная мысль тебя ни убеждала пора, не теряй время! Ты же, как Господь, ведаешь сам, когда и куда ударить. И ты - как лед! Будто это не война вовсе, а, положим, прогулка. Но пришел момент, только тебе известный, - и победа! Так ведь, князь Петр? Я тогда смотрел на тебя: выдержит ли, сумеет схватить себя за руку, - не поддаться соблазну? Сумел! Сумел! Дай я тебя обниму…
Глава пятая
Возвратившийся из польских краев Софийский полк расположили за городом. Коли был бы простой поход, маневры в Царском Селе, и тогда бы немало потребовалось времени и сил для приведения полка в порядок. Тут же - возвращение с войны. Сие предполагает убыль людей и амуниции, недобор лошадей, расстройство всего хозяйства.
Санкт-Петербург - рядом. А ни полковой командир князь Голицын, ни старшие и младшие офицеры, что также жительствуют в столице, по-настоящему и не бывают в своих домах.
Зимой же, аккурат на Новый, 1796 год, когда уж и роты с эскадронами пополнили, и конское поголовье привели к норме, и учения начались в соответствии со всеми требованиями, пришла весть: готовиться к высочайшему смотру.
Это же по какому поводу, что за причина? Оказалось, намечено бракосочетание второго внука Екатерины - великого князя Константина Павловича с принцессою Саксен-Кобургской.
Заботы навалились такие, что к коротким зимним дням стали прихватывать и сумеречные, а то и ночные часы.
Двойная же упряжка выпала на долю Багратиона: к нему, эскадронному командиру, перешли и обязанности командира полкового.
И все потому, что в самый пик суматохи полковник князь Борис Александрович Голицын по высочайшему повелению был отозван в Мраморный-дворец, в распоряжение августейшего жениха.
- Князь Петр, ты уж по-родственному услужи мне - временно прими регимент, - обратился к Багратиону Борис Андреевич. - Пока для других секрет, но то ли самим Константином Павловичем, то ли цесаревичем Александром высказана мысль - произвести меня в гофмаршалы нового молодого двора. И ее величество матушка императрица, говорят, выразила одобрение сему прожекту. Так что еду к ней. А засим, полагаю, и приступлю к исправлению новой должности. Так что, пока определят мне замену в полку, хочу передать хозяйство в твои руки. Знаю: по душе тебе мое поручение и в полку обрадуются.
- Спасибо, Борис Андреевич. Буду стараться оправдать твое доверие. Авось и не осрамлюсь.
- Ну-ну, не прибедняйся, - улыбнулся Голицын и тут же, чуть понизив голос, со значением, которое не скрыл: - Постараюсь употребить свое влияние, чтобы на брачных торжествах обязательно участвовал наш полк. Так что явится случай представить тебя и Константину с Александром, и самой матушке царице. Полагаю, тебе вскоре и свой полк получать. Разве не заслужил ревностным исполнением долга и отменною храбростью?
Под смуглою кожею - краска и смущения и радости как бы одновременно.
- Сие - в руках Божиих, - попытался ответить коротко.
- То верно. Но более - в руках тех, что боги на земле. Вот представить тебя сим выразителям судеб - мой и Анны Александровны долг. Мы тебе многим обязаны.
- Что вы, дядя? - смешался Багратион. - И тетя, и вы… Ты мне не раз это высказывал, - перешел он опять с "вы" на обретенное уже на ратной службе "ты". - Но, право, в чем может быть твой и тетин долг, коли мы - свои…
- Будет, будет тебе. - Голицын обнял племянника. - Родня - одно. Душа у тебя по чистоте устремлений и человеческой доброте мне ближе и роднее многих иных… Вот что хочу тебе заявить, коли затронули мы наши родственные связи, что я ставлю на первый ряд. А Анна Александровна ждет тебя. Я ж тебе говорил: сняли новую квартиру на Миллионной… Вот что, завтра велю тебя подменить - на целый день к нам приедешь. Она, представляешь, серчает на меня: совсем забыл, пеняет она мне, что Петр - наша семья…
В ту, после Очакова, зиму траур долго не снимали ни в доме князя Александра Михайловича, ни у Дарьи Александровны, куда после смерти мужа вернулась ее дочь Анна Александровна.
Не по летам еще стройный вице-канцлер, хотя и опирался на палку, старался не дать горю себя сломить. Молча ходил по комнатам - глаза сухие, должно быть, уже выплаканные долгими бессонными ночами.
Единственного сына дал ему Господь. Не торопился, но имел намерение обратиться к государыне, чтобы повелела дать ему, незаконнорожденному его отпрыску, не какую-то нарочито выдуманную, укороченную от подлинной - Лицын, а их родовую фамилию: Голицын.
Мало ли таких прозвищ, что давали прижитым на стороне младенцам, все ж не бросая их на произвол? От князей Репниных пошли Пнины, дщерь Потемкина от государыни обратилась в Темкину, сын Румянцева стал Умянцевым. А то, как у Безбородко, дочь побочная - по имени первой же пожалованной ему деревеньки - Верецкая… Да стоит ли вспоминать? Кроме того - чужие то дела, чужие заботы. Его, вице-канцлера, иная воля: сын, родная кровь, пусть и роду даст законное продолжение.