40
В январе 1584 года царь Иван Васильевич заболел. Дыхание его было смрадно, опухли ноги. Лежа в постели, он отвлекал себя от мрачных дум игрой в шахматы с Родионом Биркиным. Биркин любил нападать неистово, государь заманивал его фигуры в ловушки и пожирал.
Биркин, старый опричник, был не только удобным партнером для игры, но имел наитайнейшее поручение и привилегию знать, что говорят о царе среди бояр и среди народа.
- Ну что, Родион, - спрашивал государь, - Федора моего дураком небось величают?
- Блаженным, государь.
- Никак не хотят его в цари?
- А куда денутся?
- Боярский ум изворотлив, как глист. Глист в утробе сидит, света страшась. Да ведь потому и жив, что во тьме… Ох, уж я им устрою напоследок!..
Биркин, глядя на бедную свою туру - приходилось менять на простого солдата, - положил короля на доску.
- Сдаюсь!
- Нет, уж ты играй! - не согласился Иван Васильевич.
- Чего тут играть?!
- Да вот чего! - Грозный повернул доску и фигурами Биркина в пять ходов поставил мат своему же королю.
- Я этого не видел! - изумился наитайнейший царский наушник.
- А что о младенце говорят, о Дмитрии?
- Дмитрия в счет не берут. От седьмой жены.
- От седьмой? - Грозный засмеялся. - Дума заседает нынче?
- Заседает, государь. Шлют твою грамоту в Сибирь князю Семену Волховскому.
- Зови слуг! Одеваться, быстро! Пусть отнесут меня в Думу.
Печальное то было пришествие великого государя к своим боярам. У князя Василия Шуйского дух перехватило, когда слуги чуть ли не свалили царя на другой стул, называемый троном. Царь не захотел переменить неловкой позы, отмахнулся от помощников.
- Недосуг! - Виски у него были белые как снег, и губы белые. - Я знаю, вы почитаете сына моего Федора за дурака. Он - не дурак. Он - ангел, а потому земная жизнь ему тягостна. Он не сможет управлять государством. За него будут править… Я грешен перед Богом и перед вами. От моей руки пал во цвете лет наследник царства.
Грозный замолчал, облизал языком сухие губы, смотрел на руку свою, убийцу.
- Государь, мы любим доброго царевича Федора! - поднялся с лавки, поклонился Никита Романович Юрьев.
- Его нельзя не любить, - согласился Грозный. - А токмо не царь он! Господи, не царь! Я знаю, младшего моего сына младенца Дмитрия вы наследником не признаете. Седьмой брак, беззаконное венчание. Остается одно: найдите себе царя среди вас. Я же удаляюсь в монастырь. Мне есть что замаливать.
Бояре, как один, повалились с лавок на пол, кланялись и кланялись, крича:
- Смилуйся, не покидай нас - пропадем. Царство пропадет!
- Никого, государь, не желаем, кроме тебя и сына твоего Федора! - подполз к трону боярин Никита Романович, и все за ним приползли.
- О Господи! - воскликнул Грозный. - Ты видишь Сам, не я желаю, но меня, грешного, желают, сына моего, скорбного умом.
Воротился Иван Васильевич из Думы успокоенный, ободрившийся. Позвал Федора.
Федор пришел, поддерживаемый под руку Борисом Годуновым.
У постели царя собрались самые ближние люди: Богдан Бельский, кравчий Дмитрий Шуйский, доктор Иван Эйлоф, Родион Биркин, дьяк Андрей Щелканов, Афанасий Нагой…
- Сядь на постель, - сказал царь, улыбаясь Федору, - Ты здоров?
- Здоров, батюшка! О твоем же здравии денно и нощно молюсь.
- Я знаю: ты меня жалеешь.
- Жалею, батюшка, великий государь.
Грозный взял сына за руку, приложил руку к голове своей.
- Хорошая у тебя рука. Мне вот полегчало.
- Ах, батюшка! Иисуса бы Христа к тебе. У Христа рука исцеляющая.
- Господь ко мне, грешнику, не пошел бы.
- Пошел бы, батюшка! Пошел бы! - У Федора лицо осветилось верой и любовью.
- Я позвал тебя ради напутствия, - сказал царь. - Ты послушай меня со вниманием.
Федор склонил голову набок, нахохлился воробушком. Годунов чуть приметно тронул царевича, и тот согласно закивал Борису, выпрямил спину, голову поставил прямо.
- Я прошу тебя, Федор Иоаннович, когда станешь государем, будь милосердным ко всем, ибо все грешны. Всех люби! Без царской любви люди сироты. И упаси тебя Боже - воевать с христианскими государями. То - великий грех.
Федор тревожно повернулся к Годунову.
- Ты запоминай, потом мне скажешь.
- Да ты сам все запомнил! - сказал Иван Васильевич с ласковой настойчивостью.
Федор наклонил голову, сдвинул брови и улыбнулся.
- Запомнил! Всех любить! Не воевать с царями, кто крест носит.
- Моя наука, сын, не трудная, - обрадовался царь. - Еще прошу тебя помнить о простых людях. Я все воевал, воевал и довел мужика до сумы. Освободи народ от налогов. Во всякой избе тогда о тебе молиться будут. Как я помру, всех пленных отпусти, все двери тюремные открой.
- Батюшка! - догадался Федор. - Да ты сам всех отпусти.
Иван Васильевич вздохнул.
- Мне отпустить нельзя: я - Иван Грозный. Если я их отпущу - они мне в сердцах проклятие пошлют, а если отпустишь ты - они о тебе помолятся и меня, тебя ради, помянут. Я ведь хитрый.
- Я знаю, батюшка!
Все заулыбались, царь умиротворенно откинулся на подушки.
- Посплю.
Царевич поцеловал батюшке руку, на цыпочках пошел из спальни, и все на цыпочках же поспешили за ним, а с царем остались Бельский да Эйлоф.
Грозный открыл глаза, сел.
- Что сказать хочешь, Богдан?
- Ты сам все видел.
- Что я видел?
- Федор Иванович глядит на Бориса, как зверь ученый.
- Дурак он, твой Годунов! Почитает себя за умного, но дурак! - притянул Бельского к себе. - Желаю, Богдан, чтобы царевич Дмитрий, жизнь которого вручаю тебе, любил тебя не меньше, чем Федор любит Бориса. А теперь позови Щелканова, завещание перепишу. Не быть Годунову среди ближних людей Федора.
41
Явилась звезда, посланная Господом, стала над Москвой. Вид пришлой звезды - сияющий крест. Ивану Васильевичу сказали о чуде. Царю было лучше, приказал одеваться, вышел на крыльцо без помощи слуг.
На дворе стоял март, небо сияло, как драгоценный кристалл. Посреди небесного купола, между церквами Ивана Святого и Благовещенья, блистала крест-звезда.
Царь долго смотрел на пришелицу, сказал:
- Вот знамение моей смерти.
Воротившись к себе, упал, не раздеваясь, в постель, хотел позвать митрополита - не позвал, приказал отнести себя в сокровищницу - забыл о приказании, наконец поманил Бельского и шепнул ему:
- Мчись, как ветер, к лапландцам, хочу знать день и час моей смерти.
Утром, проснувшись, Иван Васильевич вспомнил о сокровищнице и приказал отнести себя к целительным каменьям.
В сокровищнице хранилось все самое драгоценное из наследства, купленное за долгие годы царствования, взятое как военная добыча, присланное в подарок от королей и падишахов, отнятое у изменников, награбленное в неистовых походах на свои же города, похищенное у своих же подданных.
Иван Васильевич прикладывал к телу магнит, осыпал себя кораллами, держал во рту по очереди алмаз, рубин, изумруд. Приказал налить в чашу из оникса воды, пил маленькими глотками, умылся.
- Мне лучше! - обрадовался государь, но, вернувшись из сокровищницы, позвал дьяка Щелканова и велел остановить королевского посла Сапегу в Можайске. - Поправлюсь, тогда пусть едет. Так и отпиши ему: остановись ради недуга государева.
Наконец Иван Васильевич решился позвать Бельского. Медленно, молча поднял на него глаза.
- Государь! Они сказали, что ответ будет готов нынче, а может, и не ранее, как взойдет звезда-комета.
Царь потихоньку перевел дух.
- Поезжай! Что ты здесь толчешься? Поезжай!
Шестьдесят могучих волхвов и волхвовиц из самоедов, лапландцев, из северных русских людей жили за Москвой-рекой в царевом саду.
Волхвы обещали дать ответ не ранее восхода звезды, и Богдан Яковлевич, убивая время, поехал к Василию Ивановичу Шуйскому.
Князь Василий к этому приезду готовился заранее, поднес Бельскому персидский нежно-розовый халат, шитый золотом, усыпанный розовыми драгоценными каменьями, а по вороту розовым жемчугом.
Этот очень дорогой халат был не только отдарком за валашского коня, но соглашением на союз и дружбу.
- Я тебя обещал с Нагими поближе свести, - сказал Бельский. - Что откладывать, поехали теперь к Афанасию. Он - добрый слуга государю.
- Афанасий Федорович у крымского хана в заточении сиживал?
- Сиживал?! Семь лет цепь таскал на ноге. Справлял посольство, да не угодил хану.
Рождение царевича Дмитрия спутало карты играющим на власть. Мария Федоровна Нагая, хоть и была седьмой, а может, и восьмой женой Грозного, но ведь венчанная! Дмитрий - кровь Ивана Васильевича, кровь князя Рюрика, а стало быть, и Прусса, о котором любил помянуть великий государь. Сей былинный Прусс, брат цезаря Августа, соединял родством русских царей с римскими императорами.
Во дворе Афанасия Нагого Бельский и Шуйский застали множество вооруженных людей. Гостям об этом войске было сказано коротко:
- Жизнь царевича Дмитрия нуждается в охране.
- Здоров ли Федор Федорович? - спросил Бельский о батюшке царицы.
- Здоров, - ответил Афанасий.
Приезд Шуйского хозяина обрадовал. Угощая князя, он поглядывал хоть и дружески, но лед затаенного вопроса в глазах так и не растопился во время пиршества - с кем ты, приятель?
От Нагого Богдан Бельский повез Василия Ивановича к волхвам.
Едва переступили порог темного дома, метнулась по сеням тяжелая черная птица. Василий Иванович вздрогнул, а Бельский засмеялся:
- Глухарь! Это же глухарь!