23
На каком камушке посидеть, чтоб стало видно, как течет, утекает не речка чистая - время быстрое. Не песчинки перекатывает - судьбы человеческие.
Читаем в Разрядной книге: "Лета 7084-го (1576 год. - В. Б.) поход государя царя и великого князя Ивана Васильевича всея Русии и сына его царевича князя Ивана Ивановича на берег против крымского хана Девлет-Кирея. А стоял государь царь и великий князь Иван Васильевич всея Русии и сын его царевич Иван Иванович со всеми людьми в Калуге".
Разрядный дьяк про удельного Московского князя не поминает, хотя Семион Бекбулатович все еще на царстве.
Среди людей, окружающих Грозного царя, много новых.
Дворовый воевода боярин князь Федор Трубецкой, в товарищах у него старший из Нагих - Афанасий.
В Разряд записано: "А с государем бояре: боярин князь Иван Петрович Шуйский".
И все.
Ближайшая охрана: Богдан Бельский, Михайло Безнин, Деменеша Черемисинов, Баим Воейков, Игнатий Татищев, Василий Зюзин.
Много татарских имен. Среди дьяков: Андрей Шерефединов, Улан Айгустов, Ерш Михайлов.
За шатрами приказано смотреть Гневошу Извекову.
А вот имена тех, кто спал у государя в изголовье, охраняя сон и жизнь: князь Василий Федорович Скопин-Шуйский; князь Василий да князь Андрей Ивановичи Шуйские, Верига Бельский, Григорий Бельский, Иван Бобрищев-Пушкин. Последний был царским сокольничим.
О Крымском хане вестей не приходило. Повеселевший Иван Васильевич решил позабавить себя соколиной охотой.
Взял, кроме сокольников, сотню стрельцов да сотню из своего дворового чина.
Богдан Бельский высказал государю сомнение:
- Не мало ли людей для твоего царского величества?
- Если бы венец не отягощал мою бедную голову, - усмехнулся Грозный, - никого бы не позвал. Сладость охоты: самому искать, самому добыть. С вами, горластыми, даже лесных птичек не послушаешь, зверь прочь бежит как от чумы.
Поехали в пойму, где были старицы, а в старицах - утки, гуси, лебеди.
Первым пустили белого как снег кречета. Его с Печоры привезли.
Радуясь свободе, небу, солнцу, кречет круг за кругом взмывал с высоты на высоту, изумляя даже сокольников.
- Да где он? - волновался Иван Васильевич. - Шуйский, где он?
Василий Иванович раз-другой указал, а потом потерял его из виду: глаза слезой залило.
- Э-э! - махнул рукой на князя государь. - Где тебе углядеть! Глазки-то как таракашки. Пушкин! Показывай!
- Падает, государь!
- Вижу! - закричал в восторге Иван Васильевич.
На кого напал кречет, понять было невозможно, но от птицы только пух полетел. А кречет не пожелал снизойти со своих высот, снова сделал с дюжину ставок и вдруг пал с неба, заразил у самой воды изумрудного селезня.
Пускали потом челигов, декомытов, но более всех запомнился лет и удар печорского бойца.
- Птицы у меня - охотники на загляденье, - сказал Иван Васильевич свите, - а вот много ли вы стоите?
Пустили голубей. Придворные принялись в очередь пускать стрелы. Многие мазали, но иные попадали. Превзошел же всех Богдан Бельский: три стрелы - три птицы.
- Голуби как куры, - сказал Грозный. - И велики, и летают, подставляясь стреле. Ну-ка добудьте малую, быструю птаху. Вон как трясогузки пырхают!
Гневош Извеков попал в трясогузку с четвертой стрелы, Татищев с третьей.
- Ну, а ты, герой? - обратился Иван Васильевич к Бельскому и глянул на Шуйского. - Князь Василий, ты же у меня хранитель большого саадака, лучник из лучников, что же ты-то не стреляешь, не веселишь меня?
Все воззрились на Василия Ивановича с усмешечками: первый лучник выглядел подслеповатым.
- Изволь, великий государь, - сказал Шуйский, принимая от Баима Воейкова лук и стрелу.
Тут крикнул Бельский:
- Государь, на твое и мое счастье! - Тетива фыркнула, перышки на стреле свистнули, и птичка, летевшая высоко и быстро, остановилась в небе. И когда она остановилась, пронзенная стрелой Бельского, ее вдруг подбросило еще раз, и на землю она принесла две стрелы.
Все удивились и наконец догадались поглядеть на князя Шуйского.
- Ты стрелял?! - изумился Иван Васильевич. Князь показал, что лук у него без стрелы. - А еще можешь?
- Баим, дай две стрелы! - попросил Василий Иванович.
Зрители затаились, ожидая птички.
- Летит! - крикнул Грозный.
Посвист, еще посвист, и вот уже птица на земле, убитая дважды.
- Вот кто у меня большой саадак носит! - зыркнул глазами Иван Васильевич на насмешников. - Тебе и полк не грех пожаловать, князь Шуйский.
На радостях, что охота удалась, государь устроил веселый пир. Поднес на пиру серебряную чару сокольничему Бобрищеву-Пушкину за белого дивного кречета. Богдан Бельский, который смотрел за царским шеломом, получил в дар серебряный кубок, а князь Василий Иванович Шуйский - кубок из оникса, оправленный в позлащенное серебро.
Вдруг прискакал Борис Годунов из Москвы. Царь поманил его к себе, посадил рядом, и Борис нашептал царю некое известие.
- Экая новость! - сказал Грозный громко. - Кознями турецкого султана Польскую корону напялил на себя семиградский князек Степка Баторий. Заодно и королевну Анну ему присовокупили. Что Бог ни делает - к лучшему. А ну, гуляй!
Иван Васильевич, пригублявший вино, принялся опрокидывать кубки, показывая пирующим сухое дно.
Был и пляс, где всяк норовил потешить государя. Кто колесом ходил, кто лягушкой скакал… На исходе дня утомились наконец, а Иван Васильевич совсем захмелел, лег в уголку и заснул.
Тотчас и пир закончился. Лишние люди убрались, свои глядели на великого государя жалеючи.
- Никогда Иван Васильевич не спьянялся! - дивился Богдан Бельский, становясь на колени перед государем. - Господи, не дай ему постареть! Возьми от меня мою молодость, ему отдай!
Заплакал.
- Вино любого молодца с ног собьет! - недовольно сказал Годунов. - Государь сильнее любого из нас… Чем слезы лить, приготовьте доброго похмелья, чтоб поутру голова у Ивана Васильевича не трещала.
- Надо простокваши великому государю принести, - посоветовал постельник Тимофей Хлопов. - Государь проснется ночью, попьет, а утром будет здрав.
- Вон сколько сединок-то! - не унимался Богдан Бельский. - Я - русый, а ты, Борис, чернявая голова, мог бы свою черноту сменять на государево серебро.
- Отступи от государя! - сказал сердито Годунов. - Поди проспись. Государю воздух надобен.
Иван Васильевич вдруг открыл глаза, посмотрел на слуг своих ясно и серьезно.
- Какие вы славные ребята! Нет вас ближе!
И заснул.
Все оцепенели. И уже не больно-то верили крепкому царскому сну, прикусили языки.
Шуйский видел все это, слышал и холодел до мурашек. Пока стан готовился ко сну, пошел на берег Оки. Об Агни думал: пригодилась его наука, посрамил глазастых, не дал Господь Бог ударить лицом в грязь перед низкородной сволочью.
Был час благодарения ушедшему дню. Белое солнце стояло над лесом, отражаясь в реке длинной, бледно позлащенной полосою. Насупротив, над великим полем и над той же рекой, которая приходила из-под синей, густеющей с каждым мгновением дымки, стояла круглая луна. Она казалась отцветшей, не желала огорчать солнце, да впереди у нее была ночь.
Князь резко обернулся - Годунов. Бесшумней тени подошел.
- Люблю Оку, - сказал Борис Федорович и засмотрелся на реку. - А от луны дорожки нет… Не знал, что ты такой стрелок!
- Я не хотел обидеть Бельского.
- Ему наука… - пронзительно посмотрел в глаза Василию Ивановичу. - Думаешь, я о Батории весть привез?
- Не знаю.
- В Холмогорах английского гонца Сильвестра вместе с сынишкой - молнией убило. Не угодно Господу, чтоб Иван Васильевич за море от нас убежал.
Шуйский молчал, но сам знал: нельзя. Выдавил из себя, как из-под жернова:
- Слава Богу!
- Какая уж тут слава! - сказал Годунов, и тоска была в его голосе не деланная. - Годика через два, через три отдаст царь топору, кого теперь возлюбил… Помнишь, я говорил: любовь у Ивана Васильевича как заячий хвост. Никогда об этом не забывай.
- Мне на службу пора, - сказал Шуйский.
- Я ведь ныне тоже великому государю слуга. Иван Васильевич в кравчие меня пожаловал, - и, видя, как обомлел князь, прибавил: - Ты в головах, слышал, спишь у царя.
- В головах, - ответил Василий Иванович, чувствуя, как струйками льется из-под мышек холодный пот.
Утром пировавшие с Иваном Васильевичем смотрели на него вопрошающе, но не видели в нем похмельного страдания. Одни удивлялись, другие задумывались.
В царском шатре было прибрано, все золото выставлено: царские большой и малый саадаки, кубки, братины, тарели. Иван Васильевич ждал посла австрийского императора Максимилиана.
Поглядел, как и что поставлено, и, пройдя по шатру, многое переворошил, чтоб иное, весьма драгоценное, пребывало в небрежении, будто наспех кинуто. А вот большой саадак велел поставить на самое видное место, чтоб тотчас в глаза кинулся. Шуйскому подмигнул.
Посол приехал в полдень. Передал грамоту, в которой император Максимилиан сообщал Ивану Васильевну, весть устарелую: "Ты давно уже знаешь, что мы в, декабре с великою славою и честью выбраны на королевство Польское и Великое княжество Литовское. Думаем, что вашему пресветлейшеству то будет не в кручину". И, всячески увещевая, просил не трогать убогой Ливонии.