14
Сердце сильней ума. Умом Василий Иванович понимал: нечаянно попал царю на глаза, случилось то, чего надо было страшиться, а сердце, как малый ребенок, радовалось - царь добрым словом пожаловал. Похвалил!..
Отоспавшись после ночного хождения, с легкой душой поехал на Пожар, в торговые ряды, купить Василисе ожерельице, авось подобреет.
Видно, в счастливую пору вошел. В первой же лавке кинулись ему в глаза бусы из синих камешков, держащих в себе чудный таинственный огонь. Спросил цену. Купец заломил, да так, словно ему прогнать хотелось покупателя. Василий Иванович вздохнул, принялся разглядывать стеклянные бусы. Тоже ведь блестят.
- Степеннейший! - раздался вдруг молодой веселый голос. - А ведь ты не прав! Пошто обидел князя? Аль не ведаешь, князь Шуйский у великого государя - первый рында!
Василий Иванович узнал в добром веселом молодце Бориса Годунова. Борис служил у царевича Ивана Ивановича рындой с копьем, был вторым после брата Андрея.
Купец проворно поклонился Василию Ивановичу и подобрел.
- Князю Шуйскому - почтение и многие лета. От князей Шуйских купечество всегда видело благоволение и защиту.
- Так что ж ты, сукин сын, такую безбожную цену за стекляшки свои запрашиваешь?
- Борис Федорович! - поклонился купец с достоинством. - Сии камешки редкой красоты. Цену я, грешный, может, и завысил, но не намного.
- Ты свою песню оставь. Сколько взаправду просишь?
- У меня таких денег нет, - поспешно сказал Василий Иванович. - Куплю стеклянные.
- Ты слышишь?! - закричал на купца Годунов. - Чтоб рында с большим саадаком покупал стеклянные бусы! Да разобьет тебя гром!
- Не гневи Господа, добрый человек! - сказал купец рынде с копьем, перекрестился, взял бусы и подал Шуйскому. - Сколько сам даешь?
Денег у Василия Ивановича и впрямь было на стеклянные бусы, Годунов столько и предложил.
- И твое такое слово, князь? - спросил купец Шуйского.
Василий Иванович насупился, принял бусы и назвал две трети запрошенной цены.
- Спасибо, князь! - обрадовался купец. - Шуйские они и есть Шуйские. Бери сию красоту. Возьму же с тебя четверть цены.
- За деньгами прошу ко мне домой пожаловать, - сказал Василий Иванович. - Таких денег не ношу с собой.
Годунов смотрел на князя веселыми глазами. Посмеивался.
- Зря ты, Василий Иванович, мой торг сбил. Он бы отдал камешки, как ему сказано было.
- Да ведь это сапфиры!
- Подумаешь! - и, зыркнув по сторонам, вдруг сказал: - Царь-то, Иоанн Васильевич, бежать собрался.
У Шуйского от ужаса вытянулся нос.
- Думаешь, брешу?
Шуйский молчал.
- А-а! Не бойся ты! Не мое это дело - выводить на чистую воду царевых изменников. Я брата твоего полюбил. Молод, а ума больше, чем у Мстиславских с Романовыми, коли умишко-то их вместе сложить. Мы, молодые, вместе должны держаться… Про царя правду говорю. Он вчера утром позвал английского гонца Сильвестра и велел ему домой собираться: пусть королева Елизавета на своем королевском совете решит, какой двор могут дать русскому царю-изгнаннику, сколько слуг позволят иметь, - смотрел нагло, а слова и подавно были крамолой и крамолой… И вдруг вздохнул - Такие вот дела, рында с большим саадаком… Вместе нам надо держаться, коли грянет беда.
- Я за царя-батюшку голову положу! - прошептал князь.
- Так и я положу! - сказал Годунов, сверкая белыми зубами. - Прощай покуда!
Василий Иванович побежал было, забыв, что и у него лошадь на коновязи. Дома заперся в чулане, за своей спальней.
Сидел на корточках, пот бежал по вискам, щекам. Не только обе рубахи - кафтан промок, а в голове - звон и пустота!
Наконец Василий Иванович вышел из ненадежного своего укрытия, умылся, переоделся. Велел привести Василису.
Девица пришла босая, в своем белом, вышитом васильками платье. Поклонилась до земли.
- Отпусти меня, господин! На мне твоего ничего нет. Отпусти, я пешком до дома дойду.
- Чего тебе пешком ходить? Лошадей в конюшне три сотни. А то, что на тебе моего нет, так будет.
Подошел к девице и опустил на ее высокую шейку купленные на Пожаре бусы. Подтолкнул упрямицу к зеркалу.
- Да поглядись же ты, Василиса-краса!
- Царица Небесная Матушка! - Над шитым васильками воротом, будто звезды, горели дивные камешки, глаза, напитавшись их сиянием, были точь-в-точь как эти камешки, только еще темнее, горячей, небесней.
Василиса не узнала себя.
- А платье-то мое!
Василий Иванович вдруг поклонился девице.
- Прошу тебя, не покидай меня. Мне так худо теперь. Может, завтра уж и голова долой.
Она посмотрела на него с испугом. Дотронулась до мокрых волос, прилипших ко лбу косицами.
- Уж не трясуница ли у тебя? Господи, какой ты, бедненький. Поберегу тебя, пожалею. Полыньки бы заварить. А бусы возьми от греха! Они ж небось царицыны. Меня еще кто и убьет за них.
- Носи, если нравятся! Никто тебя пальцем не тронет. В моих хоромах будешь жить.
- Да как же так?
- Будешь за рукодельницами приглядывать.
- За мной бы кто приглядел. Молода я быть людям, хозяйкой.
- За тобой я сам пригляжу.
Сделал к ней шажок, опасливо обнял, а она, как стрекоза, затрепетала.
15
Тихо было в Москве. Стояло летнее доброе тепло. Каждый день набегали тучки, поливали землю теплыми, короткими дождями. Трава на солнце сверкала, омытые купола церквей сияли.
Тихо было и в Кремле. Перед обедом царь взял с собой кто на глаза попался: правителя Бориса Давыдовича Тулупова, князя Шуйского, чудовского архимандрита Евфимия, лекаря Елисея Бомелея. Отправились к старому сокольнику. Сокольник ездил на охоту с царевичем, кто-то нечаянно вышиб старика из седла, и тот сломал ногу.
Домишко у сокольника был невелик, от нежданных гостей сделалось тесно, но государь посидел перед страдальцем на лавке, вина поднес. Денег оставил. Архимандрит Евфимий благословил. Тулупов и Шуйский, вслед за царем, подарили сокольнику деньги.
Бомелею же царь повелел быть возле больного, наказав лечить и вылечить, чтоб не остался хромым.
Василий Иванович в этом походе все на царя глядел да на князя Тулупова. Князь Борис Давыдович был высокий, под стать Грозному, но тучный, медлительный. Потел, вздыхал… Озабоченный многими делами, спрашивал Ивана Васильевича о том и о другом, но царь только пофыркивал, как кот:
- Сам умный, а помощник твой даже по фамилии Умной! Решайте как знаете. Я - человек старый. Мне на покой пора.
Старому еще и сорока четырех лет не исполнилось.
Князь Тулупов снова вздыхал, обливался потом: наводил тоску, а вот царь Василию Ивановичу очень нравился, воистину ведь заботливый человек, к простому сокольнику поспешил на помощь.
В ту ночь спал Василий Иванович с Василисой. Позвал постель перестелить да попросил лечь в постель: мягко ли?
- Мягко, - сказала Василиса.
- А тепло ли?
- Тепло.
- А мне одному холодно. Согрей меня!
Она и осталась.
Разбудили их уж поздно: брат приехал, Андрей Иванович.
- Что делается-то, Господи!
- Что?
- У Пречистой, перед Иваном Святым архимандриту чудовскому Евфимию голову отрубили.
- Кто, Господи?
- По указу царя.
- Евфимию?! - Василия Ивановича затрясло.
Вчера, только вчера царь улыбался архимандриту, брал его под руку, подводя к болящему сокольнику. Вчера всеми почитаемый… ныне предан топору. Еще и солнце-то не поднялось как следует, а голова чудовского - чудовского! - архимандрита уж стукнулась об окровавленный помост.
Князь Андрей кликнул слугу, сам подал брату ковш воды.
Василий Иванович покорно напился, намочил бороду и рубаху на груди.
- Не одного Евфимия, - сказал князь Андрей, - казнили протопопа Амоса из храма Николы Гастунского… Дворян, купцов… А головы, знаешь, куда метали? К новому двору князя Ивана Федоровича Мстиславского.
Василий Иванович в исподней рубахе, босой, прошлепал, как гусь, через спаленку, опустился на лавку и замер - истукан истуканом. Князь Андрей сел рядом.
- За что? - спросил старший младшего.
- За измену.
- А вчера измены, знать, не было?
- Наше дело - сторона.
Василий Иванович обнял Андрея.
- Наше дело - сторона! Умница! Упаси нас Боже мешаться в дворцовые игрища. Андрей, заклинаю тебя памятью отца и матери. Не ластись к царевичу! Царь Иван всю Русь зарежет, мня, что на место его царское есть покусители.
О Годунове даже не помянул. Андрей - человек супротивный.
Более всего ужасало Василия Ивановича, как он поглядит теперь на царя? Отвести взгляда невозможно, станешь врагом царю. А как в глаза глядеть?
Ничего! Обошлось. Приехал на службу в Думу и, себе на удивленье, удостоился царской милости. Иван Васильевич даровал торговому городу Шуе уставную грамоту. Такие грамоты имели не многие города. Да ведь и то сказать - Шуя торговала с Казанью, с Нижним Новгородом, с Тверью, с Великим Новгородом, со Псковом, с Рязанью…
Привез грамоту домой, хотел братьев позвать, отпраздновать царскую милость, и слег. Проболел остаток лета, вернулся на службу только осенью. А во дворце суматоха, царь Иван Васильевич решил жениться. В пятый раз, на княжне, на красавице Марье Долгорукой.
Отрубив голову чудовскому архимандриту, испрашивать разрешения на венчанье у священства царь не посмел. Свадьбу не играл. Отобедал с родителями невесты, приглася за стол царевича Ивана да комнатных своих слуг.