Я стал говорить о том, что вот роща хорошая, не в каждом городе такая имеется, ее бы беречь, а тут безобразничают, летом особенно, деревья ломают, рубят их, костры, мусор…
- А верно говоришь, - перебил цыган. - Ей-богу, верно. Как хозяин говоришь. Я ведь думал об этом. Эх, думаю, отдали бы мне рощу, я бы из нее картинку сделал. Не веришь?!
- Зачем же она вам, одному человеку? - я удивился. - Что бы вы делали здесь? Роща - вон какая, десятки гектаров…
- Как! - вскричал цыган, приподымаясь на локти. - Сначала - огородил бы, чтоб не лез каждый, не ходил, не ездил. Не можешь по-человечески вести себя в лесу - стой возле ограды, любуйся. Или вон, иди гуляй по улицам, дыши бензином. На полянах - сенокосы, по пятьдесят центнеров свободно сена ставить можно, во-он, там, - цыган повел рукой, - огороды. Деревья, какие старые, на дрова, чтобы молодым расти не мешали. Сады опять развести. Слышал, сады богатые были здесь. Малину по взгорью рассадить…
- Не отдадут, - сказал я.
- Не отдадут, - согласился цыган, - это я просто так. Я вот еще о чем думал: поставили б в роще контору какую, а меня при ней сторожем. Я бы пошел с радостью. Навел бы порядок. Клады ищут… Дураки! - оскалился цыган. - Вот он перед вами, клад, - роща. Сколько добра пропадает. А разве она такая была? Помню, э-эх, какая была! В войну повырубили ее, на треть считай повырубили. Сейчас догляду нет, а тогда… Кто хотел, тот и шел с топором…
- На дрова?
- Не только на дрова. На другие нужды. Частники кругом. Нужна палка - пошел, вырубил. Мало ли чего надо в хозяйстве. Дерево!.. Ну, тогда война, пусть. Сейчас рубят. Тайком, ночами, под корень, чтоб не заметили. Ты вот говоришь - порядка нет. А и не будет никогда. Почему нет порядка? Очень просто - хозяина нет, вот что. Это в любом деле: есть хозяин - есть порядок, нет хозяина - нет порядка. Вот, помню, кочевали мы табором. Старшой у нас. Умный старшой - словом табор держит, злой старшой - власть любит, деньги любит, баб молодых любит, пожрать-выпить любит - кнутом табор держит, речами льстивыми, гнусными. В таборе нет порядка, в таборе ссоры, драки, вражда. И это - среди своих. Одни за старшого, услуживают ему, сапоги чистят, другие - против, сговор за спиной готовят, ножи острые до поры прячут. Так и с рощей. Вот она, стоит. Чья роща, спросишь? Городская. Хозяев много, а спросить не с кого. Знаешь, сколько родников было в роще? Десяток. А теперь два осталось. Вот горе-то. А бывало, вся округа за водой ходила. Я ведь попервости, - цыган повернулся ко мне, - пытался всерьез сенокосить в роще, на зиму для коня заготавливать. Не получилось.
- Что, не разрешили? - спросил я, имея в виду власти.
- Да нет, другое, - сказал цыган. - Молодые безобразят. Днем поставишь копны, придешь утром - раскиданы, лежат в них. Или подожгут. Два раза поджигали. Как-то пришел вечером, проверить. Смотрю, собралось их компанией: три девки да три парня, ребята с собаками. А собаки, веришь, что телки годовалые ростом. И давай они собак учить через копны прыгать. Да сами вслед за собаками. Хохочут. Я бегу к ним, а не взял ничего с собой, ни вил, ни кнута. Закричал издали, что же вы, мол, мерзавцы, делаете. А они: закрой, мужик, хайло, а не то… Собак за ошейник, и ко мне. Собаки рычат, рвутся. Я остановился. Что ты станешь делать? Не будь собак, я бы их раскидал и пятерых. А тут… Порвут, думаю, кобели. Поворотился и обратно. А они в спину кричат, улюлюкают. Пошел на второй день к участковому, рассказал. А он: кто вам позволил в роще сено заготавливать? Разрешение имеется? А какое у меня разрешение! Сразу увидел. А то, что роща пропадает, это его не касается. С тех пор больше не копнил. Приеду утром, подкошу. Спокойнее. Свяжись с дураками, сам же рад будешь…
Я невольно усмехнулся рассуждениям цыгана. Как-то удивительно было слушать - цыган, на которого никакие законы не действуют, говорит о порядках. Цыган, видно по всему, понял меня.
- Газеты выписываем, - сказал он, - телевизор смотрим. Двое сыновей техникум закончили. Соображаем и мы маленько…
- Вы что же, в школе учились? - спросил я, думая о том, что вот если снять с цыгана одежду, обрядить в обычную, какую носят рабочие, то ничего в нем от цыганского и не останется с его спокойной манерой говорить и рассуждать. Облик разве.
- В школу не ходил, а понимаю, - сказал цыган. - Читать сам выучился. Сначала большие буквы разбирал, а теперь и газету могу вслух прочитать. Возле ребят своих выучился. Восемь их у меня. В школу всех посылал. Готовят уроки, и я с ними иной раз загляну в книжку. А жена у меня русская. Восьмерых родила. Кто учился, кто бросил. Но семилетку все дотянули. Дальше - сладу нет. Двое только в техникум пошли. Если в жену уродился - учится, слушается, в меня - балбес, - цыган засмеялся. - А за конем младший смотрит. Со мной в рощу ездит. Отпряжем - он сразу верхом и скакать по поляне. В кавалерию отдавать - один выход…
- Вы что же, кочевали раньше? - спросил я.
- Кочевал, - подумав, сказал цыган. - До войны ходили табором. Война началась, а мы в Молдавии как раз. Табор небольшой, а ладу не было: зависть, да ревность, да… черт знает что. Немец быстро пер. Табор распался, разбрелись кто куда. Я один, родных нет, поехал. Ехал, ехал и приехал. А что дальше делать - не знаю. На работу надо - специальности нет. А жить где? Деньжонок оставалось немного, распределил я их - сколько в день тратить. Стал на квартиру проситься. Осень, дожди, зима скоро. А у цыгана знаешь какая одежда? Пришел к жене теперешней своей: пустите, говорю, такое дело. А она - вдова, мужа как раз на второй месяц убило. Боится пускать. Цыган, дескать, убьет или обворует. А сама до того хороша, что… Не отступлюсь, думаю. Я в молодости был - ого! - цыган прищурился, улыбаясь, ноздри его затрепетали. - Любого в таборе кулаком сшибал! Дал я ей тогда клятву. Самую старую цыганскую клятву. Старики клялись. Дал клятву, что не обижу. Взяла. Полгода прожил квартирантом, помогал. А потом… жить стали. В то время недалеко от места, где жил я, конный двор стоял, коней десятка три у них было. Вот это дело, говорю. Устроился возчиком. Долго держался двор тот конный, снесли. Эх, жалко. До сих пор бы работал. Не нужен стал, машин много. Коней - на мясокомбинат. А мне что делать? И надумал я своего коня купить. Долго хлопотал, разрешили. Цыгану без коня нельзя, говорю, как вы не понимаете? Стал на топливном складе работать, рядом стеклотары склад - и у них работаю. Хорошо. А вот с кормом коню худо. Летом роща спасает, а на зиму - в деревни езжу, покупаю. И коней в деревнях меняю. Это - третий. Как состарится - я в колхоз. Они почти каждый год выбраковку делают. Я им старого, они мне необученного. Сам обучаю. Тут же и обучаю, утрами. Хочешь прокатиться? - цыган кивнул на коня. - Рысь широкая. Беговой конек…
- Нет, не хочу, - отказался я, - отвык, да и без седла. А конь справный, стать видна. Хорошего коня купили, верно…
- Значит, не любитель, - сказал цыган. - А мне шестьдесят седьмой идет, а иной раз ударю по дороге - только топот. Здесь версты полторы, пожалуй, будет от края до края.
- Сколько вам лет? - спросил я, изумленный.
- Седьмой год пенсию получаю, - засмеялся цыган. - Что, молодой? Работаю. Коня надо кормить, семья. Пенсия, да на складах зарплата, да вечером подвезешь кому что за тройку-пятерку. Ох, надо ехать. Говорим, а дело стоит. Тебе хорошо - гуляешь, а я на работе.
Цыган ловко вскочил, стал запрягать вороного. Я стоял в стороне, наблюдал. Цыган взял вожжи, тронул коня и пошел рядом с телегой. Я проводил его до конца рощи, где дорога подымалась в гору, в переулок.
- Будь здоров, - сказал цыган, подавая руку. - Приходи еще, поговорим, покосим. Вижу, умеешь ты косить. А клад не ищи, пустое дело. Он, купец, не дурак, чтобы оставлять тут деньги. Но-но!
Поехал дальше, не оглянувшись. А я стоял на краю рощи, смотрел, как телега с повядшей уже травой въехала в переулок и скрылась за дворами.
Односельчанин
Множество разных людей осталось в памяти с ранних лет, и среди них наш деревенский мужик Родион Мулянин. Мужики жирновские - каждый сам по себе интересен, одного с другим не сравнивай, но Родион все же стоял наособицу. Выделялся. И не только внешностью своей. Характером выделялся, поведением.
Ростом был он довольно высок, сложения плотного, литой, что называется, ходил медленно, грузно, смолоду был лыс, рыжий волос держался на затылке и по-за ушами, рыжее лицо, пористый нос свистком, толстые губы, спекшиеся постоянно, дышал сипло, с надсадой, сипло смеялся, жмуря глаза. Курил и пил.
Долгое время работал Родион конюхом. Мы жили тогда на самом краю деревни, лес начинался сразу же за огородами, полевая дорога проходила мимо избы, мимо конюшни и дальше к мосту через Шегарку, где на правом берегу под тополями стояла контора. Часто Родион прогонял по этой дороге на выпасы коней, проезжал с возами сена, свежей травы или дровами. Но запомнился он мне позже, летом одним. С той поры летней и запал в памяти.
Конюшил в паре с Родионом Савелий Шапкин, средних лет мужик, семейный, нрава тихого и доброго. Начался ожереб кобыл, Савелий дежурил в свою очередь и проспал, а когда проснулся под утро и пошел смотреть, то обнаружил двух мертвых жеребят: то ли они родились такими, то ли матки придавили их в тесных стойлах. Недоглядел мужик. Страшась строгого наказания или под воздействием какой-то давней затаенной мысли - неизвестно, только повесился Савелий Шапкин тот же час в конюшне, на перекладине близ двери. Так его и увидел сменщик.
Утром стало известно по деревне. Я был совсем маленьким в ту пору, в школу еще не ходил. Лет шесть было всего, видно.