Теперь же я увидела Тома чуть поодаль, по другую сторону лужайки, словно он тоже не чувствовал себя здесь уверенно. Прежде чем я успела осмотреться, пока король и некоторые из его фаворитов стали катать по очереди деревянный шар, Том оказался рядом со мной.
- Не удостоите ли вы меня прогулки по лабиринту, пока все заняты игрой? - прошептал он и с надеждой улыбнулся.
Том, как всегда, был обворожителен. Сердце мое забилось чаще.
- Я занята. Я же привязана к леди Анне, - объяснила я ему, надеясь, что он не рассчитывает на слишком легкую победу.
- Я бы хотел, чтобы мы с вами были привязаны друг к другу, и как можно крепче.
- Вы наглец, Том Сеймур.
- Ну, если не сейчас, то, может, вечерком вы осмелитесь улизнуть? А пока давайте понаблюдаем за этим сборищем нахальных щеголей, а? - предложил он и тут же ущипнул меня за седалище сквозь несколько слоев юбок.
Я подпрыгнула. Я еще не имела возможности обновить свой гардероб, а потому выглядела, как лохматая овца среди овечек с гладко остриженными шкурками. Но я вот-вот должна была получить положенные мне в порядке содержания три платья с нижними юбками, четыре пары рукавов, два корсажа и прочие мелочи, оплаченные из кошелька леди Анны - а по сути, из бездонного кошелька его величества.
Мы с Томом могли разговаривать в полный голос, потому что воздух вокруг нас буквально сотрясался от хохота и невероятных пари (придворные охотно заключали пари по любому поводу).
- Давай! Давай! Ставлю полкороны на свой следующий бросок! - кричал Генри Перси, когда его шар катился к деревянному кону.
Но Генри вышел из игры. Остались только король и человек, мне совершенно не знакомый. Придворные сгрудились вокруг них, приветствуя и подбадривая обоих. Противник его величества был классическим красавцем: тонкий нос с горбинкой, аккуратная маленькая бородка, вьющиеся волосы. Он напомнил мне каменные барельефы римских императоров, украшавшие фасад дворца.
- Не снижать ставки! - крикнул кто-то. - Я готов поставить все свое наследство на бросок его величества!
- А я ставлю все свои стихи и пьесы на себя самого! - раздался чей-то трубный глас.
Я догадалась, что это сказал противник короля.
- Кто он такой? - спросила я у Тома.
- Красавец, правда? Томас Уайетт. Он женат, так что не возлагайте на него особых надежд.
- И не подумаю!
- А я полагаю, что об этом-то вы и думаете, милочка, - не меньше, чем мы все, ожидающие своего часа, а? Уайетт - старый друг леди Анны, она знала его задолго до Перси. Первая любовь часто не забывается, вот Уайетт и влюблен в нее до сих пор.
- Как это неразумно с его стороны! Но тогда отчего же его величество позволяет ему находиться здесь?
- А он весьма полезен. Может писать стихи, пьесы, играть на лютне, сочинять тексты для маскарадов - и еще проигрывать в шары, если только сообразит, что выигрывать ему не годится. Но Уайетт человек упрямый, мне такие по сердцу. Видите тонкое золотое колечко на мизинце его величества?
- Он вчера взял его у леди Анны - в шутку, вроде залога любви. Словно ему нужен залог. Но я нахожу это весьма романтичным.
- Романтичным? Клянусь дьяволом, вы говорите такие же глупости, как и все тут, - хмуро пробормотал Том. - А видите у Уайетта медальон на цепочке? Это тоже от Анны. Он хранит его уже много лет, да еще и осмеливается открыто носить на шее, голова безмозглая. Что за чертовщина! - воскликнул Том с коротким смешком и покачал головой. - Похоже, Уайетт и впрямь решил обыграть его величество. Если уж леди ему не досталась, так достанется хотя бы эта маленькая победа.
Я тоже внимательно посмотрела на оба шара, замерших рядом с коном.
- Я выиграл, - объявил король, уперев руки в бока. - Мой шар чуть ближе к отметке.
- Я в этом не уверен, - ответил Уайетт. - Уж позвольте мне измерить расстояние, чтобы не осталось сомнений.
Он расстегнул ту самую цепочку, о которой говорил мне Том, растянул ее и измерил расстояние от шаров до кона. Его шар оказался ближе к цели, чем королевский. Генрих фыркнул, метнул в соперника суровый взгляд - и шум тотчас же стих. Все застыли, как в игре "Замри!", в которую часто играли дети сэра Филиппа. Даже великолепно владевшая собой леди Анна выглядела так, словно проглотила какую-то гадость.
Поманив Анну (а быть может, и всех нас) мизинцем, на который было надето ее кольцо, Генрих Тюдор объявил:
- Как бы то ни было, я желаю сегодня заняться стрельбой по мишеням. Вас, поэт Уайетт, я оставляю играть в ваши игры, но остерегайтесь еще раз надевать на шею этот медальон. Медальоны - предметы весьма хрупкие, впрочем, как и шеи…
Возможно, он при этом еще и выругался или что-то пробормотал себе под нос, я уж не знаю. В одном я была уверена: у меня наконец-то есть нечто такое, что можно не только отнести, но и рассказать Кромвелю - информация отнюдь не была секретной, но из нее следовали важные выводы. Король все еще ревнует Анну к прежнему претенденту на ее руку, Уайетту, - и не исключено, что и к Генри Перси тоже.
- Чтоб Уайетта черти побрали! Из-за его нелепой выходки король рассердился, а страдать придется нам всем, - проворчал Том. - Значит, нынче вечером, - жарко прошептал он мне на ухо, - когда взойдет полная луна, в разгар танцев. Я буду ждать вас у самого входа в лабиринт, так что вы в нем не потеряетесь. Это я потерял голову от глубокого восхищения вами, мистрис.
Я отлично сознавала, что за этими красивыми словами ничего не стоит, но все равно слышать их было невыразимо приятно. Я проводила взглядом Тома, помчавшегося вслед за остальными. А мне надо было заняться кое-чем другим - делом Кромвеля и моей госпожи.
Пока я спешила в покои леди Анны, я еще раз продумала, что скажу страже у ее дверей: госпожа послала меня за платочком, который оставила в спальне. Но вход никто не охранял. Дверь в спальню была не заперта, и я, подивившись этому, мигом проскочила внутрь. Возможно, как раз те, кто стоял здесь на страже, сегодня сопровождали Анну на прогулке. Эти телохранители для меня были все на одно лицо в своих одинаковых шляпах и красно-золотых нарядах, к тому же лица их все время заслоняли огромные алебарды - наполовину копья, наполовину боевые топоры.
Я только сейчас заметила, что сиденье табурета украшено вышитой эмблемой Анны - белым соколом, сидящим на дереве. Опустившись на колени, я пошарила под сиденьем и укололась одной из булавок, которой была пришпилена записка. Я вытащила записку и выдавила из пальца капельку крови. Анна была прекрасной вышивальщицей, неужто она не могла аккуратнее прикрепить письмо?
- Вот черт! - вырвалось у меня.
Я не только испачкала записку кровью, но и начала перенимать у придворных привычку сквернословить. Мама терпеть не могла ругани, и я в память о ней старалась не произносить бранных слов.
Письмо, запечатанное воском, я хотела спрятать за корсаж, но тут заметила единственную строчку, нацарапанную на внешней стороне сложенного вдвое пергамента: "Лани моего сердца".
Я прочитала и нахмурилась. Неужели я перепутала записки? У меня не было ни малейшего желания допустить ошибку и тем вызвать недовольство и Леди, и Кромвеля. Не ломая печати, я надавила пальцами на сгиб. Письмо приоткрылось, и я разобрала подпись. Повернувшись к окну, я прочитала последние строчки: казалось, то были стихи, возможно, сонет - придворные обожали писать сонеты своим возлюбленным.
У лани по ошейнику горят Алмазные слова предупрежденья:
"Noli me tangere, я цезарева стада,
Кажусь ручной лишь для чужого взгляда".
Подпись простая, но смелая: Т. У.
Томас Уайетт? Он оставляет своей любимой сонеты в ее опочивальне? Он что, безумец? А я теперь узнала опасную тайну.
Я перечитала те строки, которые были мне видны. "Noli me tangere" на латыни значит "не тронь меня", а цезарь… Несомненно, имеется в виду король Генрих. Не затеял ли Уайетт нечто, что было куда более опасно, нежели открыто носить на шее медальон Анны и выигрывать у его величества в шары? Не проникает ли он сюда по тем секретным лестницам, о которых упоминала Анна?
Охваченная уже нешуточным страхом, я встала на колени, заглянула под сиденье и увидела на противоположном его конце другую записку, приколотую более аккуратно. Я вернула записку Уайетта на прежнее место, а другое письмо забрала. Меня трясло от сознания той власти, обладательницей которой я вдруг стала, - то было знание, способное причинить Анне вред, сколь бы ни казался король очарованным ею. Знание, которое могло изменить жизнь поэта, а может быть, и мою собственную. Об этом обязательно надо сообщить Кромвелю, только вот захочу ли я это сделать? Если он узнает об этом, то сможет предупредить Анну, чтобы она была осторожнее - тогда, однако, она придет к выводу, что я обнаружила эти стихи. А можно взять и порвать их. Нет, нет. Я сделаю только то, что приказала мне возлюбленная короля, и первой поведаю Кромвелю о том, что случилось за игрой в шары. Этого будет вполне достаточно, чтобы он понял: Уайетт ведет опасную игру.
Опасная игра… В такую же я играла тем вечером с Томом Сеймуром, отдавая себе в этом отчет. Я сделала то, что велел мне Кромвель: вызвала его запиской через мастера Стивена, а затем мы встретились на черной лестнице. Кромвель взял у меня письмо от Анны и внимательно выслушал мое повествование о вспышке монаршего гнева на лужайке для игры в шары.