За Беату он не боялся. Слишком громким было имя воеводы, чтобы мужики, даже самые отчаянные, отважились двинуться на замок; кроме того, в замке было много людей, и семье воеводы не угрожала ни малейшая опасность. Правда, Белз и Цехановский замок мужики уже дважды поджигали, но там действовала организованная банда под предводительством Яховского, смелого и хитрого лазутчика Хмельницкого. Правда, незадолго перед тем атаман Баюс с товарищами разгромил Янушковицы; правда, убиты были паны Трояновские, Бобовницкий, Былина из Лещин, опустошены усадьбы Ольшевского в Сярах, Домарацкого - в Ропе, а знаменитые Чепец и Савка напали на Ямгруд, хорошо укрепленное поместье Менчинского; в Зындрамове они же украли семьдесят семь племенных кобыл, ограбили усадьбу Дельпачи в Глиннике, Циковского - в Жегльцах, Михаловского - в Рогах близ Ивонича, но вооруженному пушками, как крепость, замку Гербуртов такие нападения были не страшны. В Згожелицах же держали панский скот: это и соблазнило нападавших.
С пожаром в сердце, не меньшим, чем тот, который пылал впереди, в урагане гнева, жажды мести, боли и отчаяния Костка мчался по дороге. Наконец, проехав уже больше мили, он придержал коня, чтобы его не загнать.
Огромное зарево горело на небе.
Костка сдержал лошадь, обернулся, сидя в седле, протянул сжатый кулак в сторону пожара и яростно потряс им.
- Погодите, магнаты! И получше этого зажгу я огонь над вашими головами! Узнаете вы меня, сукины дети!
Он погнал коня в горы. В эту дикую, пустынную страну влекли его бешенство и гнев. Так инстинкт ведет волка, сорвавшегося с цепи. Дорогою Костка думал о Хмельницком. Хмельницкий неоднократно давал ему понять, что знает о нем и ценит его. Как бы нарочно встречали его люди, подосланные гетманом, и делали многозначительные намеки, что Богдан Хмельницкий может потребовать возвращения прав не только казакам и русским крестьянам, а и другим людям… особенно тем, кто вступит с ним в союз…
Хмельницкий…
Отец его был поселенец в Чигирине во времена старосты Даниловича, и звали его Хмель, - а сын, уже казацкий гетман, который побратался с татарским ханом, оттеснил князя Иеремию Вишневецкого за Днепр и взял в плен двух коронных гетманов. Воевода Кисель ездил к нему послом. Так, если сын суботовского хуторянина Хмеля мог наставить носить над собою малиновое знамя, - чего не сможет он, королевский сын?..
- Эх, брат, знаешь, что я тебе скажу? Тепло. То есть теплынь, я тебе скажу…
- Теплынь, это верно.
- Ветерок с востока подувает: весна.
- Весна.
- Тает.
- Тает.
- Тепло весной!
- Это вы, Ян, правильно сказали! Вы голова!
- И еще я тебе скажу, Шимек, что там, на озере, ни единой льдинки не осталось.
- Не осталось.
- Солнышко все начисто растопило.
- Еще бы!
- А на Мерзлом, под Заворотом, должно быть, еще лед есть.
- Есть.
- Куда же ему и деваться, как не в тень!
- Ясное дело!
- А в Пятиозерье Новобильские, пожалуй, уже овец выгнали.
- Пожалуй.
- А до Рыбьего, думаешь, дошли?
- Дошли. Отчего не дойти?
- И до Тихой?
- Да ведь она еще ниже.
- Наша гора у Озер самая высокая.
- Самая высокая.
- И знаешь, брат, что я тебе скажу: хороша она.
- Хороша.
- Уж что хорошо, то хорошо. Нигде такой горы нет.
- Конечно, нигде!
- Только что холодна. В других местах уже пашут, а на ней еще только-только трава зеленеть начинает.
- И то верно.
- Нынче летом, коли будет такая теплынь стоять, мы туда пойдем.
- Вместе?
- Вместе пойдем. И скрипку ты, Шимек, с собой возьми. Потому что, как забренчит там Бырнас на кобзе да Петр Франков с внуком моим, Собеком, на дудках заиграют, - так что же ты, брат, без скрипки станешь делать? Тогда незачем тебе туда идти. Русалки бы тебя камнями забросали.
- Гм… может, и так…
- Сядем у шалаша на солнышке… Лесом из долины потянет, а сверху - соснами, можжевельником. И так вам придется играть, чтобы услышали вас пастухи на Тихой.
- Ясное дело!
- Пусть послушают, как поляки играют! Липтовцы несчастные!
- Правильно! Наши песни им поперек горла станут.
- Да-а! Водочки сладкой попьем. С овсяным пирогом.
- Хорошо!
- На солнышке погреемся. Ведь мы старые.
- Эх! Что станешь делать!
- Шимек, тебе сколько лет будет?
- Да не, то за пятьдесят, не то за шестьдесят.
- Младенец ты еще! Мне вот на святого Флавия восемьдесят четвертый пошел! Ну, что ты против меня? Молокосос! А переплясать ты меня не сможешь.
- Где уж!
- То-то, брат, не перепляшешь! Когда мне двадцать пять было, так раз трое пастухов из Бялки с ног свалились, а я еще и не взопрел!
- Ну-ну!
- Да, было дело! Парень я был настоящий! Кругом всего Черного озера вровень с собаками бегал! Ну и летел же я!
- Всю дорогу до Косцельца?
- Конец порядочный!
- То-то и есть! А только я так думаю, Ян, что, кабы не прибывала в озере вода да кабы стала она пивом, люди бы его к осени вылакали.
- Еще бы! Так бы и прилипли к нему, покамест одна тина на дне останется. Я бы сам лег и пил, покуда сил хватит.
- А сколько народу нагрянуло бы, кабы разнеслась по свету такая весть! Черно было бы от народу. Все побросали бы и не боялись бы, что их зальет.
- Шагу бы пешком не ступил, все бы на лошади ездил: нацедил бочку - вези к избе.
- Хуже всего было бы тем, которые по тюрьмам сидят. Проведал бы об этом человек, так умер бы с горя, что все без него выпьют.
- Да, Шимек! То-то было бы пьяницам раздолье!
С ребятами пришли бы, да и баб дома не оставили бы!
- Хромой и тот бы приковылял, слепые бы ощупью дорогу нашли!
- Страсть, сколько бы от этого пьянства народу погибло! Пришлось бы епископам вмешаться, ксендзам с амвонов людей усовещивать.
- Старосты из Нового Тарга да из Чорштына прислали бы гайдуков - народ от озера гнать.
- Да! Тут бы и войско понадобилось. Рассердились бы мужики и не одного гайдука уложили бы… Ружья понадобились бы…
- Верно, что понадобились бы! Бунт бы поднялся, кабы стали разгонять силой. Потому что мужики сказали бы: кому какое дело? Пиво-то ведь наше! Ты, что ли, его варил?
- Правда! Чего другим в это дело мешаться? Вода всегда была крестьянская, стало быть и пиво крестьянское!
- Кто смеет тебе запрещать твое же пиво пить?
- Я бы такому показал! Вот, ей-богу, убил бы подлеца!
- Воевода прислал бы солдат из Кракова людей карать. А тебя за убитого солдата обязательно повесили бы.
- А за одного повешенного мстил бы народ до седьмого колена. Я бы ему показал, как людей за свое же пиво наказывать!
- Кровь бы лилась рекой!
- Всю Польшу из-за этого пива замутили бы. Королю пришлось бы удирать.
- Где же ему усидеть, кабы весь воз перевернулся!
- А только вот что я тебе скажу, Шимек: резня была бы похуже, чем теперь из-за казаков. Да этого не будет.
- Знаю, что не будет. Надо же о чем-нибудь погуторить…
Так в теплую и долгую весеннюю ночь беседовали старый Ян Топор Ясица из Грубого со старым Шимоном Кшисем из Ольчи, сидя перед избой Топора и глядя на звезды.
Звезды сияли над ними, над Кошистой, над Бучиновыми скалами, над Свиницей.
Огромный лес чернел под горой, пониже пастбищ. Лес, которому, казалось, не было ни конца, ни начала и неведомо было, сколько лет он стоит, - все новые деревья вырастали на сгнивших стволах.
Ночной весенний ветер дул старикам в лицо, развевал длинные, спадающие до плеч волосы, намазанные маслом.
Кшись взял в руки лежавшую около него скрипку, купленную у проезжего цыгана, а цыганом украденную где-то, чуть ли не во Львове. Скрипка эта была предметом восторга и зависти всех гуральских музыкантов. Кшись легонько провел смычком по струнам.
Знал он, чем потешить Топора, и тихо стал наигрывать старую песню.
А Топор послушал, покивал головой и сказал:
- Эге, да с этой песней при короле Стефане - прости ему, господи, грехи его - наши мужики на московскую войну шли!
И затянул вполголоса:
Эх, как с гор мы спустимся в долины,
Врага одолеем, сами будем целы.
Идите-ка, хлопцы, в долины, в долины,
К королю Стефану, в московские степи!
Налетает ветер с венгерской границы.
Наш Стефан Баторий - что горный орел.
Эй, Стефан Баторий! Веди нас, веди!
За тебя, Баторий, головы сложим…
Гетман наш Замойский, пан вельможный наш,
За ружье спасибо, порох ты мне дашь.
А я буду хлопец, эх, маршировать.
Все весною будут поле здесь пахать…
Золотые кудри мне придется снять.
Под росистым буком больше не гулять.
Так тихонько подтягивал он Кшисевой скрипке, а потом вдруг изменил напев и рявкнул во весь голос:
У моей подружки
Белые колена,
У моей подружки -
Белые, как пена!
И-хей!..
Это-то его и погубило.
Ибо на этот раз скрипнула дверь, из-за нее высунулась голова Марты, жены Топора, и раздался громкий голос:
- Ишь ты! Молоденький, что ли? Будешь ты у меня но ночам голосить? Спать!
- Кшись… да ведь тут Кшись, - попробовал оправдаться Топор.
- Кшись, не Кшись - пусть тоже идет спать! Постлано и ему в избе. Спать!