- Ничего бы не росло, один хрен.
- Да горчица.
- Это вы, Ян, хорошо сказали. Вы - голова! А то еще можжевельник.
- Хе-хе-хе! - засмеялся Топор. - Дроздам бы раздолье было. Да только, Шимек, дитятко, что бы тогда пастушки в лесу собирали?
- И чем бы алтари украшали?
- Ну, знаешь ли, это ее дело, богородицыно. Она себе всегда к весне цветов припасает.
- Потому что знает, что будет ее праздник.
- Хороший праздник, да нынешний лучше.
- Это верно. Нет праздника лучше успенья.
Тут ветер подул сильнее и, сорвав сдвинутую набекрень шапку Кшися, бросил ее в нескольких шагах на траву.
- Эге-ге! Не давал, а отнимает! - сказал старый Топор.
- Это не порядок! - прибавил Кшись, поднимая шапку. - Давай, а не отнимай!
- Гм… а привезет нам что-нибудь моя баба с праздника? - спросил Топор.
- Гм… - с сомнением протянул Кшись, поглядывая на Топора.
- Да разве она когда привозит что-нибудь? - откликнулась Эва, высовывая голову из двери. - Жадна, как собака, а скупа - страсть!
Старый Топор засмеялся.
- Верно она говорит!
А Эва прибавила:
- Обедать ступайте!
- Пойдем, - сказал Топор Кшисю.
- Зачем же? - церемонно отвечал Кшись, хотя ждал обеда с нетерпением.
- Да пойдем, пойдем!
- Зачем же! - повторил Кшись, и они вошли в избу. Дом у Топора был полная чаша.
Эва поставила перед ними кашу и дымящееся баранье мясо: прекрасный обед по случаю большого праздника.
Она поставила перед Топором баранину, а перед Кшисем кашу, но Кшись сказал:
- Ты мне рот кашей не затыкай, а давай кусок мяса! Мне мясо не вредно!
Услышав это, Топор расхохотался и сам подвинул гостю миску с бараниной, говоря:
- Эвця эта - такая же скупая чертовка, как моя баба!
Принялись за еду. Кшись, чавкая, глотал да глотал.
Был он прожорлив при всей своей тщедушности. Эва не вытерпела и, видя, как быстро убавляется содержимое миски, ядовито сказала:
- А может, уже довольно?
Но Кшись ответил:
- Лучше пусть живот лопнет, чем чтобы это осталось!
И продолжал есть.
Когда они наелись и утерли губы, старый Топор выпил молока и обратился к Кшисю:
- Успение пресвятой богородицы… гм… А слыхал ты, Шимек, что люди говорят?
- А что?
- Насчет богородицы на оравских Сухих горах?
- Знаю.
- Будто она живая.
- Это та, которая откуда-то из Венгрии на Сухие горы и костел прибежала?
- Та самая. Ксендз не поверил, хотел убедиться и поскреб ей ножом мизинец. Кровь пошла.
- Знаю. Потом этот ксендз себя живьем замуровать велел.
- Сам себя покарал за неверие. Костел деревянный, а при нем теперь каменная пристройка.
- Да. А все же нет другой такой божьей матери, как Людзимежская.
- Верно! Она ведь тоже живая. Перенесли ее в Новый Тарг в приходскую церковь, а она ночью в Людзимеж вернулась.
- Да! Ночью. Мужики, которые лошадей пасли, свет видели, когда она шла полем.
- Любит она свой костел.
- Да ведь и хорошо ей в нем: теплый, сухой и расписан, говорят, на диво. Сам-то я в нем не бывал. Чего ж ей там не сидеть?
Помолчали.
- Все святые перед богородицей ничто, - сказал Кшись. - Она владычица.
- Это верно. Сила у нее большая.
- И добрая.
- Да.
- Слышал я от одного странника, какой случай был где-то в Польше. Пришел в алтарь вор и хотел у божьей матери снять с шеи ожерелье. Только он подошел, как она ручку свою с образа протянула - и хвать его за руку.
- Батюшки! За самую руку?
- Ну да. И он никак не мог вырваться.
- Еще бы!
- Ну, сбежались люди. Думают: что с ним делать? Один говорит - отрубить ему руку! Другой - отрубить голову. Третий советует его в тюрьму посадить. Не тут-то было: держит. Наконец говорит один человек: "Давайте его простим!" И тогда божья матерь этого вора отпустила.
- Отпустила?! Батюшки, Шимек, неужто отпустила?..
- Да. Вот какая добрая!
- Да, скажу я тебе! Добрая!
- Как будто и не бабьего сословия!
- Да, и не похоже, что баба. Я баб знаю!
- То она тебя нежит, как пухом обернет…
- А то как примется грызть, все нутро вытянет.
- Хе-хе-хе! - рассмеялся Топор, гордый своей опытностью.
Кшись скоро попрощался и отправился восвояси. Он побаивался колкостей скупой Топорихи, когда она вернется: очень уж он много всего съел.
Эва, убрав со стола, тоже ушла в Пардулувку к сестре, которая жила там с мужем. И старик Топор остался один.
Он ходил взад и вперед по избе, а голодный теленок мычал. Топор сжалился над ним и стал его кормить, приговаривая:
- Э, кто же это видел: плакать? Ну, что ты меня лижешь, бедный? А? Вовремя тебя не покормили. Хозяйка-то когда еще вернется с праздника! На, маленький, на тебе сенца… Кушай да не плачь!..
Он из рук кормил теленка, а тот хватал то сено, то пальцы; старый Топор умиленно посмеивался.
Вдруг кто-то с силой постучал в дверь, так смело и громко, что старый Топор подумал: уж не Яносик ли Литмановский? Он крикнул:
- Не заперто!
Дверь распахнулась, и придворный Сенявского, Сульницкий, переступил порог, наклонив голову, чтобы не задеть за низкую притолоку; за ним шли несколько казаков Сенявского.
- Слава господу Иисусу Христу! - сказал Сульницкий.
- Аминь. Здравствуйте, пан, - ответил Топор. - Что вам угодно?
- Мы к вам по дороге заехали, - сказал Сульницкий, садясь на скамью. - Молока попить. Угостишь нас?
- Хозяйки нет, - растерянно ответил Топор, - поехала с работниками в Людзимеж на праздник. И Эвка тоже куда-то…
- Ну, это ничего, - отозвался Сульницкий. - Внучка ваша Марина нам подаст.
- Да и Марины нет: с утра куда-то ушла. А откуда вы, пан, знаете Марину? - простодушно спросил Топор.
- По Чорштыну! - нагло засмеялся Сульницкий.
Подозрение и гнев блеснули в узких, мутных глазах Топора.
- По Чорштыну? - сказал он. - Это где ее рыцарь ударил булавой по голове?
- Вот, вот! - тем же тоном сказал Сульницкий. Но, что-то вдруг сообразив, переменил тон и вежливо добавил - Господин мой пожалел Марину и хочет ее наградить. Он шлет ей сто золотых червонцев.
При виде золота, со звоном высыпанного из кошелька на стол, узкие, мутные глаза Топора засверкали жадностью, а пальцы задрожали.
- И не так еще он ее наградит, - продолжал Сульницкий. - Только скажите нам, отец, где Марина.
- Да я и сам не знаю. Что тут делать? - почтительно ответил старый Топор.
- Ну, так мы ее здесь подождем, - сказал Сульницкий. - Хлопцы! Подайте меду. А лошади чтобы были наготове! - приказал он казакам.
В старом Топоре опять проснулось подозрение.
- Солдаты? - спросил он, указывая на казаков.
- Моего пана.
- Много их здесь?
- Тридцать.
- Тридцать? Разве война?
- Может случиться и война, - дерзко усмехнулся Сульницкий. - В лесу волки ходят.
Старый Топор почесал за ухом и направился к дверям, говоря:
- Я сейчас вернусь…
- Куда собрались, отец? - спросил Сульницкий, загораживая ему дорогу.
- А что же, мне из своей избы выйти нельзя? - рассердился старик.
- У вас гости.
- Да, гости… - сказал Топор весьма недоверчиво.
В эту минуту Сульницкий увидел в окно Терезю. Она выходила из лесу.
- Держи! - крикнул он ближайшим казакам, окружавшим избу.
Терезя, увидев перед избой солдат, бросилась назад и скрылась в чаще; десятка два всадников галопом помчались к лесу.
- Кого же это вы, пан, приказали схватить? - с любопытством, но и решительно спросил старый Топор.
- Внучку твою, Марину! - самоуверенно ответил Сульницкий. - Мы затем и приехали.
Старый Топор вскипел; он выпрямился, как тогда, когда благословлял отправлявшихся в поход мужиков, отступил на шаг и угрожающе крикнул:
- Внучку мою, честную девку из хозяйского дома, - вы? А какое вам до нее дело?
- Будет стлать постель моему пану и спать с ним! - ответил Сульницкий.
- Она? Будет панской любовницей? Марина?
- Лучше быть подстилкой у сына воеводы, чем у нищего изменника Костки!
- Пан Костка был святой! - возмущенно воскликнул Топор. - Из рода, где были святые, и королевский полковник! Ради господа и короля такому человеку нельзя отказать ни в чем! А вы, собаки окаянные, вон отсюда! Марш!
- А это? - крикнул Сульницкий, указывая на дукаты, лежавшие на столе.
Поколебался старый Топор, глянув на золото, - но лишь на миг; он сгреб дукаты и бросил их на пол, крича:
- Бери их! Съешь!
Сульницкий рассмеялся и крикнул:
- Сам сожрешь, старая свинья, когда мы за волосы потащим отсюда Марину!
Засверкали узкие, мутные глаза старого Топора; он нагнулся, схватил табуретку и ударил ею по голове Сульницкого, тот упал лицом на стол; тогда Топор, подняв табуретку, обернулся к казакам и закричал:
- Я здесь хозяин! Я вас всех искрошу, собаки проклятые! Вон!
Но слуга, бывший при Сульницком, быстро вынул из ножен кинжал и ударил им Топора в грудь под самое сердце. Раскинув руки и простонав: "Господи Иисусе!" - старик свалился на пол. Тогда его стали колотить и пинать ногами, пока не убили.
Видя, что Сульницкий лежит без чувств, лицом на столе, казаки, слышавшие, что у крестьян-горцев водится всякое добро, подобрали валявшиеся дукаты и принялись грабить дом. Тем временем погнавшиеся за Терезей один за другим вернулись обратно.
- Не поймали?