В шумной горячей сутолоке произошло это настолько быстро, что ратники, сражавшиеся рядом, ничего не поняли.
Глава 67
НА КРЕПОСТНЫХ СТЕНАХ И В ПОЛЕ РАТНОМ
Во всех церквах и храмах служили неустанные молебны, где духовные пастыри слезно просили господа даровать воинам победу над иноверцами.
А крепостные стены, башни и звонницы густо облепили московитяне, с тревогой взиравшие на ратную равнину.
Посадские то безмолвствовали, замирая, то шумно ликовали, следя за сечей. Древняя столица, знавшая многие приступы, никогда еще не видела возле себя полевой битвы.
Дед Терентий, стоя на крепостной стене и придерживая старческой рукой шустрого Аникейку, изрекал слобожанам:
- Видел я многие сражения, ребятушки, но такое ‑ впервой на Москве случается. Мудреная битва.
- Отчего мудреная, отец? ‑ спросил старого тяглеца из Зарядья княжий привратник Игнатий.
- Ась?
Игнатий наклонился к старику, туговатому на ухо, и повторил свой вопрос.
- А то как же, почтеннейший. Отродясь такого не бывало, чтобы промеж двух ратей еще одна рать билась…
Игнатий махнул на деда рукой, а Терентий повернулся лицом к Москве‑реке, силясь хоть что‑нибудь узреть слезящимися глазами. Но тщетно. Все расплывалось в старческих глазах мутным пятном.
Терентий дернул за рукав Аникейку, спросил с беспокойством:
- Чего там теперь деется, внучек?
- Бьются, деда, бьются, ‑ уж в который раз отвечал Аникейка.
- Был бы в теле ‑ пособил бы ребятушкам. Я с татарвой не единожды в поле встречался. Свирепые людишки. Помоги, осподи, воинству православному, ‑ бурчал в белую пушистую бороду старый посадский…
Возле Яузской башни вздыхала о князе Андрее молодая супруга Елена Телятевская. Вытирая слезы шелковым платком, говорила Секлетее:
- Боюсь за князя, мамка. Горячий он…
- А ты больше господу молись, княгиня. Пошто из Крестовой палаты убежала. Бог‑то страсть не любит на полуслове молитву прерывать. Пойдем‑ка, матушка, в терем.
- Не могу. К нему хочу, в поле. Нелегко там моему соколу.
- Крепись, матушка. Перестань слезами исходить. Не един наш государь с нехристями бьется, ‑ строго вымолвила старуха.
- Извелась душа моя, мамка. Пойду в стан, пожалуй, о князе спытаю.
- И полно тебе, матушка, ‑ сердито стукнула клюкой Секлетея. ‑ Мыслимо ли дело женам по рати бегать. Да и не впустят тебя туда. Идем, княгиня, в моленную…
На Ивановской колокольне стояли подьячие Разбойного приказа Силантий Карпыч и торговый сиделец Федотка Сажин.
- Отведи беду, осподи. Не дай товару пропасть. Два обоза у мя в Гостином дворе, ‑ поминутно крестясь, бормотал торговый сиделец.
- За добро трясешься, Федотка, ‑ поглаживая окладистую бороду, промолвил Силантий Карпыч.
- В обозах товару немало, мил человек. На сотню рублев барыш выгорит.
- А как же Русь, Федотка? ‑ подковырнул торговца подьячий.
- А товару да алтыну все едино, Карпыч, ‑ хоть Москва, хоть Бахчисарай. Лишь бы выгодно дельце справить, ‑ высказал Сажин.
- Без бога живешь, Федотка, ‑ покачал головой Силантий Карпыч и, вглядевшись в ратное поле, вдруг испуганно добавил, ‑ одначе татары стрельцов наших прижали. Бегут к лагерю пищальники. Ох ты, осподи.
Подьячий толкнул в спину стоявшего вблизи него холопа, закричал:
- Поспешай, Егорка. Грузи рухлядь на подводы. Да мотри не оброни чего.
- Пожалуй, и я побегу, Карпыч. Не обокрали бы обоз мой воровские людишки, ‑ засуетился торговый сиделец.
- И то верно. Лиходеев нонче много на Москве развелось, ‑ поддержал Федотку подьячий и также шагнул к выходу.
Старый кремлевский звонарь, слышавший их разговор, покачал им вслед седовласой головой, мрачно сплюнул и, тут же забыв про обоих, устремил свой взор на ратное поле.
Битва продолжалась до вечерних сумерек. И та и другая сторона ежечасно продолжали подкреплять свои рати…
Тяжелее приходилось пешим стрельцам ‑ пищальникам. Конные татары на своих быстрых лошадях часто прорывались через их плотный строй. И в этой свалке уже нельзя было стрелять из самопалов и ручных пищалей: пулями и картечью можно поразить своих. Отбивались от татар саблями, пятились назад и несли большой урон.
И тогда в помощь пищальникам воевода Федор Мстиславский послал до двух тысяч посадских ополченцев, давно рвавшихся в бой.
Слобожане с громогласными криками ринулись на татар:
- Круши басурман, посадские!
- Вперед, Москва!
- За землю русскую!
Ремесленные тяглецы встретили иноверцев ударами тяжелых дубин и топоров, палиц, сулиц и кистеней. Многие ловко орудовали длинными баграми и острыми рогатинами.
Татары дрогнули, усыпая поле трупами.
Караульный стрелец с Варварских ворот Давыд Одинец, потрясая бердышом, весело воскликнул:
- Удирают басурмане, братцы‑ы! А навались!
На бегу, подняв с земли окровавленный багор, Одинец зацепил им татарина, стащил с коня, а затем полоснул по нему саблей.
- Получай свою дань, поганый!
Семен Одинец взмахнул на басурманского коня и погнался за отхлынувшими монголами. Настиг одного джигита и свалил его саблей наземь. Помчался за другим. Но татарин вдруг на полном скаку остановил коня, натянул свой большой лук. Длинная стрела пронзила стрельцу насквозь горло. Семен Одинец свалился на землю, а испуганный степной конь, освободившись от отважного наездника, развевая черной косматой гривой, сминая копытами раненых, стремглав понесся к своему стану.
Среди русских вершников храбро рубились с погаными рязанцы ‑ Истома Пашков, Прокофий Ляпунов и Григорий Самбулов. Подбадривая друг друга воинственными криками, молодые дворяне разили мечами вертких и смуглых улусников.
Кряжистый Прокофий Ляпунов сражался сразу двумя мечами и при каждом ударе восклицал:
- Москва бьет с носка, мать вашу!..
Ему вторил высокий широкоплечий Истома Пашков:
- Помни Рязань, плосконосые!
А Григорий Самбулов, тряся кучерявой цыганской бородкой, опуская меч на татар по‑разбойному, словно филин ухал:
- У‑ух! У‑ух!
Глава 68
АЙ ДА АФОНЯ!
Не усидел в дощатом городке и Афоня Шмоток. Истово перекрестившись на золотые маковки Данилова монастыря, бобыль с пистолем за кушаком и обнаженной саблей один выскочил из ратного стана и шустро побежал к сражавшимся воинам.
И вид Афанасия в долгополом нараспашку кафтане и сдвинутом набекрень войлочном колпаке был настолько нелеп для ратоборца, что вызвал дружный хохот среди стоявших в лагере воинов. Глядя на тщедушную, с жидкой козлиной бороденкой фигуру, ратники кричали вслед:
- Нагонит мужичок страху на поганых!
- Пропала теперь Орда!
Первым делом Афоня Шмоток решил раздобыть для себя коня. Куда же ему в бой без лошади, да еще с малым ростом! И конь вскоре подвернулся. Низенький, гривастый, стоит смирно и лижет языком убитого басурманина.
"Вот и рысачок нашелся", ‑ довольно подумал Афоня, взбираясь на лошадь.
Конь сильно взбрыкнул задними ногами, и Шмоток, не успев взяться за поводья, шлепнулся наземь. Горестно вздохнул и, потирая свой ушибленный зад, Афоня вдруг перекрестился. Мать честная! Ужель пушки по полю зачали палить? Повернулся в сторону. Нет, слава богу! Это ратники на все поле над ним гогочут. Афоня погрозил им кулаком, поднялся и принялся выискивать себе нового коня. Но и второй оказался неподатлив.
"Басурманским коням словно кто перцу под хвост насыпал. Ну их к ляду. Надо свою пахотную кобылку подыскать", ‑ порешил Афоня, вновь почесывая бок.
Иванка Болотников был немало удивлен, когда услышал за своей спиной, в саженях пяти, знакомый, обрадованный голос:
- Нашел‑таки! Я тута, Иванушка. На подмогу к тебе при‑ше‑е‑ел!
Болотников попятил назад Гнедка и, утирая горячей ладонью пот с лица, устало улыбнулся приятелю‑односельчанину.
- Пошто ты сюда? Поезжай в стан. Зашибут тебя басурмане.
- Стыдно мне, Иванка, к своей Агафье возвращаться, коли поганого не убью. Ты вон как басурман колотишь. И мне в деревеньку охота Ерусланом прийти…
- Берегись! Татарин слева! ‑ поспешно предупредил заболтавшегося ратника Болотников.
Афоня, восседая на широкогрудом вороном коне, быстро повернулся и, почти не целясь, пальнул в живот нависшего над ним грузного татарина. Басурманин выронил из рук занесенную над бобылем саблю и рухнул наземь.
Афоня восторженно поднял пистоль над головой.
- Вот так‑то! Знай сверчок свой шесток!
Болотников, зорко поглядывая по сторонам, мельком посмотрел на бобыля и хмуро покачал головой. Сквозь драную сермягу просвечивало худосочное тело. Много ли надо такому хилому воину. Ему и трех минут в бою не продержаться.
А бобыль взбудораженный своей первой удачей, пришпорил лаптями коня, норовя ринуться в самую гущу джигитов.
Иванка придержал бобыльского скакуна.
- Возвращайся в стан. Без брони ты не ратник.
Афоня упрямо завертел головой.
- Не для того тебя битый час искал, чтобы восвояси удирать. Не простит мне осподь, ежели тебя на поле брани покину, ‑ прокричал Афоня.
И в эту минуту хвостатое татарское копье угодило в Гнедка. Конь споткнулся, жалобно и тонко заржал и вместе с Болотниковым повалился на поле, забившись в предсмертных судорогах и придавив Иванке ноги.