Возле Иванки беззаботно, вполголоса напевал Афоня Шмоток. Болотников тронул его за плечо,
- Чего тебе, парень?
- Редкая у тебя душа, Афоня. Завидую. Мужики, чуешь, какие смурные, а тебе все нипочем.
Бобыль шмыгнул носом, сдвинул колпак набекрень и улыбнулся простодушно:
- Эх, Иванка. Свою беду я за словом прячу. Так‑то на белом свете жить легче. Отродясь не унывал. Все горе не выстрадаешь. Его вон сколько на Руси.
- Легко мне с тобой, Афоня. Бесхитростный ты и добрый. Будем в рати вместе ходить, ‑ обняв бобыля за плечи, промолвил Иванка.
- С таким богатырем‑молодцем я хоть куда снаряжусь. А то какой я без тебя ратник. Во мне и весу‑то три пуда, ‑ рассмеялся Шмоток.
Холопий подклет ‑ возле деревянного тына, недалеко от ворот. Мужики услыхали, как с улицы кто‑то громко застучал в калитку.
Из сторожки вышел привратник. Раскрыл оконце в калитке. Признав в сумерках княжьего холопа, пропустил его во двор.
Дворовый, едва отдышавшись, подсел к ратникам и, вытирая шапкой потное лицо, возбужденно и словоохотливо заговорил.
- Ну и дела, братцы. В полдень все погорельцы на Троицкую улицу высыпали. Яблоку негде упасть. Царя Федора Ивановича поджидали. А государь, сказывают, в святой лавре остался. Дальше Троицкой людей не пропустили. Навстречу посадским Борис Годунов стрелецкий полк выслал. Слобожане зашумели, на служивых, было, наперли, а те из пищалей поверх толпы пальнули. Посадские не оробели. Чудотворную икону вынесли и снова на стрельцов двинулись. Закричали: "Пропускайте нас к царю‑батюшке. Будем его милости просить". Вышел тогда к народу ближний царев боярин. Шапку снял, крестное знамение сотворил и руку к сердцу приложил. Выступили тут из толпы челобитчики, упали на колени, нужду посадскую высказали. Борис Федорович всех со смирением выслушал и великие милости обещал народу даровать…
Из терема вышел Якушка. Увидел в темноте ратников, недовольно покачал головой.
- Ступайте в подклет, полуношники. Завтра с петухами подниму.
Мужики побрели на ночлег.
Челядинец как сказал, так и сделал. Разбудил рано. Накормив и напоив лошадей, ратники верхом выехали на Никольскую, а затем Богоявленским переулком пересекли Ильинку, свернули в Ипатьевскую слободку и выбрались к Варварским воротам.
Возле часовни Боголюбской божьей матери позевывали, крестя рот, воротные сторожа с рогатинами.
- Поднимите решетку, ребята, ‑ попросил караульных Якушка.
- Подорожну кажи, человече, ‑ не вставая с рундука, нехотя и сонно проворчал один из сторожей.
- Протри глаза, борода. Из Китая едем, а не в город ломимся. Какая тебе еще грамота понадобилась?
- Десятником не ведено из Китая пропущать. У нас Демид Одинец на службе строг.
- Одинец, сказываешь? Вот дьявол! Привык с проезжих деньгу вымогать, осерчал Якушка и, подъехав к сторожке, застучал кулаком. ‑ Эгей, Демидка! Вылазь на свет божий!
Вскоре из караульной избы вышел заспанный десятник в лазоревом кафтане и шапке с малиновым верхом. Потянулся, звякнул бердышом по стене.
"Эге, старый знакомый. Тот самый стрельче, что торговый обоз из Ярослава города не пропускал", ‑ признал служивого Иванка Болотников.
- Худо государеву службу справляешь, Одинец. Сам спать завалился, а дружков у ворот томишь, ‑ произнес Якушка.
Десятник поднял на всадника глаза, усмехнулся.
- А это ты, Якушка… Пропустите его, ребятушки. Приятель мой.
Когда ратники проехали через ворота, Одинец зевнул, забормотал:
- Не спится людям. Экую рань поднялись… А чернявого парня я, кажись, где‑то встречал.
Силился вспомнить, но махнул рукой и снова побрел в сторожку.
Миновав выжженный Белый город и Яузские ворота, Якушка повел свой отряд вдоль каменной стены, а затем свернул к Воронцову Полю.
Мужики слезли с коней. Иванка окинул взглядом обширное зеленое угодье. Вокруг ‑ дикое разнотравье: мятлик, столбунец, лисохвост… Самая пора с косой пройтись. Сказал Якушке:
- Жаль угодье мять. Знатные травы выросли.
- Верно, парень. В прошлое лето здесь большие стога государевы конюхи ставили. Нонче боярин Годунов не велел трогать травы.
- Отчего так, милок? ‑ спросил Афоня Шмоток.
- В степях басурманы умело бьются. Там в иных местах травы в добрую сажень. А мы привыкли в чистом поле на брань выходить. Вот и указал Борис Федорович, посошных людей к ратным поединкам на лугах готовить. О том мне князь Андрей Андреевич поведал, ‑ пояснил Якушка.
- Поесть бы не мешало. В животе урчит, ‑ невесело протянул Тимоха Шалый.
- После еды ко сну клонит. На голодное брюхо спорее ратное дело постигнете. А ну, становись в ряд! ‑ весело прокричал Якушка.
И началось ученье!
Вначале Якушка разбил мужиков на десятки, затем проверил их умение держаться на полном скаку в седлах. Сердито кричал, сверкая белыми зубами. Особенно доставалось Афоне.
- Чего сидишь, как истукан? Эдак тебя мигом копьем собьют. Припадай к коню!
- Уж больно княжий конь шальной, милок, ‑ подпрыгивая в седле, отзывался Шмоток, уже трижды побывавший на земле.
- Ух, тоже мне ратник! ‑ грозил кулаком Якушка.
Часа через четыре он повел свой отряд обратно в Китай‑город. Мужики взмокли, устали с непривычки. Ворчали на Якушку:
- Замаял, парень. На загоне так не доставалось. За сохой ходить куды легче. Нешто мы скоморохи какие? И с коня на бегу прыгай, и стрелу на ходу кидай, и кулачный бой с вывертами кажи…
- После обедни еще тяжелей будет, братцы. В кольчуги всех одену, по щиту с мечом дам. Вот тогда повоюем с воротом, ‑ посмеиваясь, вымолвил Якушка.
Иванке понравился этот парень. Веселый, ловкий и душа в нем, видно, добрая. Болотников большой устали в теле не чувствовал. Ратное учение пришлось ему по нраву. Не хотелось даже уезжать с Воронцова поля. Не зря и Якушка это подметил.
Явившись на княжий двор, челядинец привел ратных людей в поварню. Весело крикнул кормовым холопам:
- Снеди для моих ребят не жалеть. Князь Андрей Андреевич указал кормить вволю. Татар воевать нелегко. А эти вон как отощали…
Глава 49
ДВОРЯНЕ
Всю ночь до ранней обедни лил на Москве дождь. Повсюду на узких кривых улицах и переулках мутные лужи.
В Введенском переулке Китай‑города возле Гостиного двора из царева кабака доносятся пьяные выкрики и разудалые песни.
Прохожий мужичонка в заплатанном армяке, любопытствуя, шмыгнул в сруб. Однако не прошло и минуты, как дотошный селянин был выкинут из кабака могутным бородатым человеком в мухояровом зеленом кафтане.
Поднявшись из грязной лужи, мужичонка глуповато ухмыльнулся, озадаченно развел руками и побрел своей дорогой.
Москвитяне, проходя мимо кабака, хмуро роняли:
- Дворянство гуляет…
- Поболе десяти тысяч, бают, съехалось.
- И без того жрать нечего. Купцы на хлеб вдвое деньгу подняли.
- Подохнем с голодухи, братцы. Купцам наезжие господа на руку: на хлебушек и мясо спрос увеличился ‑ вот и ломят цены, толстобрюхие. А нам на погост да и токмо.
Шумно в государевом кабаке от дворян захмелевших. В переднем углу, возле стойки, сидели трое молодых рязанцев ‑ Истома Пашков, Прокофий Ляпунов и Григорий Сумбулов да с ними подмосковный дворянин Митрий Капуста.
Митрий Флегонтыч, только что выкинувший на улицу любопытного мужичонку, возмущенно рассказывал, расплескивая вино из оловянного кубка:
- Захирело мое поместье, государи мои. Сманил крестьян в свою вотчину князь Андрей Телятевский. Вот тебе и соседушка!
- А ты челом государю ударь. Нонче не те времена. Покойный царь Иван Васильевич вон как с князьями расправлялся. И Годунов за дворян держится, вымолвил Истома Пашков, высокий, широкоплечий, с темно‑русой бородой. На нем голубой зипун с позументами, рубаха красная с жемчужным козырем.
- Состряпал я челобитную, государи мои. При мне сия грамотка, проговорил Капуста и вытянул из‑за пазухи бумажный столбец.
- А ну, прочти. Мне трижды челом бить царю доводилось. В грамоте надлежит мудрено все обсказать, иначе приказные дьяки под сукно твою нужду упрячут, ‑ деловито проронил приземистый Прокофий Ляпунов в вишневой нараспашку однорядке.
- А чего мне таиться. Слушайте, братцы, ‑ проговорил Митрий Флегонтыч и развернул столбец. ‑ "Великому государю царю и великому князю всея Руси Федору Ивановичу от холопишка верного Митьки Капусты. Великий государь и царь! Слезно челом бью тебе. Кормлюсь я, холопишко твой, поместьем, что в сельце Подушкино Суздальского уезда. Да нонче поместьишко мое запустело и служить теперь мне не с чего. Крестьяне разбрелись, кои в бега подались, а многих в свою вотчину князь Андрей Андреевич Телятевский свел, твой царев стольник. Укажи, великий государь и царь, на княжий разбой, неправды и притеснения Андрея Телятевского дознание назначить, вину на него наложить и мужиков моих возвернуть. А за укрывательство моих осьмнадцати крестьян, согласно великому государеву указу, надлежит с Андрея Телятевского отписать сто восемьдесят рублев…"