Часть V
РАТНИКИ
Глава 45
ТРЕВОЖНЫЕ ВЕСТИ
С дальних южных рубежей и застав ползли в Москву тревожные вести. Через дикие пустынные степи и убогие унылые русские деревеньки спешно, на взмыленных конях пробивались в стольный град гонцы. Останавливаясь на ночь в курных крестьянских избах, сбросив с себя взмокшие, пропотевшие кафтаны, гонцы вещали страшное.
- Крымские татары собираются на Русь!
Крестьянин горбился от жуткой вести, тихо шептал молитву и склонял в суровой думе голову над низким щербатым столом.
Опять лихолетье! Давно ли набег был. Неймется злому ордынцу…
В вотчинное село утром спешно прискакал Якушка. Прямо с дороги, не стряхнув пыль с вишневой однорядки, заявился к приказчику.
Калистрат Егорыч, увидев княжьего любимца, обмер: видать, проведал Андрей Андреевич о пропаже. Сейчас закует его Якушка в железа, кинет на телегу ‑ и к князю на дознание. Свои‑то дворовые на пытке ничего не сказали. Как в воду канул сундучок. Ох, не миновать беды!
Затряслись колени у Калистрата Егорыча, и сердце в тревоге заныло.
- Аль хворь одолела, Егорыч? ‑ усмехнувшись, спросил Якушка.
- Покуда бог милостив, сердешный. Во здравии ли государь наш Андрей Андреевич?
- Во здравии, Егорыч. Не о том речь. Явился я к тебе с, худой вестью.
"Так и есть. Дошло мое горюшко до Москвы", ‑ совсем впал в отчаяние приказчик.
- Татары идут на Русь, Егорыч, ‑ строго вымолвил гонец.
Калистрат Егорыч испуганно перекрестился.
- Да что это, осподи. Беда‑то какая. Нешто опять басурмане разбойный набег учинят?
- Выслушай княжий наказ, Егорыч. Царь всея Руси Федор Иванович указал войско в Москву собирать и с каждых ста десятин земли пахотной по единому мужику на коне выставить. Потому из села Богородского ведено снарядить пятнадцать ратников. Отобрать мужиков помоложе, а того лучше ‑ молодцев добрых. Собирай немедля. К вечеру в Москву выступать.
- Княжью волю сполню, ‑ засуетился Калистрат Егорыч. ‑ Сейчас прикину, кого в рать снарядить.
Около четырех десятков мужиков и парней со всей вотчины выехали вечером к Москве. Вел отряд Якушка. Каждые полчаса покрикивал на селян:
- Поспешай, ребятушки!
Иванка Болотников ехал молча, рассеянно слушал мужиков. Вспомнил отца ‑ и на душе стало горько. Исай, провожая за село сына, ласково обнял Гнедка за шею, прижался седеющей бородой к конской морде и проронил глухо:
- Береги коня, Иванка. Худо мне нонче без него будет.
Ох, как прав отец! Без коня мужик, что без рук. Так и по миру недолго, кормясь христовым именем. Не пожалел приказчик отца ‑ забрал Гнедка. Ратников напутствовал:
- На святое дело идете, сердешные. Живота не щадите за Русь православную и царя‑батюшку. А по лошадушкам не плачьтесь. Коли загинут под стрелой татарской ‑ князь Андрей Андреевич своих коней возвернет.
Лукавит Калистрат. Возвернет ‑ держи карман шире.
- Эх, зорька‑то как играет. Добрый денек будет завтра. Косари в луга выйдут, ‑ промолвил Афоня Шмоток.
Бобыль тоже угодил в ратники. Сам к приказчику заявился.
- Ты пойми, батюшка Калистрат Егорыч. Орды несметные на святую Русь скачут. Воинского люда много на супротивников надо. Отпусти меня из вотчины в ратники. Сгожусь.
- Куда тебя безлошадного, ‑ отмахнулся Калистрат.
- Коня я в бою у татарина добуду.
- Отстань сердешный, не до тебя мне, ‑ отвернулся от бобыля приказчик.
Но тут вступился за мужика Якушка.
- От бобыля невелик на пашне прок, Егорыч. А я его к делу приставлю. Велел князь пригнать в Москву на конюшню с пяток лошадей. Вот и пусть Афоня коней сопровождает.
Калистрат глянул на селянина. Худ, тщедушен. Ему не землю пахать, а гусиным пером в приказе строчить. И в самом деле проку от него мало. На одни байки только и горазд. Сказал гонцу:
- Будь по‑твоему, сердешный. Забирай Афоньку.
И вот теперь Шмоток, важно восседая на княжьем коне, зорко поглядывал за табуном и, посмеиваясь, высказывал Болотникову:
- Везет мне на господских лошадях ездить, Иванка. И а эких рысаках на любого татарина можно идти.
- Ребятенки твои чем кормиться будут? В нужде домочадцев оставил.
- Знаю, Иванка. Не легко придется моей Агафье. Жуть как голосила. Да только не с руки мне возле бабы сидеть, когда злой ворог у порога. Не так ли, парень?
- Твоя правда, Афоня, ‑ произнес Болотников и надолго замолчал. Вспомнил Василису, и на сердце стало тепло и в то же время грустно. Славная она, душевная. В тот день до самой Москвы‑реки проводила, а на прощанье молвила:
- Запал ты мне в душу, сокол. Приходи ко мне на заимку. Буду ждать, желанный ты мой…
- Я вернусь, Василиса. Отцу с матерью о тебе поведаю и завтра же за тобой приеду. Станешь ли женой моей?
Василиса молча обвила его руками за шею и горячо поцеловала в губы…
Как теперь она там? Будет ждать в неведении да томиться. Отец не скоро соберется: наступает пора сенокосная. Исай, услышав, что сын просит у него родительского благословения, отозвался немногословно:
- Уж коли по сердцу пришлась ‑ приводи девку. Молодка в хозяйстве не будет помехой.
На селе мужики оставались в тревоге. Татары могут вновь на вотчину наскочить и все порушить. Не пора ли всем миром в Москву подаваться за высокие каменные стены. Однако и там спасенья нет: в прошлый набег, почитай, все подмосковные бежане погибли. Уж не лучше ли в глухих лесах укрыться? Туда басурмане побаиваются забредать.
Может, и лучше, что не успел Василису на село привести. Бортник Матвей, ежели о татарах проведает, надежно укроет ее в лесных чащобах.
- Эгей, Иванка, чего голову повесил? ‑ окликнул Болотникова бобыль. Ну‑ка, угани загадку.
- Не до завирух нынче, ‑ отмахнулся Иванка.
- Пущай болтает. Затейливый мужичонка, ‑ поддержал бобыля Тимоха Шалый.
- Слушайте, православные. Скрыпит скрыпица, едет царица, просится у царя ночевать: "Пусти меня, царь, ночевать, мне не год годовать, одну ночь ночевать. Утром придут разбойнички, разобьют мои косточки, отнесут в пресветлый рай!"
Мужики зачесали затылки. А Афоня, посмеиваясь, крутил головой и все приговаривал:
- Ни в жизнь не угадать вам, родимые. Могу об заклад биться. Вот в белокаменную прибудем ‑ в кабак пойдем. Ежели ковш винца мне поднесете поясню мудрость свою.
Через два дня посошные люди подъехали к Москве.
Глава 46
МАМОН ПОТЕШАЕТСЯ
Устав от пыточных дел, Мамон весь день отсыпался. А к вечеру заявился в избу к приказчику. Тот с надеждой глянул на пятидесятника.
- Собрал бы поснедать чего, Егорыч. Притомился я малость. А уж потом о деле.
- Выведал что‑нибудь, сердечный?
- Нашел следок… Тащи, говорю, на стол.
Калистрат обрадовано встрепенулся и засновал по горнице.
- Эгей, Авдотья! Накрывай стол. Наливочки доброй принеси дорогому гостю.
Скуп Калистрат Егорыч, но тут вовсю разошелся, приказал уставить стол обильной снедью. Авдотью хотел было отослать вниз к девкам. Но Мамон прогудел:
- Без хозяйки и стол не красен. Пущай сидит, Егорыч.
Авдотья глуповато хихикнула и плюхнулась на лавку. Калистрат налил гостю и супруге по чарке, а свою в сторону отставил, виновато развел руками.
- Нутро у меня побаливает. Не приемлю винца, сердешный. Ты уж прости.
- Коли хозяин не пьет ‑ гостя не почитает, ‑ буркнул Мамон и потянулся за шапкой.
- Ну да бог с тобой, выпью, ‑ остановил пятидесятника Калистрат, испугавшись, что Мамон уйдет из избы.
Выпили по чарке, потянулись за снедью. Авдотья разом порозовела, навалилась пышной грудью на стол, зачавкала. Любила и поесть и выпить баба.
- Не томи, сердешный, ‑ нетерпеливо протянул приказчик, качнувшись на лавке.
"Хлипкий на винцо. Еще пару чарок ‑ и с ног долой", ‑ подумал про себя пятидесятник, а вслух высказал:
- Хочу, Егорыч, вопрос тебе задать. Бывал ли кто‑нибудь из наших селян в твоих хоромах?
- Окромя своих дворовых в горницу пути заказаны, сердешный.
- И ты, Авдотья, не видела?
Баба мотнула головой.
- Грешно мне чужих мужиков впущать. Одним своим осударем живу.
- А пошто к тебе Афонька Шмоток наведывался, матушка?
Авдотья всплеснула руками и вновь хихикнула.
- Совсем запамятовала, батюшка. Кошечку‑голубушку мне мужичок доставил. У‑ух, нехристь!
- Отчего нехристь, матушка? ‑ полюбопытствовал Мамон.
- А как же, милостивец. Сам православный, а шапку под киот швырнул. Вот неразумный…
- Под кио‑о‑от? ‑ тонко выдавил из себя Калистрат, приподнимаясь всем телом с лавки.
- Истинно так, осударь мой. Под святое место. Я его тогда еще осадила. Пошто, говорю, свою драную шапку на сундучок кинул, дурень…
- На сундучо‑ок? ‑ еще тоньше протянул приказчик и, хватаясь за грудь, шагнул к своей дородной супруге, закричал, вздымая кулаки. ‑ Сама дура! Кнутом укажу тебя стегать нещадно! Куда сундучок подевался?
- Да что ты, батюшка, взбеленился. О том я не ведаю. Мужичок тот шапку поднял, кошечку мне оставил ‑ и восвояси.
- У‑у, лиходейка! ‑ вскричал Калистрат Егорыч и снял со стены ременный кнут.
- Не кипятись, Егорыч. Спросу с Авдотьи нет. Вели лучше Афоньку в пыточную доставить, ‑ произнес Мамон.
- Афоньку?.. Да как же это я, ‑ растерянно заходил по горнице приказчик. ‑ Ведь я же его намедни к князю отправил. Эка я опростоволосился. А с ним еще наилучших господских коней отослал.