"Се я Исайка Болотников сын Парфенов даю на себя запись в том, что порядился я за господина и князя Ондрея Ондреевича Телятевского в вотчинное село Богородское. А взял я от князя на подмогу три рубля, две гривны да один алтын. И взял льготы на два года ‑ на князя дани не давать и на изделье не ходить. А за ту подмогу и за льготу поля мне распахати, огородити, избу, хлев да мыльню срубити. И как пройдут те льготные годы, давати мне Исайке на князя оброку по рублю московскому на год, и на дело господское ходити… А не отживу я тех льготных двух годов и поле не расчищу да пойду вон, то мне подмогу отдать по сей записи приказчику княжьему. А запись писал крестьянин Исайка Болотников сын Парфенов лета 7075 ноября в 23 день".
- Надеялся Исаюшка два года просидеть, да так и пришлось ему до седых волос на княжьей земле в страдниках ходить. Вот так и мне довелось, Иванка, ‑ вздохнул бортник. ‑ Велик ли долг нонче у Исая?
- Велик. Около десяти рублев. Теперь вовек нам с князем не рассчитаться.
- По всей вотчине так, родимый. Не вернешь былой волюшки. Одно мужику остается ‑ либо на погост, либо княжий кнут терпеть.
- Пошто в хомуте жить, отец. Какими заклепками не замыкай коня, он все рвется на волю. Так и человек.
- Берсень, вон, от хомута избавился нонче, а все едино по землице‑матушке тоскует. Не сладко ему в бегах со всей ватагой. Теперь, чу, в степи собрался. Нонче в его артели до двух десятков наших мужиков обитается.
- Мамон по лесу ватагу ищет. Упредить бы надо Федьку.
- О том я ведаю. Не сыскать пятидесятнику ватаги. Надежно мужики укрылись.
Иванка разыскал Матвею порядную, протянул старику.
- Грамоте не горазд, родимый. Ты поищи ‑ здесь еще одна порядная должна быть. А я покуда Федору знак дам. Воочию атаман убедится ‑ спалим грамотки. Ох и побегает теперь приказчик. Быть грозе в селе вотчинном…
Глава 39
МИТРИЙ КАПУСТА
Как‑то вскоре после сева приказчик Калистрат привел Семейку Назарьева к черной покосившейся избенке.
- Вот те новые хоромы. Живи с богом, сердешный.
И с тем ушел. Глянул Семейка на убогую избенку, тяжело вздохнул и присел на завалинку. Ох, какие плохонькие "хоромы" достались. Венец сгнил, крыша провалилась, а поветь и вовсе развалилась надвое.
Ютился здесь недавно княжий сторожилец Евсейка Богданов. Нужда довела Евсейку, боярщина замаяла. Сбежал темной ночью с женой и тремя сыновьями из вотчины, не заплатив приказчику за пожилое.
В былые годы мужики из села после сева в бега не подавались. Своих трудов жалко было да и надежды на урожай после второго спаса питали. Вдруг господь бог окажет милость свою и ниспошлет сеятелю невиданного хлеба четей по двадцать с десятины. Тогда и с князем сполна рассчитаешься, и в избе своей до следующего покрова достаток. Живи не тужи, когда хлебушек в сусеке.
А нонче все едино бегут. Изверились мужики в хлебное чудо, да и приказчик все пуще лютует. Что ни год ‑ то голодней. Вот и сошел строжилец Евсейка Богданов из вотчины.
Взял Семейка после приказчиковой "милости" топор да слюдяной фонарь с восковой свечой, спустился в подполье и, простукав нижний прогнивший венец, решил, что проку жить в такой избенке мало. Надо новый сруб возводить.
Пришлось снова идти к приказчику за подмогой. Калистрат Егорович позволил сделать вырубку в княжьем лесу, а за эту услугу попросил мужика "малость" покосить для него травы в страду сенокосную. Знал Семейка, что по такой милости мужики меньше недели на приказчика не косили, да пришлось согласиться. Уж такова доля мужичья. Сколько кобылке ни прыгать, а быть в хомуте.
Закладывал новую избу Семейка Назарьев по издревле заведенному обычаю. Вначале срубил первый венец, а затем выкопал ямы стояков. Наскреб в сусеке с полчети жита и рассыпал его по ямам, чтобы бог дал житье доброе.
А когда над селом легла глухая ночь, Семейка принес к постройке икону Николая чудотворца, свечу восковую, четыре полных чарки с водой и четыре ломтя хлеба. Обратившись лицом к чернеющим куполам Ильи Пророка, крестьянин усердно помолился богу, трижды облобызал икону с угодником и, бормоча молитву, спустил в ямы чарки с водой, прикрыв их горбушками хлеба.
Теперь только оставалось узнать ‑ счастливо ли выбранное место для новой избы. Проснувшись рано утром и помолившись на божницу, Семейка подошел к густо пахнувшему смолой срубленному подклету, а затем заглянул в ямы. Обрадованно перекрестился. Слава те, осподи! Чарки на жите не сдвинулись, вода из них не выбежала и горбушки на месте. На сей раз бог миловал. А то, когда первую избу закладывал, одна чарка опрокинулась, и пришлось идти к старухе‑чародейке, чтобы она отворожила беду. Чародейке пуд жита отвалил, а все равно, выходит, от беды не ушел. Сгорела изба через три года.
По соседству с Семейкой возводил новую избу новоподрядчик Карпушка Веденеев. Ему‑то легче. Выдал приказчик на постройку льготу в три рубля. Деньги немалые. Карпушка нанял двух плотников и теперь с утра до позднего вечера стучит топором с деревянных дел мастерами. У Семейки еще только три обструганных нижних венца на солнышке обсыхают, а у Карпушки уже выше оконцев сруб подняли.
Хоть споро шло дело у новоподрядчика, но ходил он хмурый, с оглядкой, словно у соседа кур воровал.
- Чего смурый такой? ‑ спросил как‑то его Семейка.
Карпушка подсел к соседу, подмотал онучи, стряхнул с заплатанных портов стружку, протяжно вздохнул и высказал угрюмо:
- Страшно мне, Семейка. Митрия Флегонтыча пужаюсь. Запой у него, поди, прошел, вот‑вот сюда нагрянет. А я весь в долгах, как в шелках: Капусте шесть рублев да оброку в государеву казну три рубля и два алтына должен отдать. И опять же за пожилое не заплатил. Перед господином, царем и богом виноват.
- У бога милости много, он ‑ старый чудотворец. А в долгах у нас все село ходит. Помню, в первый год на Юрьев день две полтины за мной было записано, а теперь уже десять рублев. Экие деньги до смерти не отработать. Так что кабала наша извечная, братец, ‑ проговорил Семейка.
- Митрий‑то Флегонтыч и убить может, ‑ уныло тянул свое Карпушка. Ежели он в ярь войдет, то никому не поздоровится. В прошлую осень он одного беглого мужика поймал, привел в свой терем и приказал ему долги возвернуть. А беглый ‑ гол как сокол. Насмерть запорол его Капуста.
- Не запорет, милок. В нашу вотчину он побоится сунуться. Князь‑то у нас, Андрей Андреевич, в стольниках подле царя ходит. Куда уж твоему Капусте с нашим боярином тягаться, ‑ успокаивал хмурого новопорядчика Семейка.
Пожалуй, и впрямь зря оробел Карпушка Веденеев. Приказчик Калистрат Егорыч, отъезжая в Москву, в верстах трех от деревеньки Митрия Флегонтыча семерых челядинцев с самопалами оставил для дозору и наказал им строго‑настрого:
- В княжью вотчину Капусту не впущать. А ежели Митрий вздумает силой на село ворваться ‑ затеять свару. Так князем велено.
Оружные люди согласно закивали головами и остались в дозоре. Соорудили шалаши за княжьими полями и всю неделю поджидали грозного гостя. Но Капуста не появлялся.
Челядинцы засобирались было домой.
- Зря здесь торчим, братцы. Капуста бы сразу беглых мужиков хватился. Укатил он из деревни на цареву службу, а мы тут под дождем мокнем и кормимся впроголодь. Айда в княжьи хоромы. Там и тепло и харч справный подают, ‑ уговаривал челядинцев холоп Никита Кудеяр.
- Верно, ребята. Надоело здесь денно и нощно сидеть, да и без девок тошно, ‑ поддержал Никиту Тимоха Шалый.
Оружные люди, махнув рукой, принялись раскидывать шалаши. Но в это самое время, словно подслушав холопий разговор, на дороге от Подушкина показался наездник, поднимая за собой клубы пыли.
Тимоха перекрестился и затряс самопалом в сторону всадника.
- Резво скачет. И кого это угораздило. А, может, кто из Москвы с недоброй вестью.
Челядинцы оставили шалаши, взмахнули на коней и принялись ждать, съехавшись на дороге.
- Капуста, братцы! ‑ ахнул Тимоха, признав по могутному телу дворянина.
Митрий Флегонтыч перед самыми холопами резко осадил коня, закричал сердито:
- Чего столпились, дьяволы? А ну, прочь с дороги!
- Укроти свой гнев, батюшка. Не велело нам ни конных, ни пеших в вотчину впущать, ‑ смиренно развел руками Тимоха.
Митрий Флегонтыч одет так, словно на ратную брань собрался. На голове ‑ шапка‑мисюрка с кольчатой бармицей, на груди, поверх зипуна, берендейка с огневым зарядом, за малиновым кушаком ‑ пистоль в два ствола, сбоку ‑ сабля пристегнута. Лицом грозен, глаза по‑разбойному сверкают.
- Отчего нельзя? ‑ рявкнул Капуста.
И Тимоха промолвил, как было приказчиком наказано:
- Смертный мор в вотчине объявился, батюшка, потому пути‑дороги на село всякому заказаны.
- Хитришь, холоп. На селе мои беглые мужики укрылись. Сойди с дороги!
Оружные люди подняли самопалы, пытаясь устрашить грозного дворянина. Но не таков Митрий Капуста! Выхватил из‑за кушака пистоль, бухнул поверх челядинцев из одного ствола, обнажил саблю, гаркнул на все поле:
- Убью, дьяволы‑ы‑ы!
Кони шарахнулись в стороны, а Митрий Флегонтыч, едва не полоснув саблей Тимоху, пришпорил своего скакуна и стрелой помчал к Богородскому.
Холопы ошалело уставились ему вслед. Тимоха поднял было самопал, но не выстрелил. Почесывая затылок, изрек:
- Господин все же, не ведьма‑лесовица, хе‑хе. Не хочу на душу грех принимать. Ну, будет теперь шуму! Свиреп Митрий, братцы. Словно Илья Пророк на колеснице.