– С меня довольно! – горько усмехнулся Иосэф. – О, как злоупотребляет твоя каста моим терпением. Их ненависть и их презрение ко мне как к иноземцу я бы еще простил им; но их вмешательство в мою домашнюю жизнь переходит всякие пределы. Гнусно отнимать у меня самое близкое существо, связанное со мною священнейшими узами, внушить тебе противоестественные чувства, убивать в тебе мать, как они убили жену, уста которой смыкаются, когда она хочет сказать: "люблю". За это я им отомщу и буду безжалостен к ним, так же как и они ко мне. – Голос его дрожал от глухого негодования и темные глаза гневно сверкали.
– Что ты говоришь, Иосэф? – тревожно возразила Аснат.
– Правду, одну правду! И ты не можешь отрицать ее. Какие бы чувства ты ни питала ко мне, ты – нема перед презрением твоей касты, которой страшишься, и оставляешь меня одиноким, хотя и обещала быть моим другом.
Аснат в смущении слушала его, колеблясь между страхом нарушить данную некогда клятву и благодарностью за все, что он для нее сделал. Наконец, движимая тем странным, но глубоким чувством, которое внушал ей Иосэф, она обвила руками шею мужа, прижалась головкой к его груди и зарыдала.
Иосэф сжал ее в своих объятиях.
– За эти слезы они мне тоже заплатят! – глухо пробормотал он.
Аснат выпрямилась; смертельный ужас отразился на ее лице.
– Иосэф, Иосэф, не вступай в борьбу со жрецами и не бросай им надменно свой вызов, – сказала она умоляющим голосом. – Борьба твоя будет напрасна и ты себя погубишь! Силой управляешь ты Египтом, а они властвуют над душами; ты один, а их сотни, и в их глазах ты – нечистый иноземец, каким всегда и будешь, а возвеличен ты в Адоны нечистым, как и ты, фараоном-узурпатором. Будь осторожен, Иосэф, сила храмов ужасна; ужасно и могущество этих людей, говорящих с божеством и изведавших все тайны природы. Великими тайными силами располагают они и уничтожат тебя!
При ее словах взгляд Иосэфа вспыхнул.
– Спасибо за добрый совет, подсказанный дружбой и расположением ко мне, – сказал он, целуя Аснат. – Но между твоей кастой и мной примирение невозможно: слишком жестоко они меня ранили; я могу платить им только ненавистью за ненависть, и буду безжалостен. Я один, это правда; но справлялся же я с ними до сей поры и один. Чем больше они будут оскорблять меня, тем сильнее я буду их давить; кровавыми слезами они заплатят за каждый отравленный час моей жизни!
Иосэф выпрямился; непоколебимая решимость звучала в его голосе, гордость и ненависть горели в его взгляде. Глубоко вздохнув, Аснат опустила голову; что она могла сделать, как не смириться и страдать, она – нежный цветок, брошенный судьбой между двумя разъяренными стихиями, столкновение которых должно было потрясти до основания древнюю страну Нила.
III
Со времени последних событий между супругами установились более дружеские отношения, хотя Аснат не могло не удручать фальшивое положение, занимаемое ей между враждующими сторонами, оспаривавшими друг у друга власть над Египтом и с которыми она чувствовала себя одинаково связанной. Удары, взаимно наносимые обеими партиями, заставляли ее страдать; она знала, что если Иосэф и был добр к ней лично, то, напротив, к пораженному бедствием народу он был неумолим. Сердце ее обливалось кровью, когда из своих носилок она замечала вереницы голодных, изможденных людей, которые плелись во дворец Адона – вымаливать кусок насущного хлеба взамен клочка земли или собственного тела; дрожь охватывала ее при виде тех мрачных, полных презрения и ненависти взглядов, которыми голодная толпа окидывала ее при этом. И в такие минуты царская роскошь, которая окружала ее, драгоценности, ее покрывавшие, тяготили ее подобно железным цепям.
В это тоскливое время Аснат очень обрадовалась вести, что ее брат, Армаис, служивший в Гелиополе, пожелал перевестись к ним в Танис, в телохранители фараона, и что просьба эта была уважена немало удивленным Иосэфом, для которого плохо скрываемая к нему ненависть молодого человека не была тайной. Армаис получил видную должность в страже Апопи. Некогда красивый юноша стал теперь серьезным и сдержанным молодым человеком. Наружность его (он походил на сестру) завоевала ему сразу успех у женщин, тем более что Армаис был блестящей партией; он был холост и, после того как его невеста, – дочь первого иерограммата храма Солнца в Гелиополе, – умерла, он не хотел заключать другого союза.
По отношению к зятю Армаис установил официальные отношения; явился к нему, как к Адону, а затем, если и посещал изредка сестру, то тщательно избирая те часы, в которые рассчитывал найти ее одну, а в остальное время являлся не иначе, как по особому приглашению. В его поведении было что-то подозрительное, тем более что и цели перемены им места служения Иосэф не мог уяснить себе и потому решил внимательно наблюдать за ним.
Политические события всецело поглотили Адона; гигантский план, предложенный им фараону в первый же день своего возвышения, начал осуществляться; все чаще и чаще приходили к нему из Верхнего Египта и еще более отдаленных областей закладывать свои земли; золото лилось в руки сурового правителя, медленно, но настойчиво захватывавшего всю страну Кеми, от дельты до порогов, невидимой, но прочной сетью – так как нужда и голод плели ее петли.
И вот, в то время как голод свирепствовал во всей стране, а нищета и лишения росли со дня на день, – колония кочевников, пришедшая с Яакобом и водворенная в самой плодородной части земли Гошен, проживала в изобилии и богатстве, так как Иосэф в устройстве своей семьи проявил величайшую щедрость. Вблизи Таниса Яакоб с сыновьями владел обширным и удобным поместьем, окруженным садами; хлеб и другие припасы доставлялись им в большем количестве, чем они могли употреблять, и лучший скот из бесчисленных стад, закладываемых и продаваемых Египтом, незаметно исчезал в загонах племени Бэни-Израэль. Сверх того, они же были назначены смотрителями стад фараона, что дало им почетное и выгодное положение.
Весьма понятно, что вид этих сытых и богатых чужеземцев, живших в полном изобилии, словно на цветущем островке, – до которого едва доносился рокот волн окружавшего океана нищеты и отчаяния, – возбуждал в сердцах египтян жестокую ненависть и злобу, предвещавшие в минуту взрыва одну из тех ужасных народных бурь, которые, как ураган, сметают все на своем пути.
Иосэф не обращал внимания на эти опасные признаки, а может быть, и не замечал их. Честолюбие наполняло его душу; гордый своей властью и могуществом, он все более и более жестоко третировал надменные и полные предрассудков высшие касты.
Разве не был он настоящим фараоном? Слабый и болезненный Апопи рядом с ним был простым носителем царского титула, удобным в его руках орудием, узаконивавшим власть Адона.
Преследуя цель – обеспечить членам своей семьи выдающееся положение, – Иосэф взял к себе в дом двух девушек: одна из них, дочь его брата Бэннамина, была еще четырехлетним ребенком; другой, Сераг, пятнадцати лет, Адон еще не выбрал мужа, хотя и рассчитывал пристроить ее за кого-нибудь из высшей аристократии. Обе девушки должны были пока воспитываться в доме дяди и получить образование египтянок.
Аснат страстно противилась водворению в ее доме этих дикарок, внушавших ей непреодолимое отвращение, и хотя должна была уступить упорству мужа, но не переставала относиться к ним с ледяным равнодушием, предоставив все заботы об их воспитании и костюме наставницам, приставленным к ним Иосэфом.
Новые семейные несогласия очень раздражали Адона; при этой домашней неурядице единственное существо, на полную и бескорыстную привязанность которого он мог рассчитывать, был его отец, – к нему-то, при малейшей возможности, и отправлялся Иосэф отводить душу.
И вот однажды, особенно взбешенный хотя и пустым, но очень неприятным для него случаем, он приказал запрячь колесницу и в сопровождении нескольких всадников отправился к Яакобу.
Со вчерашнего дня все в нем кипело от гнева: на пире, на котором была собрана вся знать Таниса, присутствовала и Сераг; племянница властного канцлера была встречена как равная и принята ласково. Грубая и невоспитанная девушка резко бросалась в глаза своим безвкусным туалетом и манерами, к чему добавила еще несколько грубых промахов, которых общество хотя и постаралось не заметить, но которые, тем не менее, заставили Иосэфа побагроветь с досады. Аснат же ни словом, ни жестом не постаралась помочь Сераг или загладить ее неловкость. Насмешливый, презрительный взгляд Армаиса, который уловил Иосэф, окончательно взбесил его, – и как дорого стоил этот взгляд впоследствии бедному юноше!
Яакоб, как всегда, встретил сына с радостью и провел на лужайку, в центре которой, под тенью большой смоковницы, усадил его на скамью – положение, не допускающее быть подслушанным.
Сильно изменился патриарх с того дня, как мы впервые познакомили с ним читателя; теперь это был уже полуслепой, согбенный, дряхлый старец, жизнь которого видимо клонилась к концу. Одет он был в шерстяную, богато вышитую тунику; рядом с ним на столе стояла серебряная, редкой работы чаша и амфора вина из Пелузия.
Братья поспешили удалиться, встретив Иосэфа, по обыкновению, земными поклонами, от которых ему так и не удалось их отучить. В своем простодушии они никак не могли побороть в себе того недоверия, которое питали к могущественному Адону, придавая мало значения родству с ним и опасаясь всегда, как бы брат, с которым они некогда поступили предательски, не задумал отомстить им. А что он не забыл причиненного ему зла, доказывала их первая с ним встреча.
Иосэф казался печальным и усталым; облокотившись на стол, он задумался и, сорвав ветку с куста, стал машинально ее ощипывать своими выхоленными, всеми в перстнях, пальцами.