Так я вернул себе его милость. Через несколько дней господин кардинал велел мне начистить сапоги и готовиться к путешествию. Путь лежал в Брюссель, куда вынуждена была удалиться мадам де Шеврёз после того, как попыталась оказывать влияние на царствующую Королеву и затевать в стране заговоры. Ее подозревали в том, что она плетет интриги в сговоре с несколькими аристократами, и мне предстояло их козни раскрыть. Но чтобы никто не заподозрил цели моего путешествия, мне приказали переодеться капуцином; а дабы это выглядело правдоподобно, необходимое одеяние за два-три дня до отъезда мне приготовил монах, которому предстояло меня сопровождать. Кроме того, я должен был поселиться у капуцинов на улице Сент-Оноре под тем предлогом, будто прибыл к ним из одного провинциального монастыря. Настоятель, доверенное лицо любимца кардинала отца Жозефа, принял меня совершенно по-свойски. Получив инструкции от самого отца Жозефа, управлявшегося с делами подобного рода не хуже, чем с требником, я отправился в Брюссель в облике молодого монаха, который держит путь в другую обитель. И хотя я с трудом мог путешествовать пешком, это было необходимо, чтобы не вызвать у сопровождающего меня монаха подозрений, будто я не тот, за кого себя выдаю.
Я быстро устал от ходьбы и необходимости попрошайничать ради любви к Господу, тысячу раз проклял свое путешествие и очень хотел бы не быть замешанным в эту интригу. Как бы то ни было, но после двух недель пути, о которых у меня остались самые скверные воспоминания, я прибыл в монастырь, где сразу лег и пролежал там без движения два дня, отыскав какое-то убогое ложе и рухнув на него, хотя привык к приличным постелям; однако вскоре, в довершение всех несчастий, мне пришлось вставать и идти в церковь. Казалось, кардинал низверг меня в чистилище.
Со временем я познакомился там с несколькими французами и, указав им на одного человека, которого часто видел в монастыре, спросил, кто это. Они ответили - маркиз де Лэк; это и был тот, кого я искал: фаворит и даже возлюбленный мадам де Шеврёз, а точнее сказать, являвшийся таковым несколько лет, - пока она тайно не вышла за него замуж и не принялась вертеть им, словно покойным господином де Шеврёзом, то есть сочетая пикантность любовных отношений с обыденностью супружеских. Перед отъездом из Парижа меня просветили, что де Лэк состоит в числе приближенных эрцгерцога, и одним из желаний господина кардинала было, чтобы я разжег в маркизе ревность и убедил отступиться от интересов эрцгерцога - а еще лучше, постарался бы так повести интригу, чтобы заставить эрцгерцогского любимца перейти на нашу сторону.
Лэк, с которым мне не терпелось сблизиться, опередил меня: он сам подошел ко мне и начал расспрашивать о монастыре. Я не упустил возможности воспользоваться этим случаем; мы разговорились, и я прикинулся плохим французом, оттого что моя мать - валлонка и что с отцом обошлись довольно несправедливо. Он с удовольствием выслушал меня и потом стал часто приходить. До поры я не решался открыться, но он снова предупредил мое намерение, спросив, не соглашусь ли я передать несколько важных писем во Францию. Я ответил, что с удовольствием оказал бы ему услугу, но не решаюсь, ибо опасность слишком очевидна. Он стал меня успокаивать, а я продолжал отнекиваться, чтобы поддразнить его и усыпить подозрения; он поднажал еще, утверждая, что я должен это сделать ради родины - то есть ради Фландрии, родины моей матери. Я все еще делал вид, что сомневаюсь, и сказал, что, пожалуй, сделал бы то, о чем он просит, но связан обязательствами перед моим настоятелем, который послал меня сюда; вдобавок он знает, что возвращение во Францию не доставит мне радости и трудно будет найти для этого предлог. Ответ был: если затруднения только в этом, их уладят без меня; я должен лишь дать согласие, а он сделает все, что нужно.
Я еще долго упорствовал, притворяясь, что лишь уступаю настойчивым просьбам, и наконец отправился в путь, зная, что сам эрцгерцог будет ходатайствовать перед настоятелем о моем возвращении. Порешили, что мне якобы нужно полечиться на водах в Форже, о чем я сообщу адресатам писем, которые туда за ними приедут. В попутчики мне дали одного монаха, и мы двинулись в Форж; а на полпути господин кардинал в ответ на мою записку прислал ко мне курьера, которому я и вручил пакет, полученный от де Лэка; курьер вскрыл пакет, ознакомился с содержимым, вновь аккуратно запечатал и вернул мне, велев потом сообщить о моем прибытии тому человеку, которому он предназначался.
Его звали Пьер, он называл себя адвокатом и жил на неприметной улочке возле площади Мобер. Мы увиделись в окрестностях Парижа - но еще до нашей встречи за каждым его шагом следил посланный мною человек. Тот же ничего не опасался и, вернувшись в Париж, пошел прямо к графу де Шале, главному хранителю королевского гардероба; это позволило заключить, что пакет предназначался именно ему. Подозрение еще больше укрепилось, когда выяснилось, что Пьер был его слугой; дальнейшего расследования не понадобилось, поскольку граф де Шале собственноручно написал ответ, и кардинал узнал его почерк, как только ему доставили перехваченное письмо. Прочитанное весьма удивило его: речь шла о том, чтобы низложить Короля, а его супругу выдать за герцога Орлеанского; вершиной заговора должна была стать смерть кардинала. Этого хватило, чтобы уничтожить Шале, и Король потребовал, чтобы его немедленно арестовали; однако кардинал рассудил, что торопиться не следует - нужно выявить всех сообщников, - и Король согласился с ним при условии, что графу не позволят скрыться. Затем, чтобы выманить из Парижа, его под каким-то предлогом послали в Бретань, а я с пресловутым письмом вернулся в Брюссель.
Не подозревал о грозивших ему бедах, граф де Шале переправил в Испанию те сведения, что получил в письме, переданном ему через Пьера, - это был составленный в Брюсселе набросок соглашения, о котором короля Испании ранее известил нарочный Королевы, тоже замешанной в заговоре, то есть в попытке расправиться с кардиналом. В остальном же Королева была не виновата, у нее и в мыслях не было выходить замуж за герцога Орлеанского, напротив - она хотела женить его на своей сестре, испанской инфанте. Король Испании, со своей стороны, согласился с тем, о чем его просил Шале, но у него уже не было времени порадоваться сбывшимся надеждам: его посланец на обратном пути был перехвачен и уличен, и по приказу кардинала ему отрубили голову.
Я находился в Брюсселе, когда это случилось, и поскольку знал, что мое участие в произошедшем велико, то имел основания опасаться преследований, если все вдруг откроется. Я продолжал скучать в монастыре, ожидая новых приказов кардинала. Маркиз де Лэк оставался моим добрым другом, но не признавался в том, что случившееся было результатом его интриг, - он собирался воспользоваться мною еще раз и боялся спугнуть. Он часто рассказывал мне о своей дочери, и было видно, что он ее очень любит. Не знай я, как глубоко он замешан в испанские дела, это был бы случай заговорить с ним о примирении с господином кардиналом. Но я не решался затевать такой разговор после того, что произошло: это ясно показало бы, что я не такой уж верный человек. Говорить об этом с мадам де Шеврёз или с ее любовником значило погибнуть окончательно, ибо все, что произошло, было результатом их сговора. Видя себя по этой части бесполезным, я не прекращал просить господина кардинала отозвать меня отсюда; однако он, зная, что большинство аристократов недовольны, и боясь, как бы они не стакнулись с испанцами, оставил меня там, чтобы узнать, не откроется ли чего еще.
Целых два года я прожил такой жизнью и проклинал ее по тысяче раз на дню. Поскольку кардинал хотел сделать из меня святошу, - а такое ремесло было мне совсем не по душе, - я, как настоящий монах, просил подаяния, трудился в саду и не имел возможности вкусно поесть. Как часто я сожалел о том, что покинул господина де Сент-Онэ и прибыл ко двору, - говоря себе, что уже давно был бы капитаном, а теперь даже не понимал, кто я такой: господин кардинал так ничего для меня и не сделал. Больше всего меня угнетало, когда при мне заговаривали о войне, - я уже говорил, что более всего стремился проявить себя на поле боя, - и стоило мне об этом только услышать, как моя тогдашняя жизнь казалась еще невыносимей.
Тем не менее я очень часто бывал у господина де Лэка; я был вхож и к нему, и к мадам де Шеврёз, как был вхож к господину кардиналу. Однажды, когда я выходил, приехали двое или трое дворян, и один вдруг пристально посмотрел на меня.
- Бог ты мой! - воскликнул он, обращаясь к остальным. - Нет сомнений - это же R. собственной персоной!