Дракарра норманнов преодолела Варяжское море, вошла в Нево-озеро, а оттуда в реку Волхов, но вскоре её остановила многочисленная дружина Рюрика. Водим спервоначалу не захотел заметить знаков старшого - поднятых над головой скрещённых мечей, показывающих, что "Медведю" дальше хода нет. Когда же плавание продолжилось, плотная туча стрел полетела с берега, и от парусов остались лишь клочья, которые жалко повисли на мачтах и шкотах. Дракарра причалила к берегу. На словах старшой передал приветствие Рюрика двоюродному брату и повеление поселиться недалеко от Старой Ладоги. Храбрый вынужден был подчиниться, хотя потом от злости долго скрипел зубами.
Провожая глазами дружинников Рюрика и увидев на их щитах белое изображение рарога, он подумал: "Нелегко будет кречету в борьбе с соколом... Я принёс на крыльях печаль, да не передастся она тем, для кого предназначена, дорогая матушка... Ладно, пока поселимся среди дикого народа, имя которому водь, а там посмотрим..."
"На берегу озера Нево мы возвели земляные, высотой в тридцать локтей валы, представлявшие из себя кольца - одно внутри другого. Пересекли их крест-накрест прямыми линиями деревянных частоколов - концами строго на юг, север, восток и запад. И в основание каждой линии врыли ворота с могучими створами, открывающимися на четыре стороны света, - рассказывал в сагах Торфинсон. - В каждом отделении лагеря мы срубили по четыре дома под прямым углом друг к другу, так что они образовали квадрат. А в центре его поставили сторожевую вышку".
...Возведение норвежского лагеря велось под руководством опытного строителя - грека Афарея, пленённого ещё отцом Водима. Грек и сына Кастора обучил своему ремеслу: за время, проведённое в неволе, Афарей хорошо познал нравы хозяев: их укреплённые лагеря возводил так, что они видом своим напоминали жилище верховного божества Одина - Валгаллу. Рабов-греков - хороших мастеров - викинги возили, как и пиктов, всюду с собой.
"Наша крепость, построенная греками, тоже стала обителью избранных воинов... - говорилось в висах дружинного скальда. - Правда, у нас, как в священном чертоге Одина, не было шестьсот сорок дверей, в которые одновременно могли войти сразу девятьсот шестьдесят воинов... Но лагерь, обнесённый валами-кольцами, точь-в-точь походил на Валгаллу. Только мы были живые, а чертог Одина служил пристанищем для павших героев. Эйнхериипродолжали, как на земле, сходиться в кровавой сече, а вечером пировали. Убитые в этих схватках поднимались и участвовали в пирах наравне с уцелевшими. Во главе стола, как всегда, восседал сам творец и создатель рода человеческого, бог-воитель, мудрец и судья Один со своей женой Фрейей и братом богом-громовержцем Тором, у которого за пояс был засунут каменный молот.
Отличившимся в бою воинам дочери Одина и Фрейи девы-валькирии подносили чаши с мёдом, неиссякаемым источником, вытекающим из вымени козы Гейдрун, и подавали сочные куски, отрезанные от боков жареного кабана Зеремнира, которые тут же снова наращивались мясом. Поэтому туша кабана никогда не уменьшалась..."
"Конунг Храбрый, мы должны победить!" - призывал в конце каждого своего сказания Рюне Торфинсон.
Но от пожелания, пусть даже произнесённого от души, до действительного его осуществления - такая же дорога, как от земли до обители богов. И в этом пришлось убедиться всем дружинникам Водима, когда им всё же разрешили появиться в Новгороде, но только пешими... Далее их сопровождали воины конного отряда Рюрика, ибо его люди проведали о намерении "морского конунга" подобраться к княжескому новгородскому столу. Оказывается, как глухо ни огораживал грек Афарей валами норманнский лагерь, а тайны из него просачивались.
Сыну же грека Кастору, которого тоже взяли в Новгород, пришлось убедиться совсем в другом: он увидел, в каком положении там находились рабы, вернее, самих-то рабов Кастор как раз и не увидел. Они были такими же свободными гражданами, как все, только приписанными к тому или иному дому. Могли содержать семью, воспитывать своих детей, иметь жилище.
На агоре перед идолом Перуна Кастор обратил внимание на соплеменника. Познакомились, разговорились. Кевкамен тоже был когда-то взят в плен. Привезён в Киев в качестве раба. Но, несмотря на это, стал приближенным одного из киевских архонтов Аскольда. Мечтает сделать из него брата по вере, сумел даже в Киеве открыть христианскую общину. Но во избежание жестокой расправы со стороны жены Аскольда и его младшего брата теперь доставлен сюда, в Новгород, под защиту Рюрика.
В конце своего рассказа Кевкамен заметил, глядя на бритую голову Кастора:
- Уж больно нам, грекам, не идёт ходить с голой башкой: мы тогда похожи на синих худых общипанных кур...
Сказал, усмехнулся и провёл рукой по своей чёрной шевелюре.
- Я - раб, Кевкамен... Раб у норманнов. А ты у русов, но себя им не чувствуешь... Выходит, что русы и норманны - очень разные люди, - ответил Кастор сдержанно, но было видно, что шутливое замечание соплеменника пришлось ему не по душе.
Кевкамен, помолчав, промолвил:
- Ты вроде бы русов хвалишь, хотя хорошо их не знаешь... На Руси не все караси - есть ерши... - Задумался. Вскинул чёрную гриву, так что она волной упала на плечи, глядя прямо в глаза Кастору, продолжил: - Но как бы ни хотела задержаться ночь, заря её рассеет, как бы ни пряталась ложь, правда её отыщет... А наша правда во Христе. И на чужбине, которая всем мачеха, нужно оставаться самим собой - человеком. Ибо, как говорят русы, самая святая пища - хлеб, самое святое имя - человек. Вы с отцом у норманнов не забываете нашего Бога?
- Не забываем, отче.
- Я не монах. Но можешь звать меня так...
- Норманны не принуждают нас верить в Одина и Тора. Мы только мысленно возносим хвалу Христу, Богородице и святым апостолам.
- Вот вам икона Спасителя. Прячьте, храните и молитесь на неё.
- Благодарю, отче.
И сюда, в Новгород, привёз дальновидный Кевкамен в окованном медью сундуке иконы, которые тайно доставил из Константинополя, участвуя четыре года назад в походе киевских князей на Византию. Он как бы взял на себя просветительскую роль без всякого на то дозволения константинопольского патриарха Фотия. Да о нём ли речь?! Ведь всесильный духовный владыка Византии - враг опальному бывшему патриарху Игнатию, сосланному в дальний монастырь на острове Теребинф, значит, он враг и Кевкамену. Собственно, Кевкамен и попал в плен к русам потому, что выполнял задание Игнатия вместе с его родственником Ктесием, погибшим после в Великоморавии; выполнял, надо сказать, задание грязное - умертвить великодушного умницу Константина, принявшего в иночестве имя Кирилл, посланного Фотием с богословской миссией на Волгу к хазарам. А все люди, связанные с Фотием, по мнению игнатиан - сторонников островного узника, подлежат смерти. Но насильственная кровь и злые наветы расходились с христианской моралью и в какое-то время стали противны и Кевкамену; он понял абсурдность всякой борьбы иконопочитателей против иконоборцев, начатой ещё давно в Византии.
На него однажды снизошла возвышенная ясность понимания того, что нужно нести правду Христовой веры язычникам. И когда утвердился в мысли, что сие просветление дано свыше, не стал ни у кого ничего спрашивать - начал в Киеве своё святое дело. Раньше поручения игнатиан выполнял как воин, теперь же действует как духовное лицо, как монах, хотя и не был им... Но взывал: "Облеки мя, Господи!" - и чувствовал, что Вседержитель даёт ему силы.
Вернувшись, норманны доложили повелителю о позоре, изведанном ими в Новгороде, и тогда понял Водим окончательно, что с Рюриком предстоит жестокая борьба. А для этого, считал он, все средства хороши. Поэтому и послал за чаровницей Листавой.
Когда кузнец Олаф и берсерк Торстейн привезли из болотной глухомани чародейку, то тут же представили её Водиму Храброму. Он сидел в одной из четырёх палат на дубовом возвышении, похожем на трон, у восточной стены; веки его были слегка опущены и подёргивались; нос, крупный и волосатый на кончике, покривился при появлении ведьмы. Ноги, обутые в кожаные сапоги, зашнурованные ремешками спереди, он развёл коленями в стороны. А пальцы сильных рук ещё крепче вцепились в широкие подлокотники деревянного сиденья.
Листава, нагнувшись, издала по-змеиному негромкое шипение. Конунг вздрогнул и поднял веки:
- Слава твоя как колдуньи в земле новгородской велика, Листава. Докатилась она и до нас, и теперь ты стоишь перед моими очами. Знать, бог Локи, злой и неуживчивый, вносящий в мир разрушительное начало, хорошо одарил тебя своей силой, ибо ты, ведьма, не испугалась ни нашего лагеря, ни Водима Храброго.
Старуха, обнажив клыки, захихикала:
- Водим Храбрый - это, видать, ты, красавец. - А про себя отметила: "Петух на насесте... Глаза-то закатывал... Только не ведаю, кто такой Локи... Общаюсь с упырями, лешими, берегинями, банниками, кикиморами, волкодлаками, водяными, русалками... Живу у крома болота, а у нас говорят: "Не ходи при болоте - Водових поколотит..." Но с ним я не враждую..."
- Пусть и не знаешь нашего бога тьмы, но всё равно водишь дружбу со злыми духами. Шипишь, как змея... Я доволен тобой, кикимора! - Храброму ведьма понравилась.