"Вот и свершилось предсказание отца насчёт волхвов, и прав оказался Рюрик Новгородский, сказавший, что нас, князей, жрецы ненавидят и называют "тёмными людьми"..."
Князь скосил глаза и увидел, как заметался по церкви Кевкамен, а затем, полузадохшийся от дыма, обессиленно опустился в углу на корточки. Аскольд посмотрел на окна, но пролезть в них даже дитя не смогло бы. А если и пролезешь, верховный жрец со своими татями прикончит тут же. Князь опять бросился к двери, затряс её, но в ответ услышал лишь громкий злорадный смех.
"Может, люди увидят... Дружинники..." Встряхнул грека. Кевкамен еле слышно промолвил:
- Погибаем... За веру Христа... В Светлую ночь Его рождения... Умрём, чтоб ожить... Отныне ты не токмо язычник - мученик христианский... Святой Николай...
Бычьи пузыри на окнах сгорели, зловонный дым повалил в отверстия ещё гуще, а языки огня, проникнув в храм, загнувшись кверху, жадно начали лизать стены уже изнутри...
Дышать стало совсем невмоготу, князь тоже опустился возле грека: внизу ещё можно было пока находиться. Но ненадолго...
И Аскольд скоро почувствовал сильное головокружение, тошноту и, потеряв сознание, упал на доски пола.
Снаружи огненный столб взметнулся ещё выше, поглотив в своём вихрящемся пламени и купол церкви, и крест; вспугнул стаю ворон, разместившихся ночевать на ветках близрастущих деревьев, - птицы с криками закружились над багровым смерчем. Из домов повыскакивали ремесленники и смерды, а из теремного двора - княжие мужи и дружинники. Но сделать что-либо, спасти своего князя уже было нельзя; прибежали лишь к пепелищу, когда стало возможным подобрать только череп и кости... Кто-то вдруг крикнул:
- Сердце!.. Люди, вон оно, сердце Аскольда!.. Не сгорело, - и поднял обугленный комок над головой.
- Сердце Николая... - поправил язычника какой-то христианин.
Но никто не обратил внимания на эту поправку, загалдели все разом, один мужчина заплакал - громко, навзрыд, а появившиеся женщины истошно заголосили. Подошедший Вышата взял у дружинника сердце Аскольда, проговорил:
- Значит, князю в еду подмешивали отраву... Но коль отравить не смогли - сожгли, собаки!
Взглянул в сторону верховного жреца Радовила, который как ни в чём не бывало уже стоял здесь рядом со всеми. Увидел его жуткую ухмылку и наполненные злобой глаза. "Это он, злыдень!.. Он причастен к поджогу! - пронеслось в голове у воеводы. - Но как докажешь теперь?!"
- Вышата, - уже с елейной улыбкой подошёл к боилу Радовил, - ты верно сказал, что какие-то псы хотели отравить нашего любимого князя ещё при жизни. Вот поэтому сердце его и не сгорело... Потом мы подумаем о том, кто мог сыпать ему в еду зелье... А пока распорядись послать гонца к Диру. Ох, ох, - завздыхал жрец. - Великое горе! Великое горе!
В этом Радовил оказался прав: душевные страдания, глубокая печаль и скорбь охватили киевлян. Но весь ужас состоял ещё и в том, что любой мог ткнуть в грудь соседа и сказать:
- Это ты поджёг храм, где молился наш князь...
Такое подозрение относительно каждого киевлянина и остудило всех: остановило проявление бурных чувств и не подняло с дубьём в руках на восстание...
Радовилом сожжение церкви и запертых в ней грека и Аскольда было задумано как раз в отсутствие старшего над дружинниками Ладомира, которого Аскольд отпустил на похороны престарелой матери. Ставр же с племянником сопровождали епископа Михаила, наконец-то отъехавшего в Византию.
Этим отъездом воспользовались жрецы, чтобы положить начало разногласиям среди самих христиан. К тому времени христиане в Киеве разделились на два лагеря. Одни стояли за грека Кевкамена, и в основном те, кого называли первохристианами и которые мученически пострадали за свои убеждения и гонениями своими гордились. А были другие - крещённые епископом Михаилом, увидевшие чудо несгорания Священного Писания, брошенного в огонь и оставшегося целым. Они также ещё поверили в причастность к этому чуду самого Михаила, несмотря на его пристрастие к питию хмельных напитков.
А в том, что его услали обратно в Византию, усмотрели происки Кевкамена и его сподручников, в том числе и князя, нареченного теперь Николаем.
Подобные настроения всё больше подогревались жрецами, ими же вдохновлялись и распространялись. И поэтому кое-где между христианами в выяснении, кто прав, а кто виноват, стали происходить потасовки. Да и часть дружины Дира во главе со старшим мужем, звероподобным Храбром, которого Дир назначил вместо погибшего Еруслана, была переправлена из лесного терема в Киев; Храбр решительными действиями подчинил себе оставшуюся без старшого дружину Аскольда, вернее, тех, которые были язычниками, ибо в дружине находилось немало последователей Аскольда в принятии христианской веры.
Таким образом, сожжение в церкви старшего архонта обошлось без особой смуты и крови, что вселило в его противников уверенность в правоте поклонения прежним богам.
Не дожидаясь приезда Дира, Радовил устроил на капище большое требище, на котором сказал:
- Мы должны жить по законам предков. Должны приносить жертвы своим богам. Умершим сородичам делать великие крады... В почитании своих, а не чужих богов, своих, а не чужих законов наша сила!
Словами о силе своих богов и законов Радовил раздул большое пламя ненависти в сердцах язычников: они бросились избивать и убивать христиан. Горы трупов остались лежать на Старокиевской горе на Щекавице, где проживало много христианских семей; меньше их было на Подоле и на берегах Почайны - здесь жили те, кто поклонялся Велесу. Среди них находились и лодейщики, да и Вышата, несмотря на свою любовь к Аскольду, всё же принял сторону Храбра. Прежняя вера оказалась для воеводы дороже, хотя он и сочувствовал христианам. Сочувствие сказалось в том, что боил позволил им уйти с вымолов куда глаза глядят и запретил жечь их дома.
А на киевских горах не только убивали последователей веры Христа, но и палили их усадьбы. Огонь и дым доставали до стыло-морозного, нахмуренного, низкого неба.
Кричали бедные ребятишки и женщины, а мужчины-христиане умирали молча, внутренне радуясь своим мукам, приобщившим их к сонму святых.
Часть третья
БУРЯ
1
За звероподобность Дир называл Храбра Оборотнем, памятуя о настоящем, Еруслане, умевшем превращаться в волка, чьё место сейчас Храбр занимал. Конечно, прозвище было дано князем в шутку, но старшой дружины гордился им. Тем более что был наслышан о подвигах бывшего предводителя крымских разбойников во время похода на Византию шесть лет назад и нашествия хазар на Киев.
Теперь сие в прошлом.
Как в прошлом и гибель Аскольда, чьи сердце и кости захоронили на Угорской горе. Но справили не христианскую, как полагалось бы, а языческую тризну, на которой к оставшимся в живых воеводам (сторонников Аскольда, кроме Вышаты, умертвили вместе с семьями) обратился Дир. Он повторил, что когда-то сказал в Саркеле при погребении его возлюбленной Деларам, но вначале напомнил, что она обвинялась в колдовстве. Дир произнёс:
- Как приходила с веснянками к нам весна, так и будет приходить, как встречали мы в игрищах солнцеворот, так и будем встречать, и зелёные ветки для наших богов будем приносить как раньше.
И все поняли, что теперь отступничество от язычества будет приравниваться к колдовству. Но значило ли это, что и своего старшего брата-христианина Дир относил к разряду колдунов?.. Наверное, значило! И тогда у многих по телу пробежали мурашки. А тут дружинники приволокли к могильному холму Аскольда ещё нескольких пойманных в лесу христиан, и Храбр-оборотень собственноручно срубил им головы, не пощадив и самых маленьких.
Дир на кровавое дело глядел спокойно. "Даже с одобрением и наслаждением... - отметил про себя Вышата. - Начались времена бедовые. Начались..." - Вышата опустил голову и тихонько пошёл к вымолам. Его уход домой не остался незамеченным...
Дир по дороге в княжеский терем на Старокиевской горе, где он теперь окончательно поселился, взяв Забаву, жену Аскольда, в свой гарем, обратился к Радовилу:
- Воеводу Вышату и сына его я бы так же казнил, как христиан, но за боилом стоят корабельщики, народ особой закваски и нужный нам, а у Яня большая ратная сила...
- Ничего, княже, дай время - и мы всё образуем как надо!
"Ишь, "мы", то-то "мы"... Нет уж, не "мы", а "я"... Отныне будет так! Хватит, по-мы-кались... Одного, который делал вид, что "мы" - это я и он, уже нет в живых, - Дир оглянулся на могильный курган брата, а затем исподлобья посмотрел на верховного жреца. - Нужно будет, и тебя в живых не оставлю!"
Уловив перемену в настроении Дира, Радовил присмирел. "С этим князем надо ухо держать востро: что не так - не моргнув, насадит провинившуюся головушку на кол... И заставит плевать на неё! Аскольд другим был..."