Выбравшись наружу, глубоко, с наслаждением втянули в себя свежий воздух, вход в пещеру опять завалили, но кое-как, оставляя отверстия между камнями; только после поминок, когда возжигаются свечи и приносятся сюда дары, вход будет заделан плотно, до поминок же покойный должен иметь возможность покидать пещеру через оставленные отверстия, выходить на берег Итиля и бродить по нему...
Провожающие - мужчины, расправив бороды, и замужние женщины, снова водрузив на свои головы парики, - начали медленно расходиться, довольные тем, что сопроводили праведного человека к праотцам, памятуя сердцем о его заветах.
После поминок, помня, как желал Зембрий переселить племена с Северного Кавказа на засечную линию, а в дальнейшем позаботиться и о приобщении их к своей вере, царь и каган собрали военный кагал и постановили на нём последовать мудрому совету богослова.
- И это дело мы доведём до конца! - громко провозгласил царь Ефраим. - Не будем уподобляться реке Самбатион, как уподобились в деле с походом на Киев... - И царь бросил многозначительный взгляд в сторону кагана Завулона.
Тот съёжился - помнил, как, обвинив его в беспомощном сидении в болотном дерьме подле Киева (как будто сам царь не бездействовал!), кагал после провала похода присудил Завулона к трёмстам палкам. И забили бы насмерть, но вмешался Зембрий (да будет душа его связана в узле вечной жизни!) и молвил за кагана своё веское слово. Так что Завулон тогда отделался лишь испугом...
Предслава первая объявила полуживой, с искусанными губами Насте, что у неё родился мальчик - здоровый и крупный. "Вот почему он так трудно и очень больно выходил. Сейчас всё позади... Доброслав обрадовался бы! - подумала древлянка и улыбнулась. - Только где ты?!"
- Назовите мальчика Зорием, - тихо проговорила Настя.
- Верно! На заре родился - и есть Зорий! - встрепенулась мамка, не подозревая, что имя младенцу придумано уже давно, ещё во время праздника бога Купалы. - Сейчас тебе принесут малыша покормить.
И когда сенные девушки принесли новорождённого, Предслава сама подала его Насте и с блестевшими от радости глазами взирала на то, как дитя наслаждалось материнским молоком, а сама мать - счастьем видеть своего малыша и испытывать блаженство от чувственного посасывания сосков его губами.
- Сама и выкормишь сыночка... Тут молока на двоих хватит! - с восхищением заметила Предслава, осматривая полные груди древлянки, довольная тем, что как мамка проявила заботу о новорождённом и родительнице.
- А я давно жду тебя, - увидев Предславу, сказала Сфандра. - Как там Настя? Есть ли у неё молоко?..
- Есть... Полные груди, - ответила мамка, удивляясь тому, что княгиня спросила о самочувствии древлянки: непохоже сейчас на Сфандру, чтобы она позаботилась о своих людях, хотя ранее всё было по-другому.
- Вот и хорошо... Слушай, Предслава. Меня вызвал к себе царь. От него только что ушли хазарские послы. У одного из них по дороге к нам при родах умерла жена. Остался маленький, и брат мой просил помочь, ибо хазарские правители очень расположены к этому послу. Он кому-то из них спас жизнь. Я и подумала, а не могла ли быть наша Настя кормилицей и тому малышу?.. А может статься, и женой его отца... Ведь теперь-то она одна... Ах, как жаль её мужа и моего младшего брата, что погибли на охоте!
- А захочет ли сама Настя? - робко засомневалась Предслава.
- А мы её и спрашивать не будем! - вскинулась Сфандра. - Она служанка моя... Как и ты! - обрезала княгиня. - А если откажется, то можно подумать, что жив её муж... Ведь трупа-то его не обнаружили. - Сфандра задержала взгляд своих пронзительных глаз на лице мамки и вышла.
"О, Перун, помоги!" - мысленно взмолилась своему богу Предслава, вспомнив, как хладнокровно княгиня отдала приказ своим рындам порешить в Киеве первохристиан и в их числе родственника Ярему и как рынды сожгли их в молельной пещере.
Сфандра направилась к брату и сказала, что кормить сироту-малютку будет только что родившая тоже мальчика её служанка, вдова, муж которой погиб вместе с Косташем на охоте.
- У меня этот ужасный случай не идёт из головы, сестра, - тихо и очень размеренно заговорил Мадин, сжимая ладонью на поясе приталенной одежды рукоятку кинжала, отделанную золотом и драгоценными камнями. - Ведь нашли только растерзанные при падении на острые камни тела нашего брата и двух лошадей. А тела княжьего мужа Аскольда не было... Мне это тогда показалось подозрительным.
- Потому ты и послал на всякий случай искать русского дружинника...
- Да, это так. Но не нашли, сама знаешь... А скажи, сестра, знает ли Аскольд, что убили в Черной Булгарин его сына?
- Мне доложили, что знает. Но, кажется, не ведает, кто убил...
- Ты в этом уверена?.. Если напарник Косташа остался в живых и улизнул от нас, мог он Аскольду и рассказать обо всём.
- Ну и пусть! Будет тогда помнить, что мы умеем мстить за измену... Принял христианство, теперь по закону этой веры имеет лишь одну жену, меня отверг... И благодарю тебя, брат, что согласился переселить к границам Аскольда часть своих людей, которые станут верой и правдой служить злейшим врагам его - хазарам.
- А согласился я, милая сестра моя, не только потому, чтобы раздосадовать твоего обидчика, так как ты дорога мне. И даже не потому, что хазары обещали мне хорошо заплатить. Ведь как бы мы ни были сильны и отважны, сколькими бы качествами, ниспосланными Великим Небом, ни обладали, в конце концов отыщутся более могущественные племена, которые поработят нас... И сие может скоро случиться, ибо мы находимся в их окружении. Нас не очень много, а тут, согласившись защищать границы такого сильного государства, как Хазарский каганат, мы сразу перейдём под его защиту. Отрадно ещё и то, что правители Хазарии считаются с нами, тогда как другие племена - аланов и гениох - насильно гонят к своей границе. Поэтому мне хотелось сделать доброе одному из послов хазар...
Посла звали Суграй. Сотник. Это он превратившемуся в волка Еруслану отрубил голову у стен Киева, а при отходе от города уже на переправе через Итиль спас жизнь кагану, когда его лошадь стала тонуть, и тот сотника с тех пор не забывал. И включил в посольство к царю Мадину на Северный Кавказ как непосредственного представителя с порубежной линии...
Вот так Настя стала вначале кормилицей сына Суграя, а затем и его женой, ибо княгиня Сфандра подарила древлянку послу как рабыню. Уже дважды в этом качестве её берут в жёны: в первый раз - грек в Крыму, во второй - хазарин. Да к тому же во второй раз при живом муже, который, ничего не ведая, находится далеко-далеко. Но о том, что он жив, Настя не могла сказать и тогда, когда её снова брали в жёны. И не только сказать, но даже хотя бы чуть-чуть выдать себя.
И древлянка молча согласилась ехать с Суграем на пограничную линию в качестве жены и кормилицы его сына.
Расселение кавказских племён на русо-хазарской линии коренным образом изменило весь уклад пограничной жизни; хазары постепенно отошли от несения службы, полностью передоверив её служивому сословию, состоящему из аланов, царкасов, гениохов, а позднее из печенегов и гузов.
Этому сословию хазары определили земельные наделы, сами же, имеющие немалые земли, стали житьи крепостях, а управлять владениями назначали специальных людей.
Как правило, во главе каждой такой крепости стоял хазарин-иудей, выбиравшийся царём или каганом из числа хорошо знаемых ими. А служилым сословиям, жившим теперь на собственных наделах, было оставлено существовавшее ранее право, особенно у царкасов, выбирать из своей среды так называемых атаманов.
- Матушка, а что означает слово "атаман"? - спрашивал у древлянки повзрослевший Радован.
- Ата, сынок, с языка царкасов, у которых мы жили и где погиб Доброслав, - нажимая на последние слова, отвечала Настя (не дай бог, Радован узнает правду и проговорится!), - переводится как "отец", "старший", а ман у многих народов, не только тюркских, означает "мужчина". Значит, атаман - старший начальник.
- Как настоящий мой отец, когда мы ещё в Крыму жили?
- Примерно так, - соглашалась древлянка.
Суграя по дороге к границе вызвали в Итиль; он по велению Завулона срочно принял иудаизм и уже начальником крепости отбыл из столицы Хазарского каганата. С него было взято слово, что жён своих и близких подданных с помощью вверенного ему ламдана (иудейского учителя) он тоже обратит в иудейскую веру.
Насте, бывшей христианкой, а потом снова ставшей язычницей, предстояло принять теперь третью веру, главным и непременным условием которой являлось убеждение, что Бог "принадлежит только одному народу".
Древлянке ещё предстоит разобраться в этом вопросе. У неё ещё не выветрились из памяти слова апостола Павла, что "нет разницы между иудеем и еллином, потому что один Господь у всех... Неужели Бог есть Бог иудеев только, а не язычников? Конечно, и язычников..."
А может быть, ей, женщине, сорванной со своего места, как ветром перекати-поле, и носимой по жизни злым роком, придётся по душе иудейское божество, которое тоже женского рода и зовётся Шехина? Одетая в тёмные одежды, она бродит по земле, оплакивая Иерусалимский храм и горе своих детей, рассеянных среди народов...