В субботу она работала, пришлось выбросить размышления из головы, но в воскресенье Мэгги долгое время просидела на веранде. День был золотистый, жаркий, ей казалось, что все высыпали на улицы, чтобы погулять с малыми детьми. Мимо нее проезжали коляски и ходунки, проходили люди с младенцами в рюкзачках. Мэгги прикинула, входит ли такой рюкзачок в состав "снаряжения", о котором говорил Джесси. Наверняка входит. Она повернула голову к дому, прислушалась. Айра смотрел по телевизору бейсбол, Дэйзи была у миссис Совершенство. Джесси все еще спал, вчера он играл на танцах в округе Говард и вернулся домой поздно. Чуть позже трех Мэгги слышала, как он, тихо напевая, поднимался по лестнице. "Девочка, если б я мог засунуть тебя в разморозку…"
– Музыка так изменилась, – однажды пожаловалась она Джесси. – Я привыкла к "Люби меня вечно", а теперь слышу все больше "Помоги мне прожить эту ночь".
– Ой, ма, – ответил он, – ты разве не поняла? Просто в прежние дни это умели лучше замазывать. На самом деле так всегда и было: "Помоги мне прожить эту ночь".
Мэгги вспомнила строчку из песни, популярной в те времена, когда Джесси был маленьким. "Я должен найти путь к твоему сердцу, – говорилось в ней, – деликатный и осторожный…"
Когда Джесси был маленьким, он любил рассказывать, пока Мэгги готовила еду, всякие истории – верил, видимо, что маму необходимо развлекать. "Жила-была леди, которая кормила своих детей только пончиками", – начинал он. Или: "Был когда-то человек, который жил на самой верхушке чертова колеса". Истории были странные, причудливые, и сейчас, вспоминая их, Мэгги понимала, что общей для них была тема радости, торжества чистой воды веселья над обыденностью. Одну из них Джесси растянул на несколько недель – речь в ней шла об умственно отсталом отце, который пошел в магазин за продуктами да и купил на все деньги электрический орган. Умственную отсталость Джесси позаимствовал, полагала Мэгги, у своей тетушки Дорри, однако в его рассказе недуг отца выглядел своего рода достоинством. Отец говорил: "Да зачем она нужна, еда-то? Пусть лучше мои дети слушают хорошую музыку". Пересказывая эту историю Айре, Мэгги смеялась, однако он никакого юмора в ней не обнаружил. И обиделся – во-первых, за Дорри (выражение "умственно отсталая" ему не нравилось), а во-вторых, за себя. "Почему это умственно отсталым оказался отец? Почему не мать?" – вероятно, хотел спросить он. С учетом всех изъянов Мэгги история получилась бы куда более реалистичной. А может быть, ничего он такого в виду не имел, однако Мэгги вообразила, что имеет, и дело кончилось ссорой.
Ныне ей казалось, что они ссорились из-за Джесси чуть ли не со дня его рождения, и всегда по одним и тем же поводам. Айра критиковал его, Мэгги оправдывала. Айра твердил, что Джесси не умеет прилично себя вести, что его лицо вечно выражает строптивость, что проку от него как от помощника в мастерской никакого. Просто ему нужно найти себя, говорила Мэгги. У одних на это уходит больше времени, чем у других. "На десятки лет больше?" – спрашивал он. А она отвечала: "Прояви немного терпения, Айра". (Перебор. Терпения Айре и так было не занимать. Это Мэгги отличалась опрометчивой поспешностью.)
Как получилось, что она не понимала силу молодости, когда и сама была молодой? Похоже, она упустила немало возможностей. В детстве ее было так легко приструнить. Ей и в голову не приходило, что дети могут создавать в семье настоящие бури.
Мэгги и Айра старались, чтобы эти бури оставались их частным делом, но Джесси, разумеется, слышал по меньшей мере отголоски. А может быть, и понимал, какие чувства питает к нему каждый из его родителей, поскольку, входя в подростковую пору, он все в большей мере удостаивал своих бесед только Мэгги, а от Айры все сильнее отдалялся. Когда он сказал ей о ребенке, Мэгги и сама почувствовала себя отдалившейся от мужа. Они столько спорили, столько раз – многие тысячи – обсуждали Джесси. Дело было не только в обещании Мэгги не говорить Айре о ребенке, но и в том, что она устала от перебранок. Айра же просто на стену полезет! И будет, разумеется, прав.
Она думала о том, как Джесси подносил к ее губам ложку с бульоном, как уговаривал ее поесть. Иногда, просыпаясь в жару, она слышала слабенькую, грустную, далекую музыку, которая доносилась из наушников на голове Джесси, и нисколько не сомневалась, что сумела наконец расслышать звучание его самых потаенных мыслей.
В понедельник Мэгги, как обычно, поехала в семь утра на работу, но без четверти девять сказалась больной и отправилась на Уитсайд-авеню. Клиника находилась в переоборудованном магазине с занавешенной витриной. Мэгги отыскала ее не по номеру дома, а по стоящим перед ней пикетчикам. Три женщины, несколько детей и маленький вертлявый мужчина. Один плакат гласил: В ЭТОЙ КЛИНИКЕ УБИВАЮТ НЕВИННЫХ, другим была увеличенная фотография очень красивого младенца с копной черных волос, по которой шла белая надпись: ДАЙТЕ ЕЙ ШАНС. Мэгги поставила свой "додж" рядом с клиникой, возле страхового агентства. Пикетчики осмотрели ее и вновь повернулись к клинике.
Появилась еще одна машина, из нее вышла девушка в джинсах, а за ней молодой человек. Девушка нагнулась, чтобы сказать что-то водителю, потом помахала ему рукой, и машина уехала. Пара быстро пошла к клинике, пикетчики окружили ее. "Бог видит, что вы собираетесь сделать!" – воскликнула одна из женщин и встала на пути девушки, однако та быстро обогнула ее. "Где ваша совесть?" – крикнул в спину девушке мужчина. Затем она и молодой человек скрылись за дверью, а пикетчики вразброд вернулись на свои прежние места. Они горячо обсуждали что-то – похоже, согласия среди них не было. У Мэгги создалось впечатление, что некоторые из них считают необходимым применение силы.
Несколько минут спустя подъехала в такси женщина. Примерно одних с Мэгги лет, очень хорошо одетая, без спутников. Пикетчики, судя по всему, решили отыграться на ней за прежние поражения. Они окружили ее и затараторили все сразу, словно рой жужжащих пчел. Они протягивали женщине брошюры, самая крупная из пикетчиц обняла ее рукой за плечи. Пациентка, если она была пациенткой, воскликнула: "Отцепитесь!" – заехала локтем пикетчице по ребрам и тоже ушла в клинику. Пикетчица согнулась – от боли, поначалу решила Мэгги, однако та просто взяла на руки одного из детей. Все снова разошлись по местам. Было очень жарко, и двигались они так медленно, что их гнев казался натужным и поддельным.
Мэгги поискала в сумочке какую-нибудь бумажку, чтобы обмахнуть ею лицо. Она бы и вышла из машины, но где же тут можно постоять? Рядом с пикетчиками?
Она услышала шаги, обернулась и увидела Фиону, а с ней девушку постарше – должно быть, ее сестру.
Мэгги боялась, что не узнает Фиону, ведь они встречались всего один раз. Однако узнала сразу – длинные светлые волосы, бледное лицо, на котором ничего пока написано не было. В джинсах и яркой, креветочно-розовой футболке. Надо сказать, что Мэгги относилась к этому цвету с предубеждением. Думала, что его носят лишь люди из низших слоев общества. (О, как странно вспоминать теперь, что когда-то она сочла Фиону принадлежащей к городским низам! Ей казалось, что в этой девушке есть что-то дешевое и мишурное, бледность ее лица не внушала Мэгги доверия. Она подозревала, что и сестра Фионы скрывает под толстым слоем косметики столь же нездоровую кожу. Узколобость в чистом виде! – готова была признать теперь Мэгги, успевшая увидеть и хорошие стороны Фионы.)
Так или иначе, из машины она вылезла. Подошла к девушкам и сказала:
– Фиона?
Сестра пробормотала:
– Говорила же я, они попытаются тебе помешать.
Должно быть, приняла Мэгги за пикетчицу. Фиона не сбавила хода, веки ее были опущены и походили на два белых полумесяца.
– Я мать Джесси, Фиона, – сказала Мэгги.
Фиона замедлила шаг, взглянула на нее. Сестра и вовсе остановилась.
– Я не стану мешать тебе, если ты понимаешь, что делаешь, и уверена в этом, – сказала Мэгги. – Но все ли ты обдумала?
– Тут и обдумывать особенно нечего, – резко заявила сестра. – Ей семнадцать лет.
Фиона позволила сестре повести ее дальше, но при этом оглядывалась на Мэгги.
– Поговорила ли ты с Джесси? – спросила Мэгги, семеня за ними. – Джесси хочет ребенка! Он мне так и сказал.
Ей ответила сестра:
– Он сам его вынашивать будет? Будет вставать по ночам и менять ему пеленки?
– Да, будет! – сказала Мэгги. – Ну, не вынашивать, конечно…
Они уже подошли вплотную к пикетчикам. Женщина протянула им брошюру. На обложке красовалась цветная фотография не рожденного младенца, далеко уже не зародыша, почти готового, собственно говоря, к появлению на свет.
– Отстаньте от нее, – сказала женщине Мэгги. И следом: – Ты действительно небезразлична Джесси, Фиона. Поверь мне.
– Насмотрелась я на Джесси Морана, до конца жизни хватит, – сказала сестра.
Дорогу ей попыталась преградить толстая женщина с двумя только-только начавшими ходить карапузами и грудным младенцем в кенгурятнике.
– Вы говорите так потому, что сами придумали ему определенную роль, – ответила Мэгги. – Рок-музыканта, от которого забеременела ваша младшая сестра. Но все не так просто! Не так шаблонно! Джесси купил книгу доктора Спока, – он говорил тебе об этом, Фиона? Он изучил вопрос о сосках-пустышках и считает, что тебе следует кормить ребенка грудью.
Толстая женщина заявила Фионе:
– Все ангелы в небесах плачут, глядя на тебя.
– Послушайте, – сказала ей Мэгги, – если у вас слишком много детей, это еще не причина желать такой же неприятности всем остальным.
– Ангелы называют это убийством, – продолжала женщина.
Фиону передернуло.
– Разве вы не видите, что расстраиваете ее? – сказала Мэгги.