- Но зато "...кто не был записан в книге жизни, был брошен в озеро огненное...".
Царь вздрогнул всем телом, ударил каблуком в спинку кровати, будто его погружали в кипящую серу.
- Скажи Висковатому, пусть шлет к туркам за печатной наукой. Надо разузнать, как они книжки делают. Чай мы не хуже турок. Будем печатать большую книгу, чтоб в ней все люди были видны и вся Русь!..
Царь спал. Ему снилась огромная Книга. Тяжелый переплет лежал на Красной площади, верхняя, обитая золоченой кожей крышка, откинулась через реку, и по ней несметной толпой шли из Замоскворечья люди - великие и малые, живые и мертвые. Они проходили мимо храма Покрова, крестились и шли дальше, в самый центр огромной белой страницы. Тут одни растворялись в нижних строчках – среди торговых рядов и на Лобном месте, - другие добирались до кремлевской стены, и здесь превращались в мертвые буквенные закорючки. Лишь немногим удавалось перебраться за верхний край страницы и прилипнуть поминальным золотом к Кремлевской стене. Ивану это очень не нравилось: "Погодите, черти! Я вам выпишу! Будете у меня святые стены поганить!".
Страницы Книги перелистывались по мере заполнения и принимали все новые и новые толпы народу.
Иван стоял на стене и смотрел в Книгу сквозь английскую трубку с дальнозоркими стеклами. Его не интересовал каждый человек, входящий на страницу, не волновали муки грешников и жертвы праведников. Его занимал сам процесс. Вот только что ты шествовал в боярской шапке, а вот уже валяешься на белой поверхности и расплываешься в грязную кляксу, обращаешься в скромную буквицу, в ноль. И шапка твоя бобровая чернеет на похоронном снегу едва заметной точкой...
Иван засмотрелся на красивую девушку, безвременно вышедшую в центр страницы. Сначала с нее упала соболья шубка, потом растаяли нарядные легкие одежды, и в короткий миг, пока она голая превращалась в заглавную букву "Ж", Иван утратил книжное направление мысли...
Дальше сон покатил по привычной ночной колее. Книга исчезла, голая девка передумала становиться буквой и полезла на кремлевскую стену прямо к Ивану, страшно царапая крашеными когтями красный кирпич...
Федор потихоньку вышел от царя и пошел по ночным переходам в заветное место - Великокняжескую библиотеку, смотрителем которой он числился с прошлого лета. Впрочем, об этом чине во дворце почти никто не знал. Не знали и о самой библиотеке, так что Федору гордиться было нечем. Вот он и не заносился.
Библиотека находилась в многолетнем забвении в тайной палате "под двойными сводами". Так старые люди называли помещения кремлевской стены. У двойных кирпичных сводов – собственно книгохранилища и стеновых перекрытий – имелось важное достоинство – пожаростойкость. За последние 100 лет Москва несколько раз сгорала полностью, в Кремле не оставалось ничего деревянного, тем более, бумажного, а библиотека каждый раз была спасаема Богом и многослойным кирпичом. Ученый монах прошлого княжения Максим Грек как увидел в 1519 году ее сокровища, так чуть не помер от изумления: "Такого книжного богатства нет ни в Греции, ни в Италии!". Максим взахлеб рассказывал о сундуках с тысячей книг, о пергаментах в золотых переплетах. У беспокойного Грека уже и руки тряслись, - так хотелось добраться до императорского наследия. Он впал в непозволительное вольнодумие. Стал приставать с идеей правки московского служебного канона, вообще всех правил церковного бытия. Пришлось его загнать куда подальше – в монастырские покои. Но и тут беда! В Иосифовом Волоцком монастыре, куда поначалу пристроили Грека, оказалось 1150 книг, из них 15 печатных! Перегнали Грека через реку Волгу - под Тверь. Тут получше было – всего 50 рукописных книг строгого содержания.
Вот какая страшная зараза – книги! От них одни напасти – разрушение личности, погибель души, смерть и разорение.
Но книги – только оружие. Мы же не перестаем ковать мечи и копья, оттого, что они опасны? Нужно просто присматривать за острыми предметами, не давать их в руки детям и простолюдинам.
Библиотеку заперли на несколько десятилетий. И правильно сделали, ибо Великокняжеское собрание сочинений, это вам не монастырский постный набор. Эти книжки свезены со всего света, особенно много их прибыло из Константинополя после сдачи православной столицы в лапы басурман. Библиотеку хранили как символ павшей Империи. Это было похоже на сбережение старых дедовских безделушек – пользоваться нельзя, а выбросить жалко.
Но книга – не безделица. У нее есть возраст, но нет старости, есть ветхость, но нет смерти. Просвещенный государь Иван Васильевич понимал это и приоткрыл книжные покои для раба своего Федора.
И Федя заболел книгами. Что–то неуловимое исходило из нагромождения чужих знаний. Казалось, еще чуть-чуть повозишься с томами и свитками, и на тебя снизойдет великое откровение. Все станет понятным и простым. И ты усмехнешься: "Как я не додумался до этого раньше?".
Иван Васильевич надеялся, что именно здесь, в словесных запасниках Византии хранится жизненная сила тысячелетней Империи. Должна она где-то остаться? Не могли бесследно исчезнуть великие труды сотен поколений талантливых людей - искусных мастеров, знаменитых полководцев, путешественников, философов. Царю Библиотека представлялась зернохранилищем. Пусть сгорела земля, взрастившая эти зерна, иссякли реки, питавшие нивы, истлели пахари и жнецы, но семена-то живы? Вот - новая земля, она вырастит, напоит и накормит их. А вот – новые люди. Они пока не столь искусны и сведущи, зато – чисты в своем невежестве, легки на подъем, наполнены детским любопытством.
Короче, в книжной премудрости Иван искал рецепт своего собственного имперского строительства, ибо пример Византии для Руси был не просто источником вдохновения, не только культурным ориентиром. Византия вошла в наш генный набор. Разбуди и сегодня русского властителя, освежи хлопком по затылку, спроси вежливо: "Куда, батюшка прикажешь править?". – "На Царьград!" - прикажет батюшка, опрокидываясь в подушки.
Федя искал в Библиотеке тайные знания уже год, и понимал, что ничего конкретного, типа "Сим-сим, откройся!", тут нет. Зато общее впечатление выстраивалось серьезное. Сила библиотечных книг была в их единстве и многообразии. Как и люди, они только все вместе выстраивались в непобедимое войско, отвечали на любой вопрос, обобщали опыт, горе и радости исчезнувших поколений.
Поэтому, спроси Федьку, в какой книге есть ответ на такой-то вопрос? Он почешет затылок и промычит, что надо поискать.
А спроси его вообще, что он думает по этому вопросу, он и чесаться не станет, - сразу влепит в самую точку! Вот что такое вооруженный человек!
Хотелось и царю Ивану вооружиться для своих дел грозно и сильно!
Глава 3.
Сон просвещенного монарха
Иван то спал, то впадал в бессонницу.
Если бы утром его спросили, что из увиденного и надуманного в ночь накануне Егория голодного было порождением разума, а что – призраком сна, Иван открестился бы легко: какие призраки в сочельник великого богатыря Егория? Он змея топтал копытами, колол копьем – всем известно! А уж с "призраками", с нимфами, наядами ему ли, мужику, не справиться? Иван и сам бы с ними сладил, попадись только!
После видения голой девки на кремлевской стене Иван встал, выпил кваску, успокоился, поплевал из приоткрытого окна в лунную лужу, но прекратил детское занятие, потому что лунное отражение напоминало дорогое лицо, скрытое теперь навек гробовым мрамором.
Иван кликнул чего-нибудь поесть, но вспомнил про пост, бросил звать служку, достал из сундучка копченый окорок и стал закусывать. Закуска, естественно, чередовалась с выпивкой.
Царь Иван вдовел уже 9 месяцев. Его первая жена Настя, мать наследника Ивана и младшего сына Федора, скончалась в августе прошлого года от непонятной болезни. Расследовать болезнь удалось Федьке Смирному и воровскому сыщику Ваське Филимонову, и вышло, что царицу отравили. Поэтому любую выпивку Иван начинал с внутреннего тоста за упокой любимой жены. Вторую здравицу произносил тихим шепотом – за собственную пищеварительную безопасность. В третий раз выпивал уже по-нашему, громко – за мужское и денежное благополучие.
Вот и сейчас Иван перекрестился на Луну, хотел выпить, но замер с раскрытым ртом. Он обнаружил комичный парадокс в том, что пьет в нарушение Великого поста, в ночь на постную же среду, в канун Егория Голодного, названного так за весеннюю бескормицу, при этом прощения у Бога не просит, а обращается к Луне, как последний казанский басурманин. Казалось, именно Аллах смотрит на него из-за спины Ивана Великого и подмигивает раскосым лунным глазом. Но и Аллаху Иван грубит: кусок копченой свинины на столе как раз выползает из лунной тени и бессовестно подставляет ляжку всевышнему взору. Вот точно такие же прикопченые бедра были у той крали на стене. Не захотела, тварь, в Книге растворяться!
А сколько их таких бесполезно превратилось в буквы?
Вот, например, благородная боярышня Щербатая. Несмотря на ущербное прозвище, зубки имела ровненькие, взгляд шаловливый. Старый князь Щербатый ночей не спал – сторожил свое чадо. Опасался греха. Очень уж девка зазывистая была. Но только глазами. А прижми к стеночке, - такой визг поднимет! Блудливая недотрога. Каких женихов ей отец не подводил, - все не то. А скончалась бесполезно, от летучей заразы. Лежит теперь в часовенке фамильной, переживает. Готова отдаться любому стрельцу, лишь бы жить! Да и шлюшкой в шалмане служить согласилась бы, а нельзя...