Впереди развернулась длинная белая лента дороги. Она показалась Забельскому бесконечной, утомительной, страшной. На мгновенье он заколебался.
- Куда, господин поручик? - спросил Войдыга, наклонившись в седле. В его голосе слышались и сердечная забота и покровительственная нотка, в которой поручик уловил что-то фамильярное. Он нахмурил брови.
- Прямо.
Они медленно тронулись. Солдаты тревожно поглядывали на небо, но зловещие птицы улетели далеко; ничем не нарушалась тишина ясного дня, небо простиралось над ними, чистое и спокойное, словно его никогда ничто не прорезывало, кроме ласточкиных крыльев.
Подозрительно посматривали они на небольшие рощи, подозрительно наблюдали за купами деревьев. На поворотах дороги останавливались, и Войдыга выезжал проверить, что скрывается впереди. Но всюду было тихо и пусто.
На ночь остановились в деревне. Крестьяне смотрели на них исподлобья, подозрительно, но молока дали и разрешили ночевать на сене. Забельский проворочался без сна всю ночь.
На другой день они заблудились. Забрели в болота, которые не могло высушить жаркое солнце последнего месяца, в глухие чащи между извивами речных рукавов. Ночевали над водой, от которой поднимались пронизывающие белые туманы. От земли тянуло сыростью, и она быстро пропитала истрепанные мундиры. Замерзшие и подавленные, они поднялись еще раньше, чем последние звезды утонули в жемчужной глубине неба. Мучил голод. Они снова ехали между ольхами, где высоко поднимался папоротник, и кони неуверенно ступали по предательской, подающейся под ногами почве.
- Не выберемся мы, видно, отсюда? - со злостью спрашивали солдаты.
Войдыга равнодушно пожал плечами:
- Может, и не выберемся.
На тропинке зашуршали шаги. Поручик придержал коня и инстинктивно взялся за револьвер. Из-за кустов вышел высокий оборванный человек, и глаза поручика Забельского встретились с серыми глазами Петра Иванчука.
- Вы здешний? - резко начал Забельский.
Петр рассматривал маленький отряд.
- И здешний, и не здешний… Края эти я знаю…
- Как попасть в деревню?
- В какую?
- Все равно в какую, к чертовой матери! В деревню!
- Здесь недалеко есть деревня. Нужно выехать на дорогу.
- Черт его знает, где эта дорога! Два дня здесь плутаем, как дураки… Проклятая сторона…
- Какая уж есть, - сухо ответил Петр. - А в деревню я могу проводить. Она недалеко.
Поручик с минуту раздумывал, подозрительно рассматривая Петра: а вдруг?..
- А ты кто такой?
- Крестьянин.
- Ага. Ну, веди!
Петр медленно пошел вперед по тропинке. За ним зашлепали измученные, забрызганные грязью лошади. Поручик заметил, что проводник хромает и одежда на нем в лохмотьях.
- Где это тебя так отделали? Откуда ты идешь?
- Откуда? Дорога дальняя. С немецкой границы.
Поручик рывком натянул повод.
- С немецкой границы? Ты что же это там делал?
- Мало ли что делал… В тюрьме сидел.
Взгляды солдат устремились на Петра. Он шел медленно, положив руку на шею поручиковой лошади.
- Вот оно что…
Тропинка завернула в сторону, сливаясь с проселочной дорогой. Показались крыши деревни.
- Вот и пришли…
- Пожрать дадут, как ты думаешь?
- Если у самих есть, может, и дадут.
Но деревня оказалась опустевшей. Черные угли лежали на месте сожженной хаты. В соседней хате двери были распахнуты настежь, но нигде не было видно ни живой души.
- Нет, что ли, здесь никого?
- Так, может, вы, господин поручик, в хату, а я с людьми поищу, посмотрю кругом? - предложил Войдыга.
Поручик охотно согласился: хватит с него этой тряски на лошади. Он был измучен вконец; голова у него кружилась.
Петр остановился и с порога заглянул в хату.
- Можно зайти.
Забельский вошел за ним. Хата выглядела так, словно хозяева только что ее покинули. Вышитые полотенца на стенах, черная пасть остывшей печки, икона в углу.
- Видно, убежали, - заметил поручик. Петр выглянул в маленькое мутное оконце.
- Тут недалеко железная дорога. Наверно, бомбили пути, и люди скорее всего в лес ушли.
- А вас когда из тюрьмы выпустили? - вдруг спросил Забельский.
Петр пожал плечами:
- Никто нас не выпускал. Сами вышли первого сентября, когда началась бомбежка. Почтенная администрация заперла ворота и - драпанула. Пришлось без ключей открывать.
Поручик испытующе оглядел его.
- А за что ты сидел?
- За коммунизм, - отчеканил Петр и заглянул в стоящий на печке горшок. Но в горшке ничего не было.
- И что же теперь? - спросил Забельский.
Петр пожал плечами.
- Ничего. Иду вот домой. А у вас, господин поручик, какие планы?
- Хочу отыскать какую-нибудь крупную часть.
- Сомнительно, найдется ли. И в какой же стороне вы ищете, господин поручик? Направление, сдается мне, не совсем верное.
- Это почему же?
- Ну, как-никак - советская граница…
Забельский пожал плечами.
- До границы далеко еще.
Петр исподлобья присматривался к нему.
- И далеко, и недалеко. Может оказаться ближе, чем вы думаете.
- Как это ближе?
- Если бы, например, граница… передвинулась.
- Как передвинулась? - беспокойно изумился Забельский.
- А вот так. Красная Армия вчера перешла границу, - твердо сказал Петр.
Забельский вскочил и снова опустился на скамью, засмеявшись хриплым смехом.
- Вздор! Вот уж, право…
- Вовсе не вздор. Вчера Красная Армия перешла границу и продвигается вперед.
Забельский почувствовал, как у него внезапно сжалось сердце, - и потом опять все стало безразличным. Ах, не все ли равно… С минуту еще в ушах у него звучали слова крестьянина, потом они как-то померкли. Разве он говорил о Красной Армии? Бред, ничего не было сказано…
Петр, сидя на табуретке, принялся равнодушно сменять повязку на ноге. Он с трудом разматывал засохшие, пропитанные гноем и кровью тряпки. Вытащил из-под скамьи ведро, в котором оказалась вода, и стал осторожно поливать из ковша наболевшие ступни. Поручик машинально следил взглядом за движениями рук Иванчука.
- Приговор какой? - спросил он, наконец. Ему уже неловко было разговаривать на "ты", как раньше. Лицо этого оборванного бродяги не располагало к фамильярности, тем более теперь, когда выяснилось, что он вовсе не обычный жулик или конокрад. Впервые в жизни Забельский своими глазами видел коммуниста, одного из тех, о ком раньше лишь читал в газетах - в статьях, в отчетах о судебных процессах. Ему показалось странным, что они сидят вот так, в одной хате, и что тот совсем обыкновенный человек.
Петр поднял глаза:
- Приговор? По нашим местам срок небольшой. Десять лет.
- По вашим местам?
- Ну, да. Здесь приговаривали к пятнадцати. А отсидел я только два. Пришла война.
- Что ж, вы на этой войне выиграли, - злобно заметил Забельский. В нем поднимался гнев: почему тот так спокоен, словно все знает, словно ему все ясно?
- Тут трудно говорить о выигрышах, - спокойно сказал Петр. - Видите ли, если бы не война, кто знает, сколько времени это продолжалось бы… Речь не обо мне, а вообще о наших местах.
- Что продолжалось бы?
- Да вот все, что здесь происходило, - он медленно, осторожно отодрал тряпку от последней, самой болезненной, раны на пятке.
- Что же происходило?
Серые глаза взглянули испытующе.
- Усмирения, голод, тюрьмы. Вот это все.
- А вы, вероятно, хотели, чтобы вас по головке гладили за антигосударственную работу? Десять лет - это еще мало! - вскинулся Забельский.
Петр прервал свое занятие и с насмешливой улыбкой взглянул на него.
- Почему же мало? Мне казалось, что десять лет - изрядный срок…
Забельский швырнул шапку на стол, тяжело опустился на скамью и устремил на Петра горящий ненавистью взгляд.
- Эх, расстрелять бы вас надо… расстрелять!
- Это почему же? - равнодушно спросил Петр, словно не к нему относились слова поручика и в них не было ничего угрожающего.
- А потому… Это ведь ваши дружки идут, ваши дружки… Нож в спину… Теперь уж все кончено. Выждали, бросились в самый тяжелый, самый опасный момент. Урвать свое… Теперь уж все пропало.
Он оперся лбом о скрещенные на столе руки. Беззвучное рыдание потрясло его исхудавшую спину. Петр равнодушно смотрел на него.
- Пропало гораздо раньше. Раньше, чем налетел первый самолет, гораздо раньше…
Поручик снова вскочил.
- Ну, зато теперь Варшава защищается, в Мазовше наша армия движется вперед, мы вошли в Восточную Пруссию, под Львовом - армия. После хаоса первых дней все начинает подниматься на ноги…
Забельскому вспомнилось приподнятое настроение, царившее в казармах местечка, ободряющие вести, которым он не верил, странствуя по дорогам, и которым перестал верить после разгрома отряда Оловского. Теперь, разговаривая с чужим человеком, он снова на минуту поверил в них. Он говорил с глубочайшей убежденностью, с запекшимся от боли сердцем, задыхаясь от гнева. Он забыл обо всем. Его собственные слова о Восточной Пруссии показались ему непреложной истиной.
Петр внимательно рассматривал свои отмокающие в воде израненные пальцы.
- Где вы видели эти концентрации? Вранье, одно вранье. Никто не вступает в Восточную Пруссию, никто не концентрируется, нет никакой армии…
- Брешешь! - заорал Забельский.
- Ну да, ведь я своими глазами видел одну такую концентрацию, - старательно выговорил Петр, горько искривив губы. - Концентрация под Ковелем. Сам иду оттуда.
- Под Ковелем? - забеспокоился поручик.