Теперь дело. Мы много раз просили Вас принять участие в "Новом журнале". Просили еще тогда, когда его редактировали Цетлин и я. Михаил Осипович умер. Я умолил проф. Карповича стать главным редактором. Он согласился. Я еще ему помогаю, но все решает он. Михаил Михайлович чрезвычайно Вас почитает. Позавчера он приехал из Кембриджа в Нью-Йорк. Я сообщил ему, что Вы предлагаете нам статью. Это очень его обрадовало. Тогда я ему сообщил сюжет, который Вы предлагаете: "Дом Мережковских". У Михаила Михайловича вытянулось лицо: Вы выбрали, кажется, единственный неприемлемый сюжет! Не знаю, попадался ли Вам мой некролог Мережковского в одной из первых книг "Нового журнала". Я написал о нем как о большом человеке и писателе. Бунин и Сирин были этим недовольны по линии чисто литературной, - это ничего. Но на меня ополчился весь Нью-Йорк по линии политической. Когда я писал этот некролог, мне (и никому другому) здесь не была известна политическая позиция Мережковского при Гитлере. И она всем стала известна вскоре после того, как эта книга журнала вышла. Мое мнение о ней (о прогитлеровской их позиции) Вам известно - и, вероятно, не очень отличается от Вашего. Однако я человек терпимый и, хотя с большим напряжением, мог бы отделить политику от литературы - по крайней мере, в известных пределах. Но, во-первых, согласитесь, "известные пределы" тут были перейдены. А во-вторых, не все так терпимы или так равнодушны, как я стал на старости лет. Появление хвалебной статьи о Мереж<ковском> и Гиппиус теперь здесь вызвало бы скандал, - какие оговорки Вы ни сделали бы. Ее большой ум и талант всем известны. Тем не менее эта тема для "Нового журнала" не подходит. Карпович умоляет Вас дать что-либо другое. Я к этому присоединяюсь. Говорю все это Вам конфиденциально.
Не совсем понял Ваши слова о "конце литературы" в Париже. Надо ли понимать: русской эмигрантской литературы? Почему бы кончиться литературе французской? К ней пополнение может поступать правильно, как во времена органические. Следите ли Вы за литературой американской? Хемингуэй, Стейнбек и, по-моему, особенно Марканд - писатели огромного таланта.
Пишете ли Вы что-либо большое? Грех Вам - если не пишете. Говорю это - не в первый раз - совершенно искренне.
Татьяна Марковна очень Вам кланяется, - она тоже большая Ваша почитательница. Недавно говорила мне, читая американский литературный журнал: "А все-таки Адамовича у них нет". Это верно. Хотя есть прекрасные критики (Эдмунд Вилсон, например).
Шлю Вам самый сердечный привет и лучшие пожелания.
Извините бессвязное письмо, я замучен, и теперь второй час ночи.
10. Г.В. АДАМОВИЧ - М.А. АЛДАНОВУ. 5 апреля 1946 г. Париж
Paris 13е 39, rue Pascal 5/IV-46
Дорогой Марк Александрович
Большое спасибо за письмо. Очень был рад ему. Хотелось бы мне продолжить спор насчет Чернякова - но спор был бы слишком долгий. Может быть, он и не Ваша "жертва", и я был не прав, но он до того человек "средний", что каждому читателю хочется быть хоть на волосок выше и больше его. И его "среднесть" Вы ведь все время даете чувствовать! Простите за спор с автором. Но - без малейшей лести - Вы слишком большой художник, чтобы отвечать за созданных Вами людей больше, чем Господь Бог отвечает за своих. А у Господа Бога бывают, вероятно, сюрпризы.
Насчет статьи о Мережковских. Это был un projet vague, не больше, и если придумаю, я с удовольствием напишу что-нибудь другое. Но о Мережковском я ничуть не собираюсь писать хвалебно, нет - скорее с удивлением, чем с восхищением. Увы, никак не могу согласиться, что он был "большой человек" (или писатель). Но был человек удивительно-странный и с редким, по-моему, неопределенно-пророческим чутьем, в писаниях его почти не сказавшимся. А американские непримиримые страсти меня, между прочим, тоже удивляют! Тут у нас все на все склонны махнуть рукой, и хотя Ваша позиция достойнее, наша для меня понятнее. Вероятно, до Вас доходят из Парижа и нотки другого тона, но, поверьте, мои с каждым днем gagnent du terrain. Утешение мое и радость - Бунин. Вы его тоже любите, и я рад, что мы согласны, какой это очаровательный человек и умница. Я его недавно, подвыпив, стал спрашивать, считает ли он себя все-таки хуже Толстого - и он, хотя тоже после десятой рюмки, всячески отвиливал от ответа, а потом глухо и сердито пробурчал: "Ну, хуже, хуже, ну так что из того?" Кстати - у меня есть два приятеля, которые очень бы хотели Вашего литературного покровительства: один хочет явно и откровенно, Варшавский, с просьбой за него перед Вами вступиться, а другой - Яновский - по-видимому, по письмам обижен недостаточным общим признанием. Это "строго конфиденциально", конечно. Яновский человек заносчивый и несчастный, Вы, впрочем, видите его сами. По-моему, у него есть дарование. А Варшавский - по-настоящему чист, вдумчив, серьезен и искренен. Cest beaucoup. Да, еще кстати: Яновский мне пишет, что Вы поддержали мои дела в Лит<ературном> фонде или не знаю где. Я ничего не просил, но если они склонны что-либо для меня сделать - я очень, очень благодарен. Благодарю Вас за доброе содействие. Крепко жму Вашу руку, дорогой Марк Александрович, и надеюсь скоро видеть здесь. Низкий мой поклон и привет Татьяне Марковне.
Ваш Г. Адамович
11. М.А. АЛДАНОВ - Г. В. АДАМОВИЧУ 16 апреля 1946 г. Нью-Йорк 16 апреля 1946
Дорогой Георгий Викторович.
Получил вчера Ваше интересное письмо от 5-го, - опять стали медленно идти письма (а то доходили в 3–4 дня).
Действительно, не стоит в письмах спорить о Чернякове. Он и в самом деле по замыслу автора "средний" человек. Но я возражал не против этого: "жертвой" моей он, я думаю, не был, - почему же средний человек жертва? Во всей литературе девять десятых людей - средние люди.