Так оборвалась единстведная дорожка, которая могла бы привести Афанасьева в подполье Народной Воли. Он ждал долго и терпеливо, что кто-нибудь найдет его и скажет, что делать дальше, как жить, к чему приложить силы. Ведь знали же друзья студента, где он обитает и работает, - сами ведь помогали устраиваться. Должны бы вспомнить о нем! Однако не вспомнили, никто не пришел. И молодой конторщик, когда встречались на фабрике, проходил мимо, будто видел первый раз, - чужой. Все чужие: народ в Петербурге куда как сдержан, пришлым со стороны открываются туго. Оставалось надеяться на счастливый случай. И не только надеяться - искать его, потому что Федор не хотел жить, уподобляясь траве.
Соседом по квартире оказался новгородский мужик - прядильщик с той же Резвоостровской фабрики. Злющий на вид, разговаривал, будто лаял. Ходили и одну смену, поздоровается и топает молча. А дорога хоть и не длинная, но поговорить можно бы о многом. Федор на мрачный вид новгородца - ноль внимания, откровенно о себе: в родительском доме места нет - надел скудный, ткачом сызмальства, повидал, дескать, виды. Рассказал, как кренгольмские, взбунтовавшись, вырвали у хозяев прибавку к жалованью.
- У нас не побунтуешь, царевы слуги под боком, враз сомнут, - услыхал в ответ.
Новгородец добрее не стал, но отмалчиваться бросил. Однажды вдруг пролаял:
- В Питер-то зачем прикатил? Коврижки на деревьях не растут.
- Так-то оно так, - согласился Федор, - а житье все же вольготнее. Идем вот, калякаем… Воробьи шебуршатся… А в Кренгольме от машины в казарму и обратно. Круговращение…
- Видал, слова какие знает! - фыркнул новгородец. - Грамотный, поди?
- Учился.
- Книжки читаешь?
- Ежели хорошие, читаю… Может, знаешь, где взять?
- Не знаю, - гавкнул прядильщик, но неред фабричными воротами, с трудом понижая свой лающий голос, утробно выдавил: - На рынке Александровском ищи… На книжном развале хорошие попадаются.
А к весне новгородец совсем оттаял. В начале апреля поманил Федора в уборную, шепнул:
- После смены загляни ко мне в угловую. Дело имеется…
Угловая комната, где обитал прядильщик с женою и тремя ребятишками, в квартире была самая большая. Федор вечером постучался, вошел - удивился. Вокруг дощатого стола на нерекрещенных ножках сидело несколько фабричных; помимо хозяина Федор знал еще троих - ткачи и таскальщик основ, разбитной парень, который частенько веселил мужиков в уборной похабными байками. Но сейчас веселья не замечалось, сидели трезвые, какие-то нахохлившиеся. Новгородец показал на скамейку - садись. Федор достал кисет, подсел к столу.
- Вот, значица, как… Ты парень сурьезный, мы тебя поглядели, - гулко сказал хозяин. - И грамотный тож…
- К чему клонишь, покамест не смекаю. - Федор запалил огниво, прикурил. - Но так скажу: ежели что тайное удумали, меня опасаться нечего. Не фискалил отродясь…
- Ничего такого тайного… Житья нету, терненье лопнуло. Задумали фабричному инспектору господину Давыдову челом бить…
- Другие-то пишут, быват, послабляют, - вставил ухмыляясь, разбитной таскальщик. - Глядишь, вырешат чего-нито в нашу пользу.
- На то они фабричная инспекция, - поддержал один из ткачей. - Может, не оставят милостью…
- Словом, помогай! - бухнул новгородец. - Мы и так и эдак крутили, ни шиша не выходит…
- Не могем бумагу составить.
- Не даются буковки…
Федор был разочарован. Он думал - кружок, а тут сочинители смиренной челобитной. По все равно дело. Позвали мужики, стало быть, вошел к ним в доверие, уже хорошо. Сходил в свою комнатушку за бумагой, отточил карандаш и помог написать толковое письмо, подсказывая, какие требования выдвигать наперед:
- Паровая машина имеется, от нее можно во всех фабричных помещениях устроить механические вентиляторы. Так и запишем… Воду пьем плохую, грязную. А надо бы пропускать через очистительный аппарат… Верно?
- Правда твоя, - согласился новгородец. - От этой воды брюхо болит… Колики бывают.
- Вот-вот. - Федор неторопливо писал. - А чтоб не болело, да и от разных несчастных случаев попросим при фабрике учредить аптеку…
- Аптеку? - безмерно удивился новгородец. - Ну, братец, лишку хватил!
- В самый раз, - заверил Афанасьев. - Аптеку и врачебную помощь… Глаза людям поберечь надобно. Ткань белая, солнце с южной стороны шибко падает, глаза слезятся. Раздражаются… Я ведь теперь - без очков ни туды ни сюды… Значит, запишем: повесить на окнах шторы…
- Эх, ма-а! - захохотал разбитной таскальщик от избытка радостных чувств. - А он говорит про тебя - умен, мол, пришлый, а я не верю - тихий шибко. А ты, брат, ушлый! Ишь удумал - шторы… Поди, только в господских домах бывают эти самые шторы!
- Пускай проще - занавески, - улыбнулся Федор, похищенный похвалой.
Письмо, подписанное многими резвоостровцами, было настолько ловко и убедительно составлено, что фабричный инспектор вынужден был вступить в нелегкие переговоры с хозяином. И что особенно удивило рабочих и служило впоследствии предметом бесконечных разговоров по дороге на фабрику и домой, в уборных и во время обеда, письмо принесло пользу: вентиляторы установили, открыли врачебный кабинет, воду стали очищать, занавески с южной стороны повесили…
Новгородец вскоре после того сказал Федору:
- Вижу, надобно тебе с тайными сходиться… Сам я в смуту не лезу, детишки у меня малые, сиротить не гоже. Но тебя, ежели хочешь, отведу… На Балтийском заводе есть знакомец, этот знает, где какие книжки… Хочешь?
- Спасибо, сосед, - только и ответил Афанасьев.
Так он попал в рабочий кружок "Социал-демократического общества", созданного студентами Технологического института. Делами в кружке заправлял Иван Иванович Тимофеев - слесарь с Балтийского, книгочей, золотая голова и серебряные руки. Именно он приохотил друзей ходить по воскресеньям на книжный развал Александровского базара, чтоб покопаться в старых журналах. Отбирали подходящее, переплетали в одинаковые синие обложки, составили библиотеку в тысячу томов. Тысяча! Это же такое богатство… И конспиративную квартиру для кружка на общественные средства нервым предложил снять Тимофеев. Тогда это было необычно, долго сомневались: стоит ли? А когда обрели комнату в неприметном домишке на Васильевском острове, между Большим и Средним проспектами, поняли, как это удобно.
Иван Иванович встретив Федора ласково:
- Слыхал о тебе хорошее. Земляк сказывал, у Воронова после вашей челобитной тебя зовут учителем жизни. Правда?
- Пустое, - отмахнулся Федор. - Любой грамотный так же составил бы… Возносить не за что, блажат.
- Любой, да не любой. - Тимофеев с интересом, поглядывал на щуплого, молодого еще мужичка с окладистой бородой. - Оброс-то зачем? Слыхал, холостякуешь, девки не полюбят…
- А не будет их, девок-то, - вздохнул Федор. - Отболело.
- Что так?
- Нищету плодить неохота… Да и это… На шею сядет, к своему корыту потянет. Земляк вон твой, новгородец, видал, поет: хотел бы в рай, ан детишки не пускают. А я свободный, захотел вот - к тебе пришел. Коли приветите, насовсем останусь.
Тимофеев засмеялся:
- Положим, не рай у нас. Скорее - напротив… Но ежели ты не шибко возносишься, оставайся. Приходи в воскресенье на Васильевский, умных людей послушаешь…
Целый год ходил Федор на собрания кружка. Читал книги, о которых кренгольмский учитель и не заикался. "Манифест Коммунистической партии" - нервым делом. "Происхождение семьи, частной собственности и государства" немецкого мудреца Энгельса. "Наши разногласия" Георгия Плеханова. После этой книжки и понял, почему кренгольмский народник морщился, когда вспоминал марксидов. Вон оно как - вовсе не крестьяне главная сила, которая может неревернуть жизнь, а фабричные да заводские! Бруснев-то Михаил Иванович много об этом толковал: террор - пустячная затея, одного царя ухлопали, другой на его месте пуще свирепствует; шайку-лейку - царя, помещиков, заводчиков, чиновников - должны похоронить рабочие; для этого надобно объединяться, готовиться к борьбе, учиться. Ну, а учиться Федор с детства любит, только подавай, над чем голову ломать, "Происхождение видов" английского натуралиста Дарвина читал взахлеб, иные так не читают переводные французские романы, "Рабочее движение и социальная демократия" Аксельрода - много кое-чего одолел, удивляя студентов тем, как быстро схватывал суть прочитанного и как прочно все запоминал.
- Посмотрите на Афанасьева, - делился Бруснев с коллегами. - Замечательные делает уснехи. Просто замечательные…
- Светлая голова, - согласился Цивинский. - Вроде бы незаметный, а говорить начнет - слушают его.
К следующей зиме Михаил Иванович Бруснев предложил Федору:
- Может, пора подумать о самостоятельном кружке? У нас ведь теперь не то, что в прошлом году, когда вы появились… Теперь, можно сказать, имеем правильную организацию. Я мыслю так: в центральном кружке состоят наиболее подготовленные рабочие, которые напрямую связаны со студентами, получают литературу и прочее… А под своим началом держат группы низовой стунени. Понятно? Из пропагаторов эти группы знают только тех, кто с ними занимается, - для конспирации… Если согласны рискнуть, дадим помощника. Людей сможете подобрать?
- Найду, - уверенно ответил Федор. - Брат со мной, девицы есть смышленые, ребята с фабрик… Человек шесть постоянно ко мне ходят.
- Так у вас готовый кружок! - воодушевился Михаил Иванович. - Отчего же молчали? Поскромничали?
- А чего говорить-то? - Афанасьев пожал плечами. - Вам виднее…