Фабричный инспектор вызвал экипаж, поехал сопровождать. Тоже вот дурацкая служба у господина надворного советника: вечно между двух огней. И рабочим надо бы угодить, чтоб оправдать свою должность, и хозяев боязно обидеть: невзлюбят, со света сживут. Болтается Виктор Францевич, как дерьмо в проруби. Сегодня на фабрике разбирает претензии рабочих к администрации, вродо бы за народ выступает, а завтра в клубе приказчиков участвует в торжественном обеде с богатеями, провозглашает здравицы в честь отцов-промышленников. Это он, говорят, во время январской стачки насмешил фабрикантов, предложив выбить памятную медаль, на одной стороне которой была бы надпись "С нами бог", а на другой - "Бог с вами". Шутит господин старший инспектор: сытенький, добренький, поговорить с людьми умеет, многие рабочие доверяют ему.
В Воробьеве приехали засветло. Виктор Францевич вошел в дом и тут же вернулся:
- Александр Иванович ждет.
Афанасьев отодвинул тяжелую портьеру и очутился в большой комнате с камином. Гарелин стоял спиной к двери, вглядываясь сквозь овальное окно в надвигающиеся сумерки, наполнявшие сад причудливыми тенями. Заслышав шаги, Александр Иванович оглянулся, сделал широкий жест:
- Располагайтесь, господа.
Едва заметная улыбка скользнула из-под жесткой щетки усов. Догадался, что "господа" не совсем удачная форма обращения, если один из вошедших известен как человек, который стремится к уничтожению господ. Но как обратиться по-другому, Гарелин не знал, да и знать не хотел.
- Прошу вас, располагайтесь. Можно сюда, к огоньку…
Федор Афанасьевич сухо кашлянул, привычно притронулся к дужке очков. Увеличенные стеклами глаза смотрели строго и пристально. Гарелина он видел и раньше, но издали, на почтительном расстоянии. Работать на Гарелина не приходилось, стало быть, сталкиваться лицом к лицу - тоже. Так вот он какой…
Афанасьев знал, что фабрикант получил приличное образование, ездил в Европу. И не только на воды, но в посещал текстильные фабрики Германии, Англии, Франции. Голова у него крепкая: ни одна техническая новинка, которая могла бы дать прибыль, не ускользнула от внимания Гарелина. Денег не жалел, покупал иностранные машины, заказывал станки, котлы, нанимал чужестранных инженеров. Утверждают, своих рабочих знает в лицо, зовет по имени-отчеству. Упаси бог, не повысит голоса, разговаривая с народом. Золотой портсигар откроет: "Берите, ребята, берите!" И недаром, один из всех ивановских фабрикантов, не имел Александр Иванович обидного прозвища. Зубкова, заядлого лошадника, окрестили Конокрадом, Дербенева за жадность нарекли Кощеем, а этого звали просто и уважительно - Александр Иванович.
Зашуршала портьера, вошла Мария Александровна. Капризно оттопырив губки, Свирскому:
- Виктор Францевич, голубчик, но так невозможно! Александр Иванович привез неизвестно зачем, мне скучно! Пойдемте, пойдемте на мою половину!
Свирский припал к пухлой ручке, вопросительно посмотрел на Гарелина. Александр Иванович кивнул:
- Сделайте одолжение, позанимайтесь с Машенькой. А мы тут…
Афанасьев понял, что старшего инспектора просто-напросто спровадили. Для того, видно, Гарелин и привез супругу, чтобы отвлекала свидетеля.
Александр Иванович сдернул с маленького столика белую салфетку, бугристо покрывающую разнокалиберные графинчики. Наполнил большие стопки рубиновой жидкостью:
- Прошу, Федор Афанасьевич… Так вас, кажется?
- Спасибо, не употребляю.
- Совсем? - удивился Гарелин. - А я грешен. - И опорожнил стопку в два глотка.
…- Да нет, послушайте, уважаемый Федор Афанасьевич! Откуда вы взяли, что промышленники заодно с правительством? Уверяю, это не так! Русский капитал тоже угнетен укладом жизни… Понимаете? Так же угнетен, как и все остальное. И здесь мы единомышленники!
- Вот как? - Афанасьев улыбнулся. - Это что-то новое.
- Старо как мир! Самодержавие проникает во все поры общественной жизни, в том числе и в промышленность. Россия не знала и не знает свободного предпринимательства, вот в чем основная беда! Крестьянин у нас не самостоятельный собственник, землей как ему заблагорассудится распорядиться не может… Он член общины, раб общины, лишенный всяческой хозяйственной инициативы! Да что я говорю, вы и сами прекрасно знаете!.. А взять нас, крупных промышленников. Вздохнуть не дают, во все вмешиваются кому не лень… Между прочим я не против стачек. Удивлены? Да, да! Если стачка не сопровождается разбоем, бастуйте, требуйте своего. Давайте встречаться, выяснять отношения… Мы же русские люди, одного корня. Неужто не договоримся миром?
- А что же вам мешает? - Афанасьева начинала бесить беспардонная демагогия. - В январе, например, кто помешал договориться миром?
- Все мешают, - Гарелин удрученно вздохнул. - Полиция считает любую стачку беспорядком… Кстати, вы читали проект закона о стачках?
Федор Афанасьевич пожал плечами: распинаться перед фабрикантом, что читал, чего не читал, не намерен.
- Читали, читали, не отпирайтесь! - Гарелин снова поправился к столику, налил из другого графинчика, выпил, запрокинув голову. - Проект был издан в Женеве вашей Заграничной лигой… Удивительно, как такие документы попадают за границу… Впрочем, не наша забота. О чем это я? Да! Вспомнил! Так вот, в документе, весьма, скажу, разумном, прямо написано: признание стачки преступлением вызывает чрезмерно усердное вмешательство полиции и приносит больше вреда, чем пользы… Да вот, погодите! - Александр Иванович закурил сигару, латунными щипцами достав из камина уголек. Потом подошел к шкафу, заполненному роскошными золотообрезными томами, выдвинул полку, обнажив тайничок. - Видите, всякой всячины накоплено. Кожеловский узнает, в каталажку посадит. - Гоготнул, мысленно представив такую нелепость: он, Александр Гарелин, в плену у полицмейстера, живущего его подачками. - Целую библиотечку подобрал, сплошная нелегальщина…
"А может, Кожеловский и снабжает тебя литературной, - подумалось Афанасьеву, - новенькие брошюры, и рабочих руках не побывали, чистенькие, хрусткие. Экое богатство…"
Гарелин будто поймал его мысль:
- Не подумайте, книжки не здешнего происхождения. Добыты без ущерба вам…
Открыл брошюру на странице с закладкой, процитировал:
- "По взглядам полицейских органов, находящим себе поддержку в неопределенности и сбивчивости действующего закона, всякая забастовка рассматривается не как естественное экономическое явление, но непременно как нарушение общественного порядка и спокойствия. Между тем, если бы существовало более спокойное отношение к фактам прекращения работы на фабриках и заводах и забастовки не отождествлялись бы с нарушением общественного порядка, то было бы гораздо легче выяснить истинные причины таковых, отделять законные и справедливые поводы от незаконных и неосновательных и принимать соответствующие меры к миролюбивому соглашению сторон…"
Потряс брошюрой:
- Видите, есть в правительстве умные люди, думают о будущем России!
- Будущее России не в этом, - Афанасьев неуступчиво поджал губы. - Ошибаетесь…
- Нет, нет, погодите! - загорячился Гарелин. - Не валите в кучу царя и промышленника! Ведь это явная близорукость! Царизм мешает всем - вот где истина! Пример Франции дает основание утверждать… Если бы правительство почитало главной заботой не охранительство самодержавия, а развитие промышленных сил России, мы давно догнали бы развитые страны…
- А знаете, отмена наказаний за экономические стачки выгодна только вам, капиталистам, - сказал Афанасьев.
- Отчего же? Возьмите труд объяснить…
- Отменить наказание за стачку - значит показать рабочему, что ему незачем бороться за политические свободы. Недаром наши российские либералы за границей обрадовались. Господин Струве прямо писал, что рабочим надо быть сдержаннее, чтобы не спугнуть правительство…
- А как считаете вы? - Гарелин наклонился, выставляя к собеседнику ухо.
Федор Афанасьевич прикрыл глаза, наморщил лоб и произнес уверенно, будто видел перед собой написанное:
- За счет того долга, который лежит на правительстве перед народом, хотят отдать копейку из ста рублей. Пользуйтесь получением копейки, чтобы громче и громче требовать всей суммы долга, чтобы готовить наши силы для решительного удара…
Александр Иванович нервно дрыгнул ногой:
- Вы… действительно считаете, что решительный удар необходим? Это ваше личное убеждение?
- Это убеждение нашей партии, - Афанасьев весомо положил ладонь на подлокотник кресла. - Партии рабочего класса.
Гарелин поморщился:
- А знаете, что говорил о классах Жорж Клемансо? Что разговоры о классовом антагонизме по меньшей мере анахронизм. Что классовая борьба - выдумка абсолютизма, с целью разделения народа, чтобы удобнее им владеть. Не правда ли, любопытная мысль? Разделяй и властвуй, истина тоже старая… И вы, социалисты, приспособили эту истину к своим нуждам, пользуетесь ею, разделяя своих братьев на какие-то выдуманные классы…
- Ну да, мы разделяем, а вы хотели бы свалить в кучу правого и неправого, богатого и бедного. Свалить и перемешать - в мутной воде легче рыбка ловится. Не выйдет, господин Гарелин… Марксисты считают, что никакого единения быть не может, пока люди разделены на богатых и бедных…