- Да ведь пойми - нельзя! Сразу догадаются! Отчаявшись оторвать доску, Карелин наскреб из-под ног грязи и стал замазывать надпись, между делом поучая Веру:
- Ежели попадемся, говори - жених и невеста… К остальным прочим никакого касательства не имеем. Я, мол, тебя на берегу поджидал, давно уговаривал о встрече…
Алексой не знал еще, что именно Вера привела за собой к месту маевки отставного унтер-офицера Ксепофонта Степановича Елохова, по кличке Рыба. И если бы они попались ему в лапы, никакие разговоры о женихе и невесте не помогли бы. Опознав невесту, Ксепофонт Степанович не отказался бы и от жениха, справедливо рассудив, что парочка эта - одного поля ягоды.
Выбираясь на опушку, Федор Афанасьевич крикнул брату:
- Держись вдоль пашни! Вдвоем загребут - несдобровать?
На выгоде Афанасьева догнали свои - Вера Сибилева, Алексей Карелин и Костя Норинский; пошли вместе. Быстро уходили, однако без лишней суеты, чтобы не очень бросаться в глаза. Алексей ухватил Верочку под руку; стараясь развеселить ее, молол всякую чепуху. Но девушка испуганно жалась к нему, поминутно оглядываясь: веселья, необходимого в эту минуту для конспирации, не получалось.
- Не можешь смеяться, так хоть головой не крути! - сердито сказал Карелин. - Как-никак с кавалером идешь… А сама на других поглядываешь… А у меня, между прочим, сердце кровью обливается!
В голосе Алексея послышалась неподдельная обида? Верочка удивленно посмотрела на его огорченную физиономию и вдруг прыснула:
- Ой, не могу! Целый год провожал, слова путного не вымолвил! А тут, глянь-ка, кавалером себя объявил, про сердце вспомнил!
Афанасьев, с трудом успевая за ними, невольно улыбнулся: молодость есть молодость. У нее свои заботы, и никакая облава не помешает молодости любить, обижаться, прощать…
Емельяновку миновали благополучно, даже остановились попить. Опуская в колодец шест с привязанной к нему деревянной бадьей, Костя Норииский из-под руки осмотрелся, но ничего подозрительного не заметил. Солнце клонилось к закату, по дороге в Петербург потянулись экипажи, прибавилось и нешеходов.
- Вроде бы чисто, - сказал Норинский, дожидаясь своей очереди припасть к бадье. - Как думаете?
- У Нарвских ворот проверим, - отозвался Афанасьев, отряхивая с бороды капли студеной воды.
Слежку обнаружили, едва вошли в город. На шоссе филер держался в почтительном отдалении - место открытое. А в толчее Петербургских улиц испугался потерять из виду, плотно сел на хвост. Наглый господин; помахивает палкой, читает вывески - будто случайный прохожий, изнывающий от воскресного безделья. А сам не отстает ни на шаг, косит глазом с противоположного тротуара.
Задержались у витрины бакалейного магазина купца первой гильдии Полухина, долго рассматривали выставленные товары. В зеркальном стекле хорошо отражалась улица. Убедились: филер тоже остановился, изучая афиши на круглой тумбе.
- Может, за Верой тянется? - тихо сказал Норинский. - Коли к лесу за ней приплелся, может, и обратно тем же манером?
- Никто за мной не шел, - категорично заявила Верочка. - Сколько раз оглядывалась, никого не видела… Перепутал ваш сигналист.
- А вдруг! - настаивал Костя.
- Ладно, давайте пустим ее вперед, - предложил Федор Афанасьевич. - Испыток - не убыток.
- Да вы что?! - заволновался Алексей. - Одну не ставлю.
- Утихни, не бросим, - властно произнес Афанасьев, - Ежели за ней метнется, догоним, вместе будем уходить… А с нами застрянет - Вepa тем моментом скроется… Иди, Верочка, смело, не оглядывайся - мы посторожим. По ручке попрощайся с кавалером-то, а то он, вишь, с лица изменился… А еще лучше - поцелуй.
- Скажете тоже, Федор Афанасьевич! - зарделась Вера. - С чего бы нам целоваться…
- Для пользы дела… Пускай видит, что вы друг другу не случайные, в лес ходили миловаться.
Вера пристально посмотрела на Афанасьева, не шутит ли? По его виду поняла: нет, не шутит. И тогда решилась; привстав на цыпочки, ткнулась губами в жесткий подбородок Алексея и сразу же пошла от них прочь: "Господи, стыдобушка какая… Принародно, на виду у всей улицы первая поцеловала… А он и рад, поди…"
Все это случилось так быстро, что Алексей не сразу осознал. Он стоял с блаженной улыбкой, взявшись за подбородок, словно хотел сохранить на веки вечные тепло прикосновения девичьих губ. Несмотря на остроту момента, Афанасьев и Норинский не могли удержаться от смеха.
- Повезло тебе, Лешка, - сказал Костя, - шпика благодари…
В стекле отразилось замешательство филера. Он бросился было за Верочкой, потом оглянулся, увидел, что эти трое по-прежнему стоят, уткнувши носы в витрину, и вернулся назад.
- Теперь ясно: за нами охотится, - вздохнул Карелин.
- Что будем делать с гадом? - спросил Костя.
- Ноги в руки - и ходу! - Федор Афанасьевич снял очки, положил в карман - не потерять бы в суматохе. - Добежим до площади, там три улицы - в разные стороны… Но расходиться по одному не след… Разом поворачиваем за угол, в подвальчике портерная…
Маневр удался лучшим образом. Скрывшись за углом, ринулись по каменным ступеням в спасительный мрак питейного заведения. Шум и гам, табачный дым, на осклизлых столах чешуя от воблы, сухарные крошки, рассыпан моченый горох. Заняли пустое место: удачно попалось - возле окна. Отсюда, нз подвала, видны только ноги прохожих, но если встать на лавку - взгляду открывалась вся площадь. Костик Норинский, как самый молодой, проворно взгромоздился, однако тут же отпрянул от окна:
- Стоит, подлюга, озирается… Не знает, куда бежать.
- Пускай себе, - Федор Афанасьевич обрывком газеты сдвинул на край стола мусорную мелочь. - Заказываем пиво… В подвал не сунется, а после чего-нибудь сочиним…
В углу портерной, закинув ногу на ногу, на табуретке восседала испитая личность в кумачовой рубахе с мандолиной. Жалобные звуки инструмента заглушались пьяными голосами, никто не слушал, а он играл-поигрывал, отрабатывая, согласно уговору с хозяином, свою дюжину темного баварского - плотного напитка с густой пеной. Буфетчик у стойки, отмечая время по часам с кукушкой, чтобы не сразу вылакал да играл подольше, через определенные промежутки посылал к музыканту полового и показывал издали растопыренные пальцы: вел кружкам строгий счет. Получив очередную порцию, испитой поднимался с табуретки, левую руку с мандолиной заводил за спину, а правой, бережно держа высокую кружку под донышко, подносил ее к заранее вытянутым губам, сдувал ошметья пены на грязный пол и, закатив от удовольствия глаза, медленно впитывал горьковатую влагу. Половой, переминаясь, терпеливо ждал конца ритуала, затем возвращал посудину буфетчику, и все повторялось: надрывно стонала мандолина, никто не слушал, хлопала входная дверь, на ступенях крутой лестницы сквернословили подвыпивше мужики.
- Ну-ка зыркни, Костик, - попросил Афанасьев, когда перед каждым возвышалось по две пустые бутылки.
Норинский вспрыгнул на скамью, покрутил головой:
- Кажись, ушел. Не видать.
- Славно, - удовлетворенно вздохнул Федор Афанасьевич. - Посидели, отдохнула, пивком побаловались… Пора и честь знать.
Поднявшись из подвала, еще раз внимательно осмотрелись: филера след простыл. Пересекли улицу, постояли на остановке - спина к спине, чтобы обзор вкруговую; дождались конку. Через две станции окончательно убедились: день кончается благополучно, вывернулись. Публика входила и выходила, а усатый господин в клетчатом сюртуке больше не появлялся. И сразу повеселели, напряжение схлынуло. Заговорили облегченно, хоть и вполголоса, чтобы в чужие уши не влетело.
Обвели паразита! - радовался Костя.