- А хоша оглоблей, - вздыхал возница. - Упадет и вся недолга. Вы, господин хороший, коли шибко торопитесь, платите, что причетается, да пешим порядком… Быстрее станется…
- Поговори мне, сволочь! - орал Елохов, а сам все оглядывался, не догоняет ли какой тарантас, чтобы незанятый и более исправный. Но шоссе, как на грех, будто вымерло. К Петергофу промчалась одна карета, видать, сановное лицо поехало, а в Петербург - ни единого экипажа. Пришлось смириться…
Георгий Константинович Семякин в этот воскресный день находился на службе: готовился сдавать дела. Приятное занятие, если наверное знаешь, что уже подписано высочайшее повеление, возносящее тебя на более высокую ступень государственной иерархии. Стать вице-директором департамента полиции в его годы, когда еще многое впереди, - это не шутка. Блестящие открываются возможности! Вот почему Георгий Константинович не жалел об упущенном воскресенье; неребирая бумаги, пребывал в превосходном настроении.
Постучались в дверь, вошел дежурный офицер;
- Ваше превосходительство, филер Елохов с докладом… Странные вещи рассказывает.
Семякин поморщился - ну, ему ли нынче возиться с, филерами? Хватит, было время - занимался сыщиками, а теперь хватит! До чего беспомощный тип, этот ротмистр. Кажется, мог бы и сам выслушать и принять решение… Так нет, беспокоит по пустякам.
Георгий Константинович хотел уж было отчитать офицера, однако тот повторил, подчеркнув голосом:
- Странные вещи, ваше превосходительство…
А все-таки чертовски приятно звучит "ваше превосходительство". Нет, ротмистр не дурак! Высочайшее повеление покамест не объявлено, а он уже величает с заглядом в завтрашний день. Приятно, приятно… Увы, слаб человек!
- Зовите, - сказал Семякнп. - Послушаем, что принес…
Докладывая, Ксенофонт Елохов позволил себе сделать некое предположение. Вообще-то не водилось, чтоб филеры самостоятельно истолковывали встречающиеся явления, их дело - наблюдать. Но сегодня особ статья, заковыристый больно случай. Щелкнув каблуками по старой унтер-офицерской привычке, Рыба почтительно произнес:
- Так что, сдается, вашескородь, не иначе - сходка у них.
- В лесу? - удивился Семякип. - Чего-то пугаешь, братец.
- Никак нет! - очеканил Елохов. - Барышня эта, извольте, замечена в неблаговидных поступках. Общалась на похоронах Шелгунова с лицами, кои подверглись аресту и высылке… Помните, скуластый такой - Мефодиев. В Сивковом брали… И нынче следом за нею в лес подались личности подозрительные…
- Да чем же подозрительны? Сам говоришь - с провизией…
- Упористо шагали, вашескородъ, не гуляючи… А лукошко, извольте, вполне может для отвода глаз. С лукошком-то и бомбист пройдет…
Георгий Константинович нахмурился. Не было еще такого, чтобы политические, как разбойники, собирались в лесу. Обычно сходки таились по тесным каморкам, сколько уж их было накрыто! Но чем черт не шутит! Может, у них новые веяния? Во всяком разе - проверить нелишне. Если бы накрыть этих лесных соловьев-разбойников перед самым уходом в департамент, было бы славно, очень славно…
Чело Семякина посветлело:
- С богом, голубчик, - сказал ласково, - с богом… Я распоряжусь, учтут. И радения твоего не забуду…
Пятого мая с утра сияло солнце, небо чистое, без единого облачка. Умытые дождями дома, мелкие бледно-зеленые листья на деревьях, бездонная голубизна над головою - все настраивало на возвышенный, праздничный лад. Егор Климанов, одетый в добротную тройку, на жилетке цепочка, с аккуратно подстриженной бородкой, весь какой-то старательно ухоженный, озаренный благостным внутренним светом, поджидал Бруснева на причале. Вчера договорились окончательно: плыть на лодке, чтобы всех опередить и еще раз оглядеться на месте - не вышло бы какой осечки.
Михаил пришел в назначенное время. Взглянут на Климанова и зажмурился, шутливо махая руками:
- На тебя смотреть невозможно, блестишь! Не слишком ли вырядился?
- В самый раз, Миша, как на свадьбу! - Егор всплеснул руками. - Да что свадьба? Сегодня такой день - душа поет! Сердце колотится! Праздник ведь, Миша, на нашей улице праздник!
- Погоди радоваться, - озабоченно сказал Бруспсв. - Еще не праздник… Вот проведем маевку, если все благополучно, тогда порадуемся…
- Все будет хорошо! - заверил Климанов. - У меня сердце - вещун.
Бруснев появился на причале в своей конспиративной одежде: форменную студенческую тужурку и фуражку сменил на мешковатый пиджак, коломянковые штаны, неказистый картуз. На ногах вместо обычных блестящих башмаков поношенные сапоги. Рядом с щеголеватым Климановым выглядел бедным родственником, фабричным - из самых темных. Усаживаясь на корме, проговорил:
- Я ведь почему о твоем костюме? Несообразно получается: франтоватый малый, сразу видать - богатейчик, а сидит на веслах, везет захудалого мастерового… По логике вещей я должен тебя ублажать…
- Ништо, Миша! - Климанов оттолкнул лодку. - А может, для собственного удовольствия гребу? А ты у меня - рабочая скотинка, мережи будешь ставить, рыбу выбирать - пачкаться…
Егор снял пиджак, бережно свернув, положил в рундучок на носу лодки, поплевал на ладони:
- Эх, мать честная! С ветерком прокачу!
- Нет уж, пожалуйста, не надо с ветерком, - засмеявшись, попросил Бруснев, - а то укачает - праздник мне испортишь.
До места доплыли быстро - Егор упирался, только весла гремели в уключинах, да шипела за бортами зеленая вода. Лодку вытащили подальше на берег, в кусты, чтобы со стороны залива никто не заметил. Снова обошли поляну кругом, опять покричали друг другу, испытывая, как далеко разносится голос: лишний раз убедились - условия для маевки лучше не надо.
Вскоре пришли сигналисты - три человека под началом Кости Норинского. Четвертому было сказано, чтобы к одиннадцати утра стоял на Нетергофском шоссе, показывал путь от Емельяновки.
Михаил Бруснев долго инструктировал постовых, расставив их на таком расстоянии, чтобы видели друг друга и в случае тревоги чтобы могли по цепочке передать сигнал.
- Дорогу к полянке никому не говорите, - подчеркнул особо. - Все, кого звали, точно знают, куда и как добираться. Если спрашивает дорогу, значит, не наш.
- А как заблукает? - спросил Поринский.
- Пусть идет восвояси, - отрезал Михаил. - Рисковать не можем. Кто не знает пути, чужой. Если появятся такие подозрительные, давайте песню, да погромче! Ну, а если полиция, тогда уж не до песен, кричите кто во что горазд… Лишь бы мы услыхали, чтобы по лесу разбежаться. Главное - толпой не попасться, не допустить окружения. А группками - не страшно, изобразим воскресных гуляк…
Только успели расставить посты, заявились первые маевщики - Федор Афанасьев и семянниковцы под водительством Сергея Ивановича Фунтикова.
- Моего Егора никто не видал? - поздоровавшись, озабоченно спросил Федор.
- Вроде бы нет пока, - откликнулся Климанов. - А почему не вместе?
- Ждал его в условленном месте, не дождался… Как бы не вляпался, шалопай…
- Прибежит, дорогу знает, - успокоил Бруснев.
Семянниковцы сразу же повалились на землю - устали, нашагавшись по полю от Невской заставы. Сам Фунтиков, здоровенный мужик с длинными жилистыми руками, усталости не выказал: стененно приблизился к Федору, стиснул ему ладонь - Афанасьев поморщился:
- Легче, легче… Наковальня, право слово.
Фунтиков шевельнул густыми, сросшимися бровями:
- Извиняй.
…Народ постененно прибывал. Веселый и красивый, примчался Коля Иванов - молоденький литейщик с Путиловского. На пухлых щеках - румянец, литейка не успела высушить. Без прибауток Коля минуты не проживет. Театрально раскланявшись, подтолкнул внеред незнакомого парня:
- Привет честной компании! Много ли вас, не надо ли нас? Прошу любить и жаловать: был костромским водохлебом, а ныне - путиловский токарь Николай Полетаев! От Василия Буянова из Костромы поклоны привез… Василий наказывал - принять его да приобщить к делу. Не глядите, что с виду робкий, парень въедливый, хорошая подмога - буяновской выучки!
- Как же это, из Костромы поклоны, а Василий-то в Тулу сослан? - недоверчиво буркнул Фунтиков. - Не заливает новичок?
Николай Полетаев, поборов робость, обращаясь ко всем собравшимся, громко сказал:
- Был Василий в Туле, теперь у нас в Костроме! Выслали на родину… Наказывал передать, что товарищей своих помнит, хлеба зря не ест. Почему про хлеб сказывал, не знаю, но так и просил нередать: хлеба зря не ем…
Михаил Бруснев нереглянулся с Афанасьевым и понимающе улыбнулся: - Молодец Буянов!
- Стало быть, и в Костроме ребеночек народился? - обрадованно спросил Климанов.
- Выходит - народился…
Василий Буянов, сосланный в Тулу, попервости присылал невеселые письма. Жаловался, что тяжко под гласным полицейским надзором. Город чужой, никого не знает. На заводе люди сторонятся друг друга, спайки никакой.
Но постененно, обживаясь на новом месте, Буянов повеселел. В посланиях появились иносказания, значит, было уже что скрывать - пошла живая работа. И вот однажды Клнмаиов получил такое письмо: в Туле народился ребеночек, нужны руководство к жизни и воспитатели новорожденному…
Побежал с письмом к Афанасьеву: что бы это могло обозначать? Долго ломали головы, пришли к выводу: Буянов на оружейном заводе создал кружок, просит прислать кого-нибудь из интеллигентов для помощи. Впоследствии убедились, что поняли правильно. А сначала даже не поверили - неужто и под гласным полицейским надзором можно руководить кружком, неужто и ссыльному удается нелегальная работа?
При встрече с Михаилом Брусневым поделились сомнениями. Но Бруснев, светлая голова, сомнения тут же развеял: