Вероятно, среди бедных страх перед больницей сохраняется и поныне, да и все мы лишь недавно избавились от него. Это темное пятно, расплывающееся где-то неподалеку от поверхности нашего сознания. Я уже упоминал, что, оказавшись в палате больницы Х, испытал странное ощущение, что все это мне уже знакомо. Конечно же, она напомнила мне о затхлом воздухе и человеческой боли, разлитых в больницах ХIХ века, в которых я никогда не бывал, но представление о которых передалось мне через поколения. И кто-то или что-то – быть может, одетый в черное врач со своим старым черным чемоданчиком или тошнотворный запах – неким загадочным образом извлекли из глубин моей памяти строки поэмы Теннисона "В детской больнице", которую я не открывал лет двадцать. Вышло так, что в детстве ее читала мне вслух сиделка, чья трудовая жизнь, возможно, начиналась как раз когда Теннисон писал эти стихи. Кошмар и страдания, которые испытывали люди в тех старых больницах, все еще живо хранились в ее памяти. Мы вместе содрогались над этими строками, а потом я, кажется, напрочь забыл их. Даже название скорее всего ничего бы мне не сказало. Но первый же взгляд на тускло освещенное, наполненное невнятными звуками помещение с его тесно примыкающими друг к другу кроватями вдруг пробудил память, где оно, оказывается, жило, и в первую же ночь я вспомнил и сюжет, и атмосферу, и даже многие строки поэмы.
"Нау", № 6, ноябрь 1946 г.
Рецензия на "Суть дела" Грэма Грина
Довольно большая часть выдающихся романов нескольких последних десятилетий была написана католиками, даже возник термин "католические романы". Одна из причин состоит в том, что конфликт не только между этим миром и следующим, но и между святостью и добротой – весьма плодотворная тема, бесполезная, однако, для обычного, неверующего писателя. Грэм Грин однажды, в "Силе и славе", воспользовался ею успешно и однажды, в "Брайтонском леденце", с гораздо более сомнительным успехом. Его последняя книга "Суть дела" (издательство "Викинг") – как бы сказать повежливее – не из лучших его произведений и производит впечатление механически сконструированной; знакомый конфликт разложен здесь как алгебраическое уравнение, без малейшей претензии на психологическую достоверность.
Вот канва событий. Время действия – 1942 год, место – западноафриканская колония Британии, она не названа, но скорее всего это Золотой Берег. Некий майор Скоби, заместитель комиссара полиции, обращенный католик, находит спрятанное в каюте капитана португальского корабля письмо с написанным на конверте немецким адресом получателя. Письмо оказывается личным и совершенно безобидным, но Скоби, разумеется, обязан доложить о нем высшему начальству. Однако жалость, которую он испытывает по отношению к португальскому капитану, не дает ему это сделать, и он уничтожает письмо, никому ничего не сообщив. Нам объясняют, что Скоби – человек почти избыточной совестливости. Он не пьет, не берет взяток, не содержит любовниц-негритянок, не склонен к бюрократическим интригам, и на самом деле и свои, и чужие недолюбливают его за прямолинейность, коей он напоминает Аристида Справедливого. Снисходительность к португальскому капитану – его первая ошибка, после которой жизнь его начинает напоминать сюжет на тему "Не ведаем, какую сеть себе плетем, единожды солгав", и в каждом конкретном случае именно добросердечие уводит его в сторону от прямого пути. Изначально движимый жалостью, он заводит роман с девушкой, спасенной с подбитого торпедой корабля, и длит его главным образом из чувства долга, поскольку понимает, что девушка будет морально раздавлена, если он бросит ее; жене же он лжет, чтобы избавить ее от мук ревности. Из-за того что неспособен порвать с любовницей, он не идет на исповедь, но чтобы утишить подозрения жены, говорит ей, будто исповедался. Это доводит его до истинно тяжкого греха: он принимает причастие, не покаявшись в грехе смертном. К тому времени возникают и другие осложнения, порожденные той же ситуацией, и в конце концов Скоби решает, что единственный для него выход из положения – это совершить непростительный грех самоубийства. Но никто не должен пострадать из-за его смерти, поэтому нужно, чтобы она выглядела как несчастный случай. Однако, как это бывает, он допускает незначительную оплошность, и факт его самоубийства становится общеизвестен. Книга заканчивается тем, что католический священник делает сомнительный с точки зрения канона намек: якобы возможно, что душа Скоби будет спасена. Сам Скоби такой надежды не питал. Из чистого благородства он, всегда бывший непогрешимым и сохранявший невозмутимое спокойствие, обрекает себя на то, что безоговорочно считал заслуживающим вечного проклятия.
Я вовсе не спародировал сюжет книги. Даже облаченный в реалистические подробности, он смехотворен настолько, насколько я показал. Самый очевидный просчет автора состоит в том, что побуждения Скоби, даже если допустить, что в них можно поверить, не объясняют его поступков сколько-нибудь адекватно. Еще вопрос: зачем было выбирать местом действия Западную Африку? За исключением того, что один из персонажей является сирийским торговцем, все остальное могло с тем же успехом происходить в лондонском предместье. Африканцы составляют лишь изредка возникающий фон, а то, что действительно должно было бы постоянно занимать мысли Скоби – вражда между черными и белыми и борьба с местным националистическим движением, – вообще не упоминается. И хотя его размышления представлены весьма подробно, похоже, он редко думает о работе, а если и думает, то лишь о каких-то банальных ее аспектах, но никогда о войне, хотя идет 1942 год. Единственное, что его интересует, – это собственное грехопадение, ведущее к вечному проклятию. Неправдоподобие сюжета особенно видно на фоне колониального антуража, но такое же неправдоподобие отличает и "Брайтонский леденец", и это следствие доминирования теологических проблем над проблемами жизни простых людей.
Центральная идея книги состоит в том, что лучше, духовно возвышенней быть заблуждающимся католиком, нежели добродетельным безбожником. Вероятно, Грэм Грин подписался бы под замечанием Маритена, вскользь брошенным по поводу Леона Блуа, – "Одно томленье в мире – не быть святым". На титульной странице романа процитировано высказывание Пеги, смысл которого сводится к тому, что грешник "находится в самом сердце христианства" и знает о христианстве больше, чем кто бы то ни было другой – кроме святого. Все подобные высказывания содержат весьма зловещее предположение или могут быть истолкованы в том духе, что обычная человеческая порядочность не имеет никакой ценности и ни один из грехов не хуже другого. Кроме того, как в этой, так и в других его книгах, открыто написанных с точки зрения католицизма, невозможно не почувствовать в позиции мистера Грина нечто вроде снобизма. Похоже, он разделяет идею, носящуюся в воздухе со времен Бодлера, будто в том, чтобы быть пруклятым, есть некая утонченность; преисподняя – это нечто вроде аристократического клуба, вход в который доступен только католикам, поскольку остальные, не католики, слишком невежественны, чтобы можно было счесть их виновными, – как животные, которым спасение не дано. Нам исподволь внушают, что католики не лучше всех остальных, что, вероятно, шансов согрешить у них даже больше, поскольку больше искушений. Как во Франции, так и в Англии, похоже, стало модно выводить в католических романах дурных или по крайней мере небезупречных священников – в противовес отцу Брауну. (Можно подумать, что главная задача молодых английских писателей-католиков – не оказаться похожими на Честертона.) Но какими бы они ни были – пьяницами, развратниками, преступниками или навечно пруклятыми, – католики сохраняют свое превосходство, поскольку только им ведомо, что есть добро и что есть зло. В "Сути дела", а равно и в большинстве других романов мистера Грина, как бы между прочим утверждается, что ни у кого, кто не принадлежит к католической церкви, нет даже элементарного представления о христианской доктрине.