ООН. Чтобы деятельность международной организации была хоть сколько-нибудь эффективна, эта организация должна обладать свободой игнорировать мнение крупных держав и малых стран. Она должна иметь право контроля за ограничением вооружений, а это означает, что ее официальные представители должны иметь доступ к каждому квадратному дюйму территории любой страны. Она должна также иметь в своем распоряжении вооруженные силы, численностью превосходящие любые другие и подчиняющиеся только самой этой организации. Две или три великие державы, имеющие реальный вес в мире, никогда и вида не делали, будто согласны хоть с одним из этих условий, и составили устав ООН так, что их собственные действия не являются даже предметом обсуждения. Иными словами, полезность ООН как инструмента установления мира на земле – нулевая. Это было так же очевидно до начала ее деятельности, как и сейчас. Тем не менее еще несколько месяцев тому назад миллионы хорошо информированных людей верили, что работа ООН будет успешной.
Нет смысла множить примеры. Суть в том, что все мы способны верить в нечто ложное, даже зная, что оно ложно, а потом, когда это становится очевидным и доказанным, бесстыдно передергиваем факты, чтобы показать, будто мы были правы. Интеллектуально продолжать мыслить подобным образом можно неопределенно долго; единственным препятствием на этом пути служит то, что рано или поздно ложная убежденность наталкивается на суровую реальность, и случается это обычно "после драки".
Глядя на всепроникающую шизофрению демократических обществ – ложь, к которой приходится прибегать в охоте за голосами избирателей, заговор молчания о главных проблемах, искажение фактов в прессе, – возникает искушение поверить, что в тоталитарных странах меньше притворства и больше способности смотреть фактам в лицо. По крайней мере там власти не зависят от благосклонности населения и потому могут жестко говорить ему голую правду. Геринг мог позволить себе сказать: "Сначала пушки, потом – масло", между тем как его демократический "коллега" вынужден ту же самую сентенцию обкладывать сотнями лицемерных слов.
Однако, по сути, увиливание от реальности везде одинаково и имеет в общем одинаковые последствия. Русский народ годами приучали к мысли, что он живет лучше всех, и пропагандистские плакаты изображали, как русские семьи сидят за изобильными столами, в то время как пролетариат прочих стран умирает от голода. Между тем рабочие в западных странах жили настолько лучше, чем рабочие в СССР, что недопущение контактов между советскими гражданами и иностранцами стало ведущим принципом внутренней политики страны. Потом, в результате войны, миллионы простых русских оказались в Европе, и по их возвращении домой за былое уклонение от реальности неизбежно придется расплачиваться разного рода трениями. Немцы и японцы проиграли войну в большой степени потому, что их власти были не способны признать факты, очевидные любому непредвзятому взгляду.
Чтобы разглядеть то, что находится прямо перед носом, требуется постоянная борьба. Одно из средств, способствующих "прозрению", – ведение дневников или по крайней мере каких-то записей, касающихся собственного ви́дения важных событий. Иначе, когда какое-нибудь особенно нелепое убеждение окажется взорванным ходом событий, человек может просто забыть о том, что когда-то его придерживался. Политические предсказания обычно оказываются неверными, но даже если кому-то когда-то удалось сделать правильный прогноз, понимание того, почему он был правильным, может стать настоящим озарением. В принципе человек бывает прав, когда либо его желание, либо его опасение совпадает с реальностью. Поняв это, он, разумеется, не избавится от субъективных ощущений, но до какой-то степени сможет отделять их от собственных текущих взглядов и делать заключения хладнокровно, по правилам арифметики. В частной жизни большинство людей ведут себя как реалисты. Когда они составляют свой недельный бюджет, два и два у них безоговорочно равняется четырем. Политика же являет собой некий суббтомный, не-эвклидов мир, в котором часть легко становится больше целого или два разных объекта занимают одно и то же место в один и тот же момент времени. Поэтому противоречия и нелепости, которые я отметил выше, в конце концов сводятся к тайному убеждению, что в отличие от недельного бюджета политические воззрения не требуется проверять серьезной реальностью.
"Трибюн", 22 марта 1946 г.
Некоторые соображения по поводу серой жабы
Еще до появления ласточки и желтого нарцисса и вслед за первым подснежником серая жаба по-своему приветствует весну, выбравшись из лунки в земле, где она пролежала с осени, и во всю прыть доскакав до ближайшей более-менее приемлемой лужи. Что-то – то ли какие-то колебания земли, а может, просто поднявшаяся на несколько градусов температура – подсказало ей, что пора просыпаться, хотя встречаются экземпляры, проводящие целый год в мертвой спячке, – я не один раз собственными руками откапывал такую, живую и здоровую, посреди лета.
Весной, после долгого недоедания, серая жаба отмечена печатью высокой духовности, как строгий адепт англокатолической веры в конце Великого поста. Движения ее апатичны, но исполнены значения, вся она такая усохшая, зато глаза по контрасту неправдоподобно огромные. И ты вдруг впервые осознаешь, что из всех живых существ именно у нее, у жабы, самые прекрасные глаза. Настоящее золото или, точнее, позолоченные полудрагоценные камни из тех, что встречаются на кольце с печаткой и, кажется, называются хризобериллы.
В первые дни в воде жаба концентрирует все свое внимание на том, чтобы восстановить силы, поедая маленьких насекомых. А обретя привычный облик, вступает в фазу повышенной сексуальности. У нее, во всяком случае у самца, одно желание: обхватить что придется своими лапками, и если вы дадите ему палочку или даже палец, он сожмет его с неожиданной силой и далеко не сразу сообразит, что это не самочка. Нередко можно натолкнуться на бесформенную массу из десяти – двадцати жаб, вцепившихся друг в дружку, не различая пола, и вся эта масса постоянно переворачивается. Но мало-помалу они разбиваются на пары, и самец оседлывает самку. Теперь их можно различить: самец поменьше, потемнее и сидит сверху, крепко обняв самку за шею. Через день-другой среди камышей начинают виться длинные нити икры, которые потом пропадают. Пройдет еще несколько недель – глядь, а вода уже кишит крошечными головастиками, которые растут на глазах, обзаводятся задними лапками, затем передними, избавляются от хвостиков, и к середине лета новое поколение жаб, меньше ногтя большого пальца, но совершенных во всех отношениях, выползает из воды, чтобы начать все сначала.
Я упомянул об икрометании, так как это явление весны меня особенно привлекает и поскольку жаба в отличие от жаворонка и первоцвета никогда не превозносилась поэтами. Но я отдаю себе отчет в том, что рептилии и амфибии нравятся не многим, и вовсе не хочу сказать, мол, чтобы насладиться весной, надо непременно интересоваться жабами. Есть еще крокус, дрозд-деряба, кукушка, тёрн, да мало ли. Я к тому, что прелести весны доступны каждому и даются нам даром. Даже на самой убогой улице приход весны, так или иначе, даст о себе знать хотя бы проблеском синевы меж городских труб или ростком бузины, пробившимся на пустыре. Удивительно, как природа выживает полулегально в самом сердце Лондона. Я видел пустельгу, пролетающую над газовым заводом в Дептфорде, и слышал первоклассное исполнение черного дрозда посреди Юстонского шоссе. Сотни тысяч, если не миллионы птиц приютились в радиусе четырех миль, и душу греет мысль, что они не отдают и полпенса в качестве арендной платы.
Даже узкие и мрачные улицы вокруг Банка Англии не сумели совсем отгородиться от весны. Она просачивается повсюду, подобно новейшим отравляющим газам, которым никакие фильтры не помеха. О ней обычно говорят как о "чуде", и в последние пять-шесть лет эта заезженная фигура речи обрела новый смысл. После суровых последних зим приход весны и вправду кажется чудом, ибо как-то все труднее и труднее верится в такую перспективу. Каждый февраль, начиная с сорокового года, я убеждал себя, что на этот раз зима никогда не кончится. Но Персефона, как серая жаба, снова воскресает примерно в одно и то же время. Вдруг, ближе к концу марта, происходит чудо, и убитая лачуга, в которой я живу, преображается. На площади закопченные бирючины оделись яркой зеленью, уплотнились листья на каштанах, повылезали нарциссы, набухли почки у желтофиолей, накидка у полицейского приобрела неожиданно приятный оттенок голубого, торговец рыбой встречает покупателей улыбкой, и даже воробьи, надышавшись благоухающим воздухом и отважившись искупаться в луже впервые с конца сентября, демонстрируют новую расцветку.