- Да, Сталин в одном, паря, крепко просчитался. Не усмотреть за всей Империей. Разве мог он знать тысячи расстрельных дел?! Не мог. Он вокруг себя врагов народа истреблял, а по краям и областям засели жиды в НКВД и секли русский народ, аж перья летели. Шолохов - великий писатель, степью от их ушёл, и Сталин же и спас его… Если бы не Сталин, жиды бы мигом угробили страну, сдали Западу. Вон Хрущев…свинопас, кукурузник… ежли бы Брежнев не дал пинка под зад, давно бы страну ухань-кал. Но и Брежнев мягкотелый… Русский народ любит крепкую отеческую руку - суровую, но справедливую, чтобы - и страх, и совесть. Иначе… кто в лес, кто по дрова…
Тут встряла в разговор и старуха:
- Извередился народ. Волю почуял… Ни страха Божья, ни строгости, ни в чём укороту. Одно винище, табачище да срам на уме. А про то и печи нету, что душу луканьке продали, на демонские соблазны выменяли. В грехе купаемся, прости господи. -
Старуха, обернувшись к божнице, глядя на иконы, потаённо посвечивающие из угла, осенила себя испуганным крестом. - А про то переживанья нету, что душе без Бога, душе грешной без раскаянья в геенне огненной маяться веки вечные… Эх, одолели черти святое место…
Вот так же, бывало, говоривала старая Христинья, Игорева бабка, а тётка Фрося жалобно вздыхала, слезливо глядя на любимую икону Казанской Божией Матери.
- Верно, мать, - с почтительным дивом всмотрелся Степан в старуху. - Вот и мать говорит, а она у нас свята душа на костылях. Каковы веки, таковы и человеки… Нет, паря, деды наши веками жись ладили, а мы!.. - Степан хлопнул ладонью об ладонь, - всё переломали, всё порушили. Ломать не строить. Вот и маемся….
Игорь отметил про себя, что Степан, чем дальше ширил разговор, костеря нынешнюю жизнь и подлаживаясь под старуху, вознося досельную, при царе-косарё, и чем больше блуждал в словах, тем сильнее нервничал, - нервный, видно, стал во хмелю. А раньше был тихий, смирный. И хоть затяжелел гость от обильных наедков-налитков, запихнув в себя ещё и чай, хоть и глаза с дорожного устатка начали мало-помалу слипаться, всё же чутко слушал Степановы говоря, умещая их на отведенный в памяти шесток, - авось сгодятся, - журналист, всё же. Он бы даже чиркнул кое-что в блокнот, завязал чернилами узелок на память, но как-то неловко было писать в вольном застолье.
- Но-о, опять старый Мазай разболтался в сарае, - привычно пробормотал Степан.
Гость вышел перекурить в ограду… хотя ограда в неогороженной усадьбе вмещала и чернеющий таёжный хребет, и звездное небо, и озеро, где ночными рыбами всплывали, тонули в пучине мерцающие звезды. Когда вернулся, Степан плеснул в рюмки и сказал гостю здравицу, прибауточно и мудрено сплетя:
- Ну, паря, за твой приезд. Слава богу, родину не забываешь. Мила сторона, где пупок резан. Да… Желаю, паря, гнёздышко свить, ребятёшек нажить. Без ребят, не гнездо - ночлежка. И кукушка кукует, по бездомью тоскует…
Долго ли, коротко ли чаевали, а вдруг Степан спохватился и принёс из горницы потертую гармонь.
- С фронта, паря, дюжит… Гармошки на фронт тысячами посылали, зараз с винтовками. Чтоб солдатушки - бравы ребятушки воевали и не унывали. Помню, паря…мал да удал рос… соберутся казаки на праздник., скажем, на Троицу… ну, выпьют по рюмочке, песни затянут протяжные и плясовые. Играют, кто на чем горазд. И гармошка явится. Напоются, напляшутся, гармонь отложат, опять у их говоря. А я гармошку утяну, пробую играть. И так мне глянулось играть, что, бывало, гармошку не могли отобрать. Плачу: дескать, не отдам. Под кроватью прятался с гармошкой, веришь, Львович, клюкой оттуда выгребали…
Степан накинул ремень, пробежался по ладам и басам, и для веселого зачина отчестушил:
На яру стоит избушка,
Красной глиной мазана.
Там живет моя подружка,
За ногу привязана….
Потом распочал было песнь…
Если бы гармошка умела
Всё говорить не тая!
Русая девушка в кофточке белой,
Где ж ты, ромашка моя?..
Раздумал петь, обнял жену-ромашку, которая…милые бранятся - тешатся… свычно проворчала:
- Ромашка… Вам бы рюмашку, а не ромашку.
- Давай, ромашка, нашу казачью. Подпевай.
…Со графином, со вином девка выходила,
И с улыбкою она парню говорила…
А ей парень отвечал:
"Будь моей невестой!
Видно, Богом суждено,
Жить нам с тобой вместе.
Вместе радости делить
И крушиться в горе,
Через годы с тобой плыть,
В жизненное море…"
Не подавая вида, вновь, как в отрочестве, подивился Игорь: столь, казалось бы, пара неподходящая, ежели свиваются вьюн и вьюница по красе: Наталья - белая, дебелая, цветущая осенним бабьим цветом, и Степан - аршин с шапкой, на голову ниже жены, черный, вроде низовым пожаром закопчённый с комля, осадистый листвяк.
…Вот холодный пост пройдёт,
И рука с рукою,
В храм нас Божий поведут,
Милая с тобою…
И поставят с тобой в ряд,
Пред святым налоем…
Мы услышим в первый раз,
С нами небылое…"
Тут Натальин мягкий, тёплый голос выплелся из двуголосья и зазвучал над мужним:
"Нам причастьице дадут,
Чашу золотую,
Я тебя, мой дорогой,
Трижды поцелую…"
- Целуй, Наталья Батьковна. Почеломкоемся.
- Обойдешься.
- Целуй, целуй!
- Не заслужил…
- Пошто?
- Пить надо меньше, - ласково укорила жена, да и звучно чмокнула Степана в щеку.
- Эх, умели мы и наши отцы и деды жить по-божески, по-русски, - певень поставил гармонь на лавку. - А уж наши ребята-внучата жить разучились. Да, старики баяли: живут, как нелюди, и помрут, как непокойники…
- Кого городишь, старый Мазай?!
- Городи не городи, Наталья, а в городу глянул: худо живут, не жалеют друг друга…
Разговор мало-помалу тоныпал, сникал, разом со Степановой головой, опадающей на столешницу, но рыбак еще встряхивался, настырно боролся с хмельной дрёмой и усталью, а глаза сами по себе закрывались. Они уже сидели вдвоем: старуха ушла спать, хозяйка выбежала во двор по-хозяйству. Вскоре вернулась и затормошила муженька:
- Всё, иди падай, Степан. Хва поди языком-то молоть, уморил гостя.
- Да нет, ничего, интересно послушать, - вяло отозвался гость, давно уже желающий на свежий воздух… перекурить.
- Ты, злодеюшка, ой, варвар-сомуститель, за что ты мучаешь, девчоночку меня, - очнулся и запел Степан, игриво оплёл рукой стоящую подле него хозяйку. - Но чо, Натаха, добрая деваха, может, по рюмочке нальёшь? Есть поди заначка.
- Ой, отчепись, старый хрыч, - ворчливо, но с притаённой утехой отозвалась хозяйка, отпихнула игривого муженька, коротко и мимолетно глянув на гостя со смущённой улыбкой, пуще омолодившей закатное лицо. - Какие рюмочки?! Иди спать. Лежа качает… И человек с дороги устал.
- Никого ты, моя бравая, не понимаш. Мы выпивам, а у его тут самая работа, - може, чего доброго пропишет… Ну, плесни по рюмочке?..
- У тебя из ушей скоро польётся. Спи иди.
- Ничо, ничо, на том свете отоспимся.
- Кто отоспится, а кто намается… Ложись, ложись, Степан. И парню надо выспаться, ежли утром к рыбакам наладились.
- И то верно, пей вполпьяна, ешь вполсыта - проживёшь до ста. - Степан с трудом оторвался от лавки и, покачиваясь, разминая затёкшие ноги, побрел на воздух, взглядом поманив за собой гостя.
В ограде Игорь лицом к лицу столкнулся с Леной; оба тревожно замерли, глядя в глаза, не ведая что молвить, и девушка, обойдя гостя, взбежала на крыльцо. А тут и Степан окликнул:
- Ты где, паря, потерялся?.. Не обижайся, сынок. Набухтел вагон да маленьку тележку, - договаривал Степан под звездным небом. - Верно, старый Мазай… Но, паря, подумаю о нонешней жизни, голова пухнет, - всё на раскоряку. Аж зло берёт.
- Не надо близко к сердцу принимать, - посоветовал Игорь. - Проще надо на жизнь смотреть.
- Может, оно и верно, да не выходит… Дорогу-то на фатеру найдёшь?
- Найду, не великий город.
- Отдыхай. Утречком забегу. На Красну горку сбегам. Ночку с рыбаками заночуешь, посмотришь. А я уж, паря, на покос. Как бы, бляха-муха, на Илью не задожжило. Вон и месяц красный, и звезды заиграли - ненастье ворожат. До Ильи и поп дождя не намолит, а после Ильи и баба запаном нагонит. До Ильи бы нам зароды сметать…
- А когда Ильин день?
- Сёдни какое?
- Кажется, двадцать девятое июля.
- А Илья-громобой второго августа… С сеном бы, паря, разделаться, и никакой печи, полеживай на печи. Но не поспеем, однако… Я и так с этим городом три дня потерял. Я же чо поехал-то: друга хоронить, Царствие ему Небесное. Всю Европу на брюхе проползли, под одной шенелкой ночевали, баланду из одного котелка хлебали… - рыбак вздохнул горько и махнул рукой. - Заодно и пилу "Дружбу" добыл… Ну, пошли спать. Утро вечера мудреней…
На том и распрощались.