…Братья взбирались на кедры, сбивали шишки. Вера собирала добычу в мешки. От её рук, от белого, заранее приготовленного для этой поездки, холщового платья приятно пахло кедровой смолкой, Казалось, она родилась и выросла здесь, у синих гор, и он, Трофим, знает её с детства.
На полянке стояло два шалаша, сделанных из пахучих пихтовых веток; горел костёр, в котле варился суп из глухаря, добытого выстрелом из шомпольной винтовки, к стволу которой были привинчены деревянные ножки, почему-то прозванные сошками. Трофим положил в котёл дикий лук, найденный на высоком мысу. Вера хвалила суп за "приятную горчинку", за лёгкий аромат дымка.
После ужина Митрофан, едва добравшись до постели, сразу уснул и захрапел, а Трофим лежал с открытыми глазами. Ему казалось, что он слышит дыхание девушки в соседнем шалаше: она тоже узнала бессонницу. И разве можно уснуть, когда так будоражит и пьянит голову запах кедрача?
Сквозь густую неподвижную хвою пробрался лунный луч, заглянул в шалаш. Трофим поднялся и шагнул к погасшему костру, намереваясь в горячей золе зажарить несколько кедровых шишек. И в ту же секунду из своего шалаша вышла Вера; взглянув на небо, раскинула руки;
- Какие здесь крупные звёзды! Какой здесь воздух!.. Он как будто…
Она не договорила. Её прервал неожиданно возникший трубный, протяжный и призывный голос, от которого, казалось, вздрогнули кедры и колыхнулось небо.
- Ой!.. - глухо вскрикнула перепуганная Вера; споткнувшись о дрова, чуть не упала. Трофим во-время, ловко и легко, подхватил её и помог встать на ноги.
А странный трубач продолжал трубить, и голосистое эхо отзывалось ему со всех ближних сопок.
Трепетно и бережно Трофим держал горячую руку, надеясь, что девушка, умная и красивая, как жизнь, дорогая для него, навсегда останется в его доме. Он будет самым счастливым в мире.
Ночная трубная песня глубоко западала в душу, и два человека на полянке замерли, слушая её.
Едва песня умолкла, как тотчас же по другую сторону полянки раздалась ответная, полная дикой ярости к смельчаку, непрошенно вторгшемуся в лесную тишину. Тот не остался в долгу и тоже ответил рокочущей угрозой. Эхо откликалось суматошно, будто сбитое с толку.
Вера недоуменно посмотрела в глаза Трофиму. Кто это? Что же он молчит?
Затрещал валежник, зашумела хвоя, и через полянку вихрем пронёсся трубач; испуганно отклоняясь от запаха свежего кострища, промелькнул так близко, что Вера с Трофимом юркнули под кедр. Трубач рявкнул и исчез в лесу.
- Изюбры… олени… - прошептал Трофим, слегка пожимая доверчивую руку. - У них… время такое…
- Да? - чуть слышно переспросила Вера.
- Самая пора…
Она вырвала руку и убежала в шалаш…
Все дни она была молчаливой и угрюмой. И Трофим помрачнел, в душе ругал себя за те лишние слова. Неужели всё потеряно? Неужели он не увидит улыбки, - для него одного, - на её лице?..
По ночам девушке не давали спать изюбры. Она слушала, как страстные трубачи играли сбор подругам, как угрожали соперникам; слушала стук копыт и рогов во время горячих схваток…
К концу пребывания шишкобоев в лесу звери умолкли, видимо, ушли за сопку. Но и в последнюю - тихую - ночь Вера не спала. Выглянув из шалаша, Трофим увидел её сидящей у едва живого костра. Позади неё на траве лежал иней и сливался с её платьем. Трофим взял полушубок и накинул ей на плечи. Девушка не шевельнулась. Он нарубил дров, подживил костёр и присел рядом с нею.
- Скоро придётся прощаться… - заговорила она. - Полиция рассвирепеет: "Самовольная отлучка! На целую неделю!.." Угонят на север…
- Не угонят. - Трофим положил руку ей на плечо. - Ежели мы… мы с тобой…
Вера повернулась и, припав к его груди, прошептала:
- Желанный мой!.. Милый!..
…Молитвы матери не помогли, панихида не подействовала: смутьянку не загрыз медведь, не проглотила грозная река, не придавило падающее дерево… Никакой напасти не случилось, словно с нею был не то ангел-хранитель, не то нечистый дух. Увидев её у ворот, мать даже перекрестилась от испуга.
Сыновей встретила сердито; на орехи, привезённые во вьюках, не взглянула, словно не ждала выручки от продажи их. Не к добру всё!
Стоя на крыльце, она объявила поднадзорной:
- Придётся тебе, миленькая, другую квартерку искать… - Зло поджала побелевшие губы; помолчав, начала пенять. - Не думала я, не ждала от тебя такого греха да сраму. По добру тебя встретила-приветила, а ты…
Трофим решительно шагнул на крыльцо.
- Мама, перестань, - потребовал он и простёртой рукой заставил посторониться. - Никуда Вера не пойдёт от нас.
- Я не хочу из-за неё в каталажку садиться… Терпенья моего больше нет, - кричала мать. - Все тряпки ейные выбросаю, горницу святой водой побрызгаю…
- Горница - наша.
Вера, вскинув голову, поднялась по ступенькам и вошла в дом.
Мать бранила сына, тыча пальцем в его сторону.
- С кем спутался, бесстыдник? И малолета не постыдился. - Глянула на Митрофана, что рассёдлывал коней. - Портишь молоденького! Грех тебе будет!.. Грех!..
- Вот что, мама, - сдвинул брови Трофим. - Ежели Вера тебе в снохи негодна - мы уйдём.
- Отделяться задумал? Меня, родительницу, бросаешь! А сам с поднадзорной уходишь? - мать заплакала. - С немоляхой!.. Бога побоялся бы…
Через тын заглядывали во двор соседки; весёлая потеха!
А мать говорила сквозь слёзы:
- Она тебе незаконных нарожает… Им на мученье…
- Ради этого обвенчаемся. Вера сказала…
- Да не будет батюшка немоляху венчать. Не будет.
- Ну-у, наш поп за десятку чёрта с ведьмой окрутит!..
- Хоть бы дождались зимнего мясоеда, - стала упрашивать мать. - Люди просмеют: в страду свадьба!
- Ну и пусть гогочут.
Может, родители её приехали бы по-христиански благословить.
- Не приедут. Они не считают Веру за дочь… Ну и не надо… А откладывать нельзя: стражники-урядники нагрянут…
Годом раньше в Глядене скончался священник. На смену приехал молодой, невзрачный, с рыжеватой бородкой и красным носом, похожим на гусиный клюв. И фамилия совсем не поповская - Чесноков. Имя - Евстафий. В селе поговаривали, что первый приход у него был где-то на Волге, там он прославился пристрастием к крепким напиткам и за прегрешение был отправлен в далёкую Сибирь. Он не сетовал нa это. Приход ему дали богатый. Целовальник открывал монополку каждый день, кроме праздников. А прихожане умели варить такую крепкую медовуху, какую едва ли ещё где-нибудь можно было бы сыскать…
Вот к нему-то и отправился в сумерки Трофим, прихватив с собой два мешка орехов, навьюченных на коня, да большой деревянный жбан с медовым пивом, которое мать сварила к воздвиженью - церковному празднику.
И на другой день Вера стала Дорогиной…
Зимой Трофим заготовил лес в верховьях реки. Ранней весной пригнал плот через Большой порог.
Новый дом построили по чертежу Веры Фёдоровны. Все деревенские плотники ходили смотреть необычный сруб. Каждую комнату молодая хозяйка называла незнакомыми словами: вместо кути у неё - кухня, вместо горницы- столовая, дальше - детская (видно, насовсем осталась в деревне, - собирается детей рожать), для мужа придумала какой-то "кабинет".
Но детей у них первые годы не было. По совету старух, мать подмешивала к чаю то одну, то другую лесную травку, но ничто не помогало.
В первый же год своей жизни в Глядене Вера Фёдоровна заронила в душу Трофима дерзновенную мечту о плодовом саде. Вскоре эта мечта настолько завладела им, что начала оттеснять многие из хозяйственных забот.
Соседи предостерегали от напрасных затрат, напоминали о новосёлах, которые привозили с собой из Курской, Пензенской и других губерний саженцы яблони, садили садики, ухаживали с отменной заботой, а мороз не посчитался - всё погубил.
- Картошка - вот сибирское яблоко!
Трофим горячо возражал:
- Неправда! Человек захочет - до всего дойдёт!..
Дорогины раздобыли адреса питомников и стали выписывать саженцы из поволжских и южных городов; большую часть огорода отвели под сад, там было уже несколько десятков сортов, начиная с Антоновки и кончая крымской яблоней Кандиль-Синап. На зиму их укутывали мягкой рогозой. Каждую вёсну тревожились - живы ли нежные деревца? Распустятся ли почки? Не покажутся ли, хоть на какой-нибудь ветке, розоватые бутоны?..
С ещё большей тревогой Трофим посматривал на жену: срок её ссылки кончился, она может и поступиться своей любовью, о которой говорила в первые годы. Появился бы у неё ребёнок, тогда и любовь не остынет. Дети привяжут к нему навсегда.
Вера Фёдоровна без слов понимала его и шутливо успокаивала:
- Я к тебе - на вечное поселение. По доброй воле и велению сердца…
Но когда донеслись вести о первых баррикадных боях в больших городах, о красном знамени на броненосце "Князь Потёмкин-Таврический", она собралась в дорогу.
- Не обижайся, Трофим… Пойми: не могу я стоять в стороне, - говорила, целуя его на прощанье. - В такие дни не могу!.. Но мы будем вместе… Обязательно… Верь моему слову!.. Ни одной минутки не сомневайся! Слышишь?
Он порывался поехать вместе с нею, но не мог расстаться с немудрёным хозяйством.
- У тебя - земля, - сказала Вера Фёдоровна. - К ней твоё сердце корнями приросло… Да и я не без боли отрываю своё… Но надо. Так надо сегодня…