СИРОТЫ И ГАНГСТЕРЫ
1
Однажды, проснувшись утром, Кадзуо М. обнаружил, что пропали его сапоги военного образца, которые он получил, как и все пережившие атомную катастрофу, из конфискованных военных запасов. Он тут же заподозрил "фуродзи" - бездомных сирот, бродивших тысячами в разрушенном центре и предместьях города. Только старшие ребята сами были очевидцами катастрофы. Почти всех детей моложе одиннадцати лет еще до атомного взрыва вывезли вместе с их учителями в отдаленные деревни. Когда первые вести об атомной бомбе проникли в эти места, от ребят скрыли правду. Но вскоре в горные деревушки и рыбацкие поселки начали прибывать толпы беженцев из атомного ада, И школьники поняли: дома стряслось что-то ужасное.
Затем к некоторым из эвакуированных детей пришли их родители, бабушки или дедушки и забрали своих малышей. Однако большинство ребят ждали напрасно. Им уже давно было невмоготу сидеть за партами. Долгие часы, а то и целые дни они в тревожном ожидании простаивали на вокзалах или на обочинах дорог, ведущих в Хиросиму, надеясь встретить своих близких.
В конце концов наиболее предприимчивые мальчишки потеряли терпение; они решили сами вернуться в родной город, чтобы разыскать своих родителей. За ними потянулись другие, менее смелые, а потом взбунтовались и девочки.
Пешком, на попутных машинах, краденых велосипедах или "зайцем" на поездах они добирались до разрушенного города.
Но лишь совсем немногие нашли отцов или матерей. Шесть тысяч, а по некоторым данным, даже десять тысяч детей Хиросимы остались круглыми сиротами. Теперь они пытались перебиваться собственными силами. Кое-кто из них обосновался у родственников, переживших атомный взрыв. Но все взрослые - бабушки, дедушки, дяди и тети - сами голодали. К тому же большинство из них были больны. Они требовали, чтобы подростки помогали им по хозяйству или приносили "с улицы" что-нибудь поесть. Ребята решили: лучше жить в одиночку!
Сироты становились разносчиками газет, чистильщиками сапог, торгашами, сводниками, чернорабочими, но большей частью ворами и грабителями. Разве трудно проникнуть ночью в один из многочисленных наполовину отстроенных домов, что-нибудь стащить и немедленно сбыть с рук? Скупщиков краденого найти легче легкого.
2
Пробродив целый день по городу в надежде случайно напасть на след вора, стащившего сапоги, Кадзуо М. к вечеру очутился на рынке недалеко от главного вокзала Хиросимы, куда в конце концов стекались почти все краденые вещи.
Уже издали слышался шум толпы и виднелся яркий свет: "эки" (вокзал) опоясывали целые кварталы лавчонок. Сотни людей сгрудились вокруг небольших костров, которые обычно горели почти всю ночь. Бездомные сироты время от времени подбрасывали в них щепки. Прохожие, подходившие поближе, чтобы погреться, должны были уплатить кому-нибудь из малышей две иены "за вход". Для круглых сирот это был один из наиболее верных (и наиболее честных) источников дохода.
Еще больше народу скапливалось в "лавках" и "ресторанах" - полуоткрытых, наскоро сколоченных деревянных бараках с электрическим освещением. 10 сентября в Хиросиме кое-где было включено электричество, но лампочек все еще не хватало. Поистине откровением и небывалым "техническим чудом" казался теперь этот холодный, ровный свет. В тесных проулках между бараками стоял едкий, назойливый чад харчевен; рыбу и рачков здесь жарили на всевозможных весьма подозрительных "маслах" вплоть до смазочного.
На открытых очагах китайцы варили мутную уху, грязноватую, похожую на стеклышки лапшу и овощи, сдобренные разными пряностями. Корейцы предлагали кусочки жареного мяса, нанизанные на вертелы; об этом мясе говорили, что его достают на собачьей живодерне, расположенной за железнодорожным полотном. В привокзальном квартале торговали всем - от "дзубуроку", чрезвычайно крепкого самогона из картофеля и метилового спирта, от которого многие слепли, до роскошных, но теперь никому не нужных свадебных кимоно и всевозможных полезных, но изрядно подержанных хозяйственных принадлежностей. Особенно велик был спрос на горшки и бутылки, нередко принявшие самые причудливые формы от "большого огня".
Толпа двигалась медленно. Людям хотелось вновь увидеть и ощутить жизнь, почувствовать ее запах и вкус. Нередко в этом густом потоке возникал затор. Вот подрались двое пьяных. А вот раздался чей-то крик: "Доробо, доробо!" ("Вор, вор!"), хотя воришка, залезший в карман, уже давно успел скрыться в толпе.
Кадзуо медленно пробирался вперед. Около каждой лавчонки, где продавалась обувь, он останавливался и внимательно разглядывал "товар".
И действительно, там, вон там, стояли его сапоги. Тут не могло быть сомнений, он узнал их по размеру, по цвету, даже по складкам, образовавшимся на них.
- Эй, это мои сапоги. Мои! - сказал он, указывая на сапоги пальцем.
- Ну да, конечно, - ответил продавец. - За тридцать иен они будут твои - отдаю прямо-таки задаром.
- Эти сапоги у меня украли сегодня утром, а может, еще ночью. Не стану же я платить за свое же добро. Давай их сюда!
Лавочник, приземистый мужчина с длинными нечесаными патлами и со шрамом, никак не вязавшимся с его веселым лицом, по-видимому, ничуть не рассердился.
- Скажите пожалуйста! - сказал он, повысив голос, так как по опыту знал, что подобного рода инциденты привлекают покупателей. - Ты говоришь, у тебя украли сапоги? А как ты это докажешь?
Кадзуо протянул правую ногу.
- Да это же мои сапоги, девятый размер. Хочешь, я их примерю. - Но голос его звучал не совсем уверенно: на самом деле сапоги, которые он заполучил, когда бесплатно раздавали обувь, были ему с самого начала велики.
Однако лавочник, казалось, слушал его сочувственно.
- Только без скандала, - сказал он. - Можешь их получить. На!
Но, когда Кадзуо протянул руку к сапогам, скупщик краденого смеясь остановил его:
- Неужели и ты станешь воровать обувь? Заплати-ка тридцать иен!
Кадзуо покраснел от гнева.
- Говорю тебе, что это мои собственные сапоги. Мы с отцом носили их по очереди. Они самое ценное, что у нас осталось.
- Ну, что же, раз вы их так цените, тридцать иен - это просто задаром, - заметил лавочник с усмешкой.
Кадзуо был не в силах больше сдерживаться. Чуть не плача от ярости, он кричал:
- Отдай мне мои сапоги, мои собственные сапоги!
Ища поддержки, он оглянулся; вокруг него собралась целая толпа, но никто даже не подумал заступиться за обокраденного человека. Зрителей интересовало только, чем кончится скандал.
Но тут лавочник дал понять, что смутьян ему надоел.
- Не могу же я столько времени возиться с тобой! - закричал он. - В последний раз: выкладывай тридцать иен или немедленно убирайся!
Кадзуо ошеломило нахальство продавца. Не помня себя, он заорал:
- Воровской рынок! Воровской народ! Вот до чего мы докатились! Весь народ - одна шайка воров!
Даже эти оскорбительные слова, по-видимому, не задели толпу. Она двинулась дальше, увлекая за собой рассвирепевшего Кадзуо. "Спектакль" кончился. Люди прохаживались в ожидании нового "представления".